щами, одетая в тулуп.
Я попрошу… — с надрывом произнес Боря.
Прошин, заинтересованный, подошел ближе. Теперь перед ним была огромная спина того, кто, загородив Борю, выяснял с ним отношения. Слева стоял другой — гражданин лет сорока с бурым жеванным лицом, в заношенной военной ушанке; новенькая телогрейка, дорогой мохеровый шарф, обмотанный вокруг шеи… С пьяным добродушием он наблюдал за развитием событий. Пьян же он был, судя по всему, смертельно. Раскрытый рот, золотые коронки, мертвая улыбочка, остановившиеся глаза…
«Ситуэйшн», — подумал Прошин злорадно и постучал по гигантской спине кулаком, как в дверь.
Тотчас перед ним возникло лицо. Не лицо. На него смотрел орангутанг. Смотрел, держа слабо верещавшего Борю за горло.
Слушай, подонок, — сказал Прошин приветливо. — Вали-ка отседа, а?
Орангутанг, не торопясь, отпустил жертву. Чувствовалось, что это ласковое «подонок» покоробило его слух куда более изощренного мата. Затем перевел взгляд на золотозубого.
Взгляд был непонимающий…
Гога, — сказал золотозубый глухо, причем улыбочка его сохранилась, а губы даже не шевелились, словно слова шли откуда-то из желудка. — Он некрасиво тебя обозвал, Гога.
Гога развернулся к Прошину. Это было чудовище, возвышавшееся более чем на два метра, с неправдоподобно широкими плечами и вросшей в них небольшой головкой; чудовище, выражавшее бесповоротно агрессивные намерения.
Я… подонок? — искренне поразилось оно и наотмашь врезало кулак Прошину в грудь.
Ощущение, будто пивной кружкой по ребрам… Дыхание остановилось. Перед глазами проплыла, колыхаясь, черная штора. Но опыт когда-то умелого, выносливого борца, прошедшего курс кун-фу, этот опыт помог еще не совладавшему с болью Прошину не только не отпрянуть, но и, схватив эту ручищу-молот, провести «зацеп изнутри». Вернее, попытаться провести. Сдвинуть ногу Гоги было равносильно тому, чтобы сдвинуть телеграфный столб. Тем более, тут же Прошин с растерянностью отметил, что поднимается вверх…
Гога держал его на вытянутой правой руке, левую отводя для удара.
«Левша, — спокойно отметил Прошин. — Но не лесковский…» И с силой двинул Гошу в живот мыском ботинка.
Нога отскочила назад, как от туго накачанной автомобильной камеры, а удар прешелся Прошину в плечо.
«Вот тебе твое высокое благородство, — участливо сказал Второй. — Сейчас из тебя сделают мартышку. Герой! Куда полез? В пошлую, уличную драку…»
«Так получилось…» Прошин скосил глаза на стоявших с открытыми ртами Борю и золотозубого. Ждать помощи от Бори не приходилось. Боря находился под сильным впечатлением и был недееспособен. Друг Гоги, напротив, склонился к действиям радикальным, хотя далеко не эффективным; с собачьим каким-то озлоблением, подвывая, он вцепился Прошину в дубленку и повис на ней, только мешая Гоге и создавая дополнительную нагрузку. Прошин крякнул и лягнул золотозубого в пах. Получилось довольно метко. Золотозубый охнул, упал на карачки, пополз, держась рукой за поврежденное место; потеряв шапку, ткнулся лицом в сугроб и затих.
Такое положение вещей Гогу расстроило. Удары не достигали цели, противник был до отчаяния увертлив и даже вывел из строя старшего товарища. Гога опустил Прошина на землю.
Ты — сука! — с чувством сказал он и, откинувшись, размахнулся для убийственного удара.
Но как только одна нога Прошина нащупала опору, другая автоматически пошла на подсечку…
Гогины башмаки блестнули в свете задумчивых фонарей подкованными подошвами, и, со звуком упавшего комода, он расположился на тротуаре.
Прошин зыркнул по сторонам. Со всех сторон к нему направлялись какие-то люди. Конечно, когда кто-то лежит, а кто-то стоит, самое время подойти!
Он схватил ничего не соображающего Борю за руку и побежал, волоча его за собой, к машине.
В переулке Прошин остановился.
Вот что, — проговорил он, хватая морозный, режущий горло воздух. — Выжди немного… До фильма еще… — Он посмотрел на руку. — А часы забыл…
Еще пять минут, — угодливо подсказал Боря, так и не узнавший его в темноте.
Успеешь. Бывай. — Он толкнул его в плечо и пошел к машине.
«Она действительно похожа на Ольгу, — думал он, выруливая на проспект. — Не видел ее нового мужа, но он наверняка такой же, как этот… Им почему-то нравятся такие… Такие как все!»
Прошин пригласил Авдеева в гости.
Тот прохаживался у стены книжный полок, созерцая старинные книги серебрянных переплетах, иконы, картины, трогая сталь древних мечей и очумело цокая языком.
Талантливо живешь, — говорил он. — Ох, талантливо живешь, Леха! Прийдут с обыском — все в музей. Откуда у тебя?
Любимая бабушка, — сказал Прошин. — Светлая была женщина. Добрая, умница. На французском без акцента… Она меня и воспитала. Ладно. Не стоит травить душу. Марш мыть руки. Водка прокисает.
Старик, — захлопал Авдеев глазами. — Это что, телевизор?! Это же сколько по диагонали? Метр? Не, больше… Откуда? Тоже что-ли от ископаемой бабуси?
Ты!.. — Прошин скрипнул зубами. — Бабуси ископаемые у тебя были, понял?
Ладно…садись. Давай выпьем. — Он разлил водку и ловко надел на вилку сопливый маринованный гриб. — За то, чтоб нам везло, — сказал он, чокнувшись с бутылкой. — Пей, Авдеев, пей, пока печень твою не бросили небрежным жестом в оцинкованный тазик с надписью «Морг»
Я все же завидую Роме… Действительно, умирать, так в горах, на леднике… Никакие студенты тебя препарировать не будут, никакие черви не доберутся… Бр-р! А там наткнутся на твой свежезамороженный трупик потомки, оживят, и начнешь ты среди них — чистых, умных, не употребляющий водяры — чудесную, полную смысла жизнь…
Авдеев пил водку судорожно, с закрытыми глазами, покрасневшим от натуги лицом.
Нездоровая его кожа собралась морщинами, длинные нечесанные пряди волос свисали до подбородка. После третьей рюмки водки с Авдеевым случилась метаморфоза: он стал заносчив, высокомерен и хамоват.
Без меня вы…ничто, — сказал он. — Абсолютно.
Конечно, — подтвердил Прошин, изучая этикетку на бутылке. — Без тебя мы провозились бы с анализатором лет десять. С тобой — лет шесть. Ты у нас гений, Коля, я чистосердечно…
А ты знаешь?… — Авдеев оглянулся по сторонам. — Анализатор ваш ничего не изменит. Датчик не главное. Дело… в приемнике!
Что ты городишь?! — не удержался Прошин. — Приемник — банальность. Фильтр, выделяющий сигнал на уровне шума.
Он мне еще объясняет, корифей, — сказал Авдеев с отвращением мастера к школяру. Только к чему вы прийдете? Модернизация существующего.
Друг, — сказал Прошин, — не надувай щеки. Будто ты знаешь нечто в корне новое.
Знаю! — Авдеев запнулся, усердно проворачивая в голове какую-то мысль. Хорошо, — начал он, — расскажу. Все равно украсть решение ты не сможешь. Слушай. Я вытянул лотерейный билет. Нашел… частоту излучения больной клетки с изотопом… ну, не важно каким. Усек? Не частоту излучения изотопа как такового, а частоту переизлучения… клетки. Правда надо знать какой дозой ее возбудить, когда замерять частоту…
Не может быть…
Может, Леха. Как это… Есть многое на свете, друг Горацио, что заглушают грохотом оваций… Н-да. Но как и чего — ша! Молчок!
Значит, — сказал Прошин, — теперь мы должны сдвинуть частоту в приемнике?
И еще кое-что, — поддакнул Авдеев. — И прекрасненько будем знать, где злокачественно и где это… все путем. Но как уловить частоту — черт не догадается! Лоторея.
А как? — напряженно спросил Прошин и проклял себя за такой дешевый вопрос.
А… — Коля смешливо сморщил нос. — Стырить хочешь? Не выйдет! — Он покосился на бутылку и щелкнул по ней пальцами. — Я это дело бросаю. И частота у меня тут…Он наклонил голову и долго стучал по ней кулаком. — И потому, хоть расколи мне черепушку, ничего оттуда не выскочит! Я сам! Сам! Мне тоже жить охота. А с тебя моей кандидатской довольно. Отцапал в свое время халяву. Теперь и я пробиваться начну. В кандидаты, в доктора… Хотя чего там — сразу в доктора! Открытие… как пить дать… сразу степень, премия…
Пора мне уж…
Стоп, — проговорил Прошин. — Пусть все, сказанное тобой, правда. Теперь мы знаем где что находится. А дальше? Как этот клад изъять?
А на это, — отозвался Авдеев весело, — на это есть врачи, и ихние мозги пусть шевелятся и болят. А они додумаются, не боись! А я… мне достаточно. Открытие, врубился?
Он погрозил пальцем. — Э-э, ты, верно, опять купить меня хочешь? Не выйдет, Леха, я ж говорю: ты свое получил. Шабаш. Ты, Михайлов…
Раньше Авдеев работал у Михайлова.
Михайлов? — насмешливо переспросил Прошин, — Он-то при чем?
Жулье страшенное! — поделился Коля. — Он тоже, как ты. Любит на чужом ручонки погреть. И отдохнуть за госсчет. Тоже гнилая рыба. Собственно, вас двое таких в институте.
Остальные, слава Богу, приличный народ… В Латвию скоро едет Михайлов-то…
Чего ему там?
Как чего? — удивился Авдеев. — Развеяться. Готика. Костелы. Древние улочки Риги.
Аппаратура к тому же у тамошних заказчиков барахлит… Не истек срок гарантии. И ответственный кадр едет… Разбираться, ха-ха!
Он… специально допустил брак? — лениво спросил Прошин.
Безусловно… — развел руками Авдеев. — Это такая скотина… Как ты.
Полегче, — добродушно предупредил Прошин. — И какой брак?
Элементарно! — с пьяной откровенностью поведал Коля. — Система проще ночного горшка: у них в приборе кассетные платы, втыкаем туда одну технологическую, без лака это заместо заводской… все дела. А там туманы в Латвии, туманы. Балтика. Ну! Влажность воздуха, как говорят синоптики. И все параметры платы через годик тю-тю…
Ерунда, — медленно сказал Прошин. — И впредь не надо сплетен. Нужна Михайлову Латвия! Он в Австралию ехать не хочет — мне предлагал…Текучка, говорит, запар, ничего не успеваю…
Значит у вас общие дела, — резюмировал Коля. — Какой запар? Вечный кайф, и покой от него ему только снится. Ты мне на мозги макароны не вешай… Если едешь ты, значит, Михайлов у тебя в кармане брюк. Купил, значит, ты его. И давно пора. Он глупый.