Собака встречает меня у входа, от радости виляя будто не хвостом, а всем телом. Она набрасывается на меня передними лапами, и я мысленно благодарю себя за то, что надела старую куртку.
– Спасибо, что пригласил, – говорю я первое, что приходит в голову, чтобы преодолеть внезапное смущение. Когда мы с Киром постоянно ссорились, все было как-то проще, понятнее.
Кир не отвечает, и я поворачиваюсь к нему. Он ничего не делает – просто смотрит на меня, и этот взгляд, который я не могу понять, создает между нами притяжение. Я чувствую его физически: оно имеет плотность, текстуру, запах. Запах Кира.
Этому притяжению нужно сопротивляться. Иначе за первым шагом к Киру последует второй, затем третий, и я оглянуться не успею, как под моей ладонью окажется еще щекотный бритый затылок, как я снова услышу стон, то ли мой, то ли Кира, и поцелуй повторится…
– Я рад, что ты позвонила. – Он указывает на кухню. – Может, бутерброд или печенье?
– Нет, только кофе.
Зачем я сюда приехала?.. Я словно напрашиваюсь на его внимание. Или дразню его. Или дразню себя.
А может, просто хочу провести с ним на прощание побольше времени, ведь у нас остался последний день. Днем маникюр, вечером репетиция ужина. И все – я свою работу сделала.
Кир возвращается с кухни с двумя чашками кофе – мои любимые, глиняные. Ставит их на столик, зевая, садится в кресло. Оно чуть скрипит под его весом.
– Так почему тебе не спится, Звездочка?
– Не знаю. – И в целом это честный ответ. Я не знаю, как назвать весь тот раздрай, который творится у меня на душе. Рассказать кому-то – не поверят. Я даже в восемнадцать лет не переживала такие эмоциональные качели, как сейчас.
Мы одновременно подносим к губам чашки, и воспоминание о поцелуе тотчас оживает. Вечер, снег, свет фар на припорошенной глади льда, прохладные щеки и теплые губы. Я обвиваю его шею руками, он притягивает меня еще ближе…
Я прочищаю горло.
– О чем думаешь? – спрашиваю, лишь бы отвлечься.
– О том, что теперь на окне твоей спальни нет бумажных снежинок. Помнишь, ты под Новый год наклеивала их мылом на стекло?
– Детский сад! – смеюсь я, отмахиваясь от мысли: почему он сейчас думал о моей спальне?
– А мне нравилось. Легко было отыскать твое окно в череде похожих.
Я помню, как стояла у того самого окна и наклеивала снежинки, которые мы только что вырезали с Киром. Вырезание снежинок – отчаянный повод, оправдание для моей мамы, чтобы побыть с Киром наедине.
За стеклом в плотных сумерках бесилась метель. Это было особенно заметно в свете фонарей – целый вихрь снежинок.
Потом Кир выключил свет, подошел ко мне сзади и обнял.
– Не шевелись, у тебя руки в мыле, все испачкаешь, – прошептал он мне на ухо таким тоном, что мурашки побежали по коже.
Свет в спальне не горел, но я все равно волновалась, хоть и недолго, что кто-то заметит нас с улицы. Поймет, что в этот самый момент руки Кира забираются ко мне под джемпер и начинают свое чувственное движение…
– У меня снежинки получались квадратные, как картошка в армии, – голос Кира возвращает меня в его дом.
Я отставляю чашку. Все, хватит над собой издеваться.
– Мне пора, – поднимаюсь.
– Давай еще по кофе, – поспешно говорит Кир, – и я вызову тебе такси.
Он не дожидается моего ответа, встает и идет на кухню.
Когда Кир уходит, становится проще. Уже не лезут в голову дурацкие мысли, не наваливаются образы.
«А ведь я в этом доме в последний раз», – приходит болезненное осознание. Хочется запомнить его целиком – каждую деталь, буду потом вытаскивать их из памяти долгими зимними вечерами: домотканый половик, оплавленные свечи без подсвечников, спички на полке у печки. Мне почему-то очень нравится, что именно спички, а не зажигалка.
Прохожусь по комнате. Сажусь на кровать, собака ложится у моих ног. Оглядываюсь. Как же здесь все изменилось за такой короткий срок! Я будто в каком-то другом доме. Тепло, уютно, аккуратно. В первый раз брезговала даже приближаться к этой кровати.
Интересно, а что видит Кир, когда ложится спать? Вопрос так меня увлекает, что я, не отдавая себе отчета, вытягиваюсь на кровати, голову кладу на подушку, утопаю в ней.
Если Кир засыпает на спине, то перед сном смотрит в потолок. Он весь состоит из сплошных деревянных светлых реек. Они убегают влево, вправо, упираются в тяжелые темные балки, снова разбегаются в закономерности, которую мне сейчас не отследить.
А если Кир засыпает на боку – я поворачиваюсь к окну, подкладываю ладони под щеку, – последним он видит прямоугольник окна с короткими белыми занавесками. Интересно, достает ли до него свет уличного фонаря…
Я просыпаюсь от запаха кофе. Улыбаюсь, потягиваюсь, смотрю сквозь ресницы на сидящего рядом Кира. Свет из окна попадает мне в глаза, от этого ресницы кажутся крохотными спутанными радугами. Как быстро рассвело…
– Прикорнула на минуту, а такое ощущение, что выспалась. – Я приподнимаюсь на локте, принимаю чашку из его рук. – Вот какой он – целебный деревенский воздух.
– Ну, вообще-то ты проспала четыре часа. Уже почти одиннадцать.
Я давлюсь кофе, поспешно возвращаю чашку Киру, откашливаюсь.
Он смотрит в чашку, будто с ней что-то не так. Я машу руками, мол, дело не в кофе.
Я проспала планерку! И не привезла Зарине вещи ее клиента!
Бросаюсь в коридор к своей куртке, в ее кармане остался телефон. Будильник наверняка звенел, я просто не услышала. Я же всегда просыпалась до его звонка. Впервые такое…
– Почему ты меня не разбудил?! – возмущаюсь я.
– Ты не просила тебя будить, – терпеливо отвечает Кир.
– Мог бы и догадаться!
И вдруг его терпение лопается.
– Знаешь что, Звездочка?! – Он загоняет меня в угол и опирается ладонью о стену над моей головой, нависая надо мной. – Я, может, и мог бы взять вину на себя, только не понимаю, в чем виноват. Ведь дело не только в этом чертовом будильнике, верно?.. – Он склоняется ко мне, говорит вполголоса, на ухо: – Я давно сказал тебе, чего хочу, едва ли не прямым текстом. Прямым – это уже прозвучало бы грубо. А ты понятия не имеешь, чего хочешь. Хочешь карьеру – строй свою карьеру, я же не мешаю. Я даже, можно сказать, помогаю. Хочешь отношений со мной – вот, я весь твой. Ты можешь получить все, но сомневаешься, сопротивляешься и остаешься несчастной. Так в чем я виноват?
Мои щеки так горят, что хочется прижаться ими к оконному стеклу. Кир все понимает, все видит. Какой же дурой я сейчас выгляжу в его глазах! Да и в своих тоже.
– Ты прав, – твердо говорю я, но по-прежнему избегаю его взгляда.
– Пожалуйста, повтори, – просит Кир с усмешкой и отступает. – Не думаю, что я скоро услышу это снова.
– Ты прав, Кир. Но я с собой разберусь, не вмешивайся.
Вместе с телефоном я решительно направляюсь в ванную, запираюсь там. Изображая вялый голос, вру помощнице Зарины, что у меня отравление.
Я два года работаю в агентстве и до этого дня ни разу не брала больничный… Ни разу не пропускала планерку…
Выхожу из ванной – Кир стоит напротив меня.
– Нехорошо подслушивать, – бурчу я. Врать, правда, тоже нехорошо. – Собирайся.
– Куда?
– На маникюр. А вечером наденешь костюм для бизнес-встречи, порепетируем ужин в ресторане. – Я накидываю пальто и продолжаю, глядя Киру в глаза: – И на этом все. Видишь, как я быстро с собой разобралась? Я точно поняла, чего хочу.
Все. Остался один день. Я справлюсь.
Через полчаса мы выходим из машины у салона красоты. Кир идет рядом, спрятав руки в карманы джинсов, улыбается.
– Я готов, – говорит он, но выражение его лица говорит об обратном.
Мне снова смешно. Делаю покерфэйс.
– Напоминаю, что ты обещал подчиняться мне во всем, что касается нового имиджа. Беспрекословно. Ну, вперед!
Мы заходим в салон, нас уже ждут. Три маникюрных столика заняты, за ними с характерным звуком кому-то опиливают ногти, у кого-то снимают фрезой гель-лак. Мастер проводит Кира за четвертый столик, я же сажусь у него за спиной, чуть сбоку, раскрываю журнал. Время от времени Кир затравленно оглядывается – я делаю вид, что полностью поглощена разглядыванием картинок.
Смешно, что бесстрашного парня, который на медведя готов выйти один на один, доводит едва ли не до обморока такая простая процедура.
Мне очень хочется сделать на прощание что-нибудь эдакое. Чтобы Кир не думал, что я размякла. Чтобы больше ему и в голову не пришло проводить со мной беседу на тему: «Чего ты хочешь?». Я хочу, чтобы испытание тестовым клиентом закончилось. И закончилось моей неоспоримой победой. Только так.
Пока мастер смягчает Киру кутикулы, поглядывая на него из-под накладных ресниц, я иду к стеклянному шкафу с флаконами лаков и делаю вид, что выбираю цвет. Мастер за соседним столиком начинает опиливать аппаратом ногти клиентке, и Кир, судя по цвету лица, едва не теряет сознание от этого звука и в целом от происходящего.
Подхожу к нему.
– Какой цвет тебе больше нравится? – спрашиваю я, держа в руках флаконы с красным и синим лаком.
Бледность Кира приобретает зеленоватый оттенок.
– Это же не обязательно…
– Ты обещал, Кир! – строго говорю я. Весь салон, кажется, замер, наблюдая за нашим диалогом.
– Тогда, наверное, синий, – выдавливает он. – Красный больше для девочек…
Салон взрывается хохотом. Вся работа парализуется на четверть часа, не меньше.
Если согласиться с Киром, что все это игра, то я ее выиграла.
Я выиграла.
Я получила то, чего действительно хотела.
Остался последний этап – репетиция бизнес-ужина. Просто ужин с Киром – что может пойти не так?
Глава 22
Я жду Кира на тринадцатом этаже бизнес-центра, возле лифта, напротив входа в итальянский ресторан, где через два дня должна состояться их встреча с инвестором. Мне просто следует убедиться, что место, одежда и Кир сочетаются, что он будет чувствовать себя в новом образе непринужденно. Ничего особенного, тем более я уверена, что сделала свою работу на отлично. Ужин – простая формальность. Тогда отчего мне волнительно так, будто самую важную сделку в своей жизни заключаю я?