Глинский, опустив глаза долу, прибирал на стенде. Лицо его выражало лишь одно: сосредоточенную умиротворенность.
Я пошел, — хрипло сказал Прошин. Глинский, возьмите документацию по «Лангусту» — и ко мне.
В кабинете Прошин взял Глинского за отворот пиджака.
Знал? — оскалив зубы, спросил он.
Да ты… с ума сошел? — Тот развел руками и подогнув колени, даже присел.
Ты со мной? — Прошин убрал руку. — Поезд стоит…
Сергей не отвечал.
Иди, — сказал Прошин.
Он представил себе дальнейший день: в лаборатории сегодня не появиться — стыдно; в кабинете сидеть — хуже нет. А вечером? Квартира обрыдла. Таньку позвать? Надоела. К Полякову поехать? А там что? Смаковать шахеры-махеры, давать осторожные обещания в партнерстве и понимать, как же они с Поляковым удручающе одинаковы? А то, в чем они разные обсуждать надо с иными собеседниками. Но их нет и не будет. Те, иные, либо враги, либо чужие просто…
Каждую субботу Прошин взял себе за правило посещение секции каратэ — вспоминал молодость. Секция считалась закрытой, ведомственной, но тренер — давнишний, еще со школьных лет, приятель его — устроил пропуск. В секции кроме зала с татами, гирями и тяжеленными мешками с песком, висевшими на канатах, имелись также бассейн, сауна и батут.
От четырехчасовых занятий он получас громадное удовольствие: мышцы наливались силой, походка становилась пружинистой, легкой, а после сауны тело охватывала истома свежести и здоровья.
Одно было плохо во всех этих физкультразвлечениях — недоставало компаньена, а публика, собиравшаяся в секции и состоящая главным образом из профессионалов, Прошина не привлекала. Созрела идея пригласить Полякова.
Услышав о каратэ и прочих ужасах, тот поначалу отнекивался, но затем, соблазненный бассейном и сауной, согласился.
В секцию он прибыл с ящиком чешского пива; Прошин же, этого напитка не признававший, удовлетворился квасом — ледяным, крепким; от него щекотало в носу и наверстывались слезы.
Благодетеля своего он затощил вкушать прелести жизни в ведомственной бане не только из расчета на то, чтобы посидеть за компанию в раскаленном пару голышом; сверхзадачей бы докторская. Шло смутное время игры. Бегунов об анализаторе молчал, но можно было недеяться на самое лучшее, в том числе на выигрыш вояжа в Австралию. Дело оставалось за диссертацией — с ней определенно не успевалось, и гипотетические сроки проталкивания ее на ученом совете, рассылка экземпляров по авторитетам и сбор отзывов переваливали далеко за октябрь.
И Прошин возложил надежды на Полякова.
Тот сидел на гладкой струганой скамье, вытирал обильный пот и, постанывая от жары, вливал в себя очередную бутылку пива.
Ты, Леха, умный мужик, — говорил он в перерывах между жадными глотками. Местечко нашел подходящее! Все, я теперь тоже с тобой… Кости ломать- уволь, а в баньке с превеликим удовольствием…
Конечно, старик, конечно, — поддакивал Прошин, думая, как бы начать разговор.
Начинать в лоб не хотелось. — Ты почему не женишься? — внезапно спросил он.
Ты что? — поразился Поляков. — За идиота меня считаешь? Или за старого хрена?
Не-ет, брат, я еще… — Он подвигал дряблыми бицепсами. — Я еще… У меня же их пропасть! отыскался, наконец, точный ответ. — Ты чего…
А любовь?
Я необычайно люблю себя.
Классик писал, что одинокий человек всегда находится в дурном обществе.
Я душа дурного общества, — ответствовал Леонид Мартынычю — Ты чего, жениться надумал?
Упаси бог! — поднял руки Прошин. — Просто… подчас одному бывает тяжело.
Одиночество — свобода, но и кандалы.
Леша, одиночество — не только определение состояния, это категория философская. Но я не любитель философствовать. Голова пухнет. Я низменный эпикуреец и считаю одиночество оптимальной формой развеселого бытия. У меня куча знакомых, в том числе и женщин. Они развлекают, и развлекают неплохо. А надо побыть одному — чего проще?
Выруби телефон и будь.
Я о другом одиночестве…
А другого нет. Ну, если откопается ненароком, знать его не желаю. И тебе не советую. Заведи себе веселых приятелей, Леха. Мы же в мире людей, и прозябать в мире людей в одиночку опасно! Охо-хо, парок как жжет! В следующую субботу обязательно меня с собой прихвати. Ну, парец, а?!
В следующую врят ли получится, — закинул Прошин удочку. — Над диссертацией надо корпеть. К октябрю я должен защититься.
Почему именно к октябрю?
Отец на пенсию собрался…
Та-ак. Ясно. Обжираловка перед голодухой. Понял. — Поляков отставил бутылку. Тебе требуется моя поддержка?
Не откажусь. — Алексей неторопливо отхлебнул кваску.
Заметано. Тащи манускрипт. Как там с анализатором?
Миттельшпиль диалога. Переломный момент. Кризис. Апофеоз.
Если бы Поляков узнал, что анализатор погиб, Прошин мог бы встать, уйти и забыть нового друга навеки.
Если бы анализатор пребывал в здравии, он мог бы навеки забыть о стране эвкалиптов.
Анализатор зарубили, — проронил Прошин.
Как?! — подскочил Поляков.
А так! — весело сказал Алексей. — Тема себя не опрпавдала. Нам дают работенку куда лучше. Международное сотрудничество в области цветного телевидения. Труб на светодиодах пришло — весь склад завален… — И он рассказал Полякову розово-голубую легенду.
Тот ерзал на скамейке от восхищения.
Леха, это же вовсе клад! Но ты осторожнее… Тут суммы. А ты под прицелом, балда. Никакого у тебя навыка маскировки и объединения вокруг себя полезных людей.
Ну, знаешь, — сказал Прошин. — Мафию создать тебе не дадут, раз. Во-вторых, все эти идеи без позитивного начала. А это симптом бесперспективности. Так что лучше без них.
И безопаснее!
Безопаснее? Идиот! — сказал Поляков, омывая из бутылки пивом голову. — Тебя раздавят. Не они, так… мы. Позитивное начало! Тебя воспитывали на так называемых честных принципах, и тебе просто жаль и лень отказаться от привычного и выдуманного не тобой. У тебя психология рыбки-прилипалы.
А у тебя акулья психология?
У меня акулья.
Ну что же… Тогда прилипнем к тебе, — пошел Прошин на попятную. — Может, ты и прав. А если последует удивительная метаморфоза, и я тоже превращусь в акулу? — Он усмехнулся и поднял на Полякова глаза. — Не испугаешься?
Волк волка не грызет, ворон ворону глаз не выклюет, — отозвался тот, тяжело дыша.
Как акулы, — не уверен, но, по-моему, то же самое… Кто знает, Леха, может, за нами действительно правда? — добавил он и откупорил последнюю бутылку.
«Правда — это когда не ставят знак вопроса», — подумал Прошин, но промолчал.
В понедельник, на утреннем совещании, Бегунов объявил о закрытии темы. После окончания летучки Прошин вышел во дворик и призадумался.
Как сказать об этом в лаборатории он просто не знал.
Только что отгремела первая весенняя гроза. В воздухе были разлиты ласковая дождевая прохлада и запахи пробуждающейся зелени, робким налетом подернувшей ветки деревьев.
Лиловые, с розовыми прожилками червяки копошились в теплых лужах. Прошин постоял, вдыхая горький запах молодой березовой листвы, подумал о том, как незаметно промчалась зима, как вообще незаметен, ужасающе незаметен бег времени, и отправился в кабинет.
Сначала он хотел поговорить с Авдеевым.
Тот явился без промедления. Был он насторожен и хмур, будто заранее предчувствовал недоброе.
Вот, Коля… — Прошин бесцельно крутил на столе пузырек с чернилами. — Так вот и живем. Сняли нашу тему. По приказу министра. Бегунов сейчас только что меня как обухом…
А-на-ли-за-тор?! — Авдеев подскочил к Прошину. Нижняя челюсть у него дергалась
Почему?! Я ведь…
И медики от своей версии отказались, горестно прибавил тот. — Представляешь, гады какие…
Версия?! — Авдеев уже кричал. — Была версия! Я же нашел! Медики не знают! А ведь… это ты… — вдруг медленно произнес он. — Ты… меня заставил всех обманывать…
Коля… не на шутку перепугался Прошин. — Зачем ты так? Я виноват, да! Но я же ради тебя… Это там… отменили! — Он указал в потолок. — Там-то смотрят с позиций плана, финансов…
Я добьюсь. Сейчас к Бегунову… — Авдеев оправлял пиджак.
Хочешь доказать, что ты гениальнее Глинского? — сощурил глаза Прошин. — Тогда опоздал. Заявление в загс уже подано… — И по изменившемуся лицу Коли понял: эта ложь решила в итоге все…
В кабинете стало тихо. Из коридора доносилось шарканье подметок, и кто-то, словно в насмешку, просвистел за дверью свадебный марш, прозвучавший в ушах Авдеева как марш похоронный…
Почему я досих пор на что-то надеюсь? — Спросил он не то себя, не то Прошина. Мне давно пора бы привыкнуть к этой непроходимой невезухе. А я? Кручусь, волнуюсь, все куда-то бегу, будто боюсь: обгонят… А не надо бежать. Того и обгоняют, кто бежит. А кто никуда не торопится, того не обгонит никто. Ни-кто!
Прошин, исподлобья посматривающий на него, нервничал. Он понимал: достаточно Авдееву подняться этажом выше и зайти к Бегунову, все может мгновенно…
Коля… — Он интуитивно подыскивал слова. — У нас тебе ничего не пробить. Но я обещал… И обещание выполню. У меня есть товарищ в одном НИИ. Такой… Блат в аду и в Пентагоне. Он поможет тебе. Так что… дело не кончено. А вообще, старина, тебе надо забыть Наташу и уйти отсюда, — выпалил он напрямик. — Здесь ничего не добьешься.
Да, — сказал Авдеев. — Здесь, да и везде… ничего.
Я сейчас позвоню этому человеку. — Прошин подвинул к себе телефон. — А ты пока иди в лабораторию, сообщи ребятам…
Когда Авдеев вышел, Прошин с ожесточением потер лоб и, сильно хлестнув себя по щеке ладонью, набрал номер Полякова.
Привет, покровитель, — сказал он монотонно. — Как протекает ваша удивительная жизнь?
Жизнь как у желудя, — прозвучал в трубке бодрый ответ. — Если сорвешься какаянибудь свинья обязательно съест. И никому не пожалуешься — вокруг одни дубы. Как хохма?