Я разуваюсь, захожу в спальню, щелкаю выключателем и… свет снова не загорается.
– Завтра поменяю лампочку, – произносим мы с Саней одновременно – эту же фразу он сказал шесть лет назад.
Мне от этого становится так весело, что смех с оттенком истерики прорывается наружу.
– Что тебе привезти? – спрашивает он. – Здесь ночник недавно открыли.
– Сань… – Я сажусь на кровать, оглядываю очертания комнаты. – Мне ничего не надо. Совсем ничего, честно. Я просто жутко хочу спать.
Он уходит, щелкает замок, стихают шаги на лестнице. Меня знобит, но не от простуды. А в мыслях тихо, спокойно. Почему?.. Почему я своими руками разрушила то, что строила всю жизнь, но на душе легко?
Я раздеваюсь до нижнего белья, залезаю под одеяло, сверху натягиваю покрывало. Пододеяльник, еще не нагретый моим теплом, холодит кожу. Подтягиваю к животу колени. Закрываю глаза.
Я обнулилась. Теперь я – это только я.
Глава 27
Просыпаюсь от металлического щелчка – в двери поворачивается ключ. Секундная паника – пока соображаю, где нахожусь, – и выпрямляюсь на кровати, прикрываясь одеялом.
– Кто там?..
– Я и кофе, – отвечает Саня.
Улыбаюсь.
Неплохое начало первого дня моей обнуленной жизни.
Он подходит ко мне, легонько взъерошивает волосы на макушке. Такая непривычная от него нежность, обычно мы даже не дотрагиваемся друг до друга, только поцелуй в щеку во время приветствия.
– Доброе утро, соня! – Он протягивает мне бумажную подставку с двумя стаканчиками кофе. Я вынимаю один. – На растительном молоке нет, но уже можно брать навынос – прогресс.
– Все равно утро доброе, – улыбаюсь я.
– Это еще не все! – Саня идет в прихожую и возвращается оттуда с большим целлофановым пакетом. – Тут джинсы, джемпер. Просто чтобы тебе в нормальном виде домой вернуться, знаю, что такое не носишь.
– Да я все сейчас ношу. Отвернись.
Саня уходит на кухню.
– У меня еще пирожки с картошкой есть, у мамы стащил. Она же обожает их готовить, помнишь?
– Помню! – кричу я, перебегая в ванную. Почему-то именно сейчас, под струями воды, теплыми и ласковыми, я особенно ощущаю телом, какой сложный вчера выдался день. Сколько я прошла-пробежала на каблуках? Мышцы ног ноют.
Наскоро высушиваю волосы феном, примеряю обновки, подхожу к зеркалу в коридоре. Простые вещи, а смотрятся неплохо.
Саня выходит из кухни, жуя пирожок.
– Ничего так, – говорит он, а его щеки снова покрываются красными пятнами.
Поворачиваюсь к нему.
– Саня, ты такой предусмотрительный, такой добрый, ты лучший! Ты столько для меня сделал, это бесценно! Но деньги за одежду я верну.
– Да ну, – бурчит он, – даже не думай об этом. Я не возьму… Ну что, подкинуть тебя к маме?
Мы едем по заснеженным заспанным улицам. Всё в снегу, ни людей, ни толком машин. Возле пивного завода установили площадку для новогодней ярмарки, на ней – светодиодные фигуры животных высотой в два моих роста. Вечером, наверное, их зажигают, и сюда прибегают играть дети. Договариваемся, что Саня заедет за мной после обеда, мы прогуляемся по памятным местам и сюда тоже заглянем.
Захожу в свой подъезд без предупреждения – домофон сломан. Поднимаюсь по ступенькам, а колени аж подкашиваются от волнения.
Мама открывает дверь – и застывает, не верит глазам. Мгновение – и ее строгое лицо словно размякает, становится добрее, роднее, глаза увлажняются.
– Мамочка!
– Родная моя, приехала! – она машинальным движением пытается собрать на груди ворот халата, будто боится, что неопрятно выглядит.
Я бросаюсь в ее теплые, пахнущие родным домом объятия. Мы трижды целуемся в щеки по обычаю, заведенному еще моей бабушкой.
– Ну проходи-проходи! – хлопочет она, помогая снять куртку.
– А папа где?
– В гараже возится с «копейкой», – отвечает мама, и я смеюсь: время здесь будто остановилось, только на мамином лице морщинок стало больше.
Мама идет на кухню ставить чай, я подмечаю, что ее движения стали медленнее, осторожнее, вероятно, болят колени. Смотрю ей вслед, затем отправляюсь в свою комнату. Берусь за ручку двери, и взгляд останавливается на стекле, которое когда-то вставил Кир. Ощущение такое, будто рябь по сердцу проходит. Наверное, это никогда не закончится. Я не смогу его забыть, вычеркнуть из памяти, вырезать из души. Просто надо привыкнуть, что он всегда будет со мной – мой личный призрак.
Вхожу в комнату, и на меня накатывает запоздалая ностальгия. Здесь все осталось таким же, как шесть лет назад, когда я только закончила школу. С тех пор, кажется, прошла целая жизнь.
Те же книги на полках: Пушкин, Лермонтов, Лондон. Целая стопка совсем стареньких изданий, переплетенных вручную, мне их подарила учительница русской литературы. На столе компьютер с малюсеньким выпуклым экраном – такие, наверное, уже не выпускают. Мои плюшевые игрушки сидят на покрывале – голубой заяц и коричневая кудрявая собака, мы ее когда-то с мамой нашли в кустах в детском саду. Вымытая собака еще несколько дней сохла в ванной, прицепленная за уши прищепкой к бельевой веревке.
В этом доме сохранились все мои воспоминания, словно бабочки в янтаре. Пусть и дальше хранятся, не хочу их забывать, это всё часть меня: и книги с пожелтевшими страницами, и мохнатый щенок, и салфетка, которую я вышивала крестиком.
– Доченька, пойдем, я тебе обед приготовила, – говорит мама.
У нее всегда было так: приходишь на чай, а потом выкатываешься из-за стола, как колобок. Она не ждала никого в гости, но передо мной и картошка, запеченная с сыром, и грибочки в сметане, и кружок деревенской колбасы шкварчит на сковороде.
Уплетаю обед за обе щеки. Когда дело доходит до чая, я просто не могу его в себя вместить.
Словно и не уезжала.
Рассказываю маме о том, как живу, какие у меня новости. О том, что больше не работаю в агентстве, пока не упоминаю. Мысленно оправдываю себя тем, что официального увольнения еще не было. Потом мы долго беседуем с ней ни о чем, какие-то местные сплетни, воспоминания. И вот мама возьми да и расскажи, что недавно к ней заезжал Кир, спрашивал рецепт котлет. Я невольно тянусь к маме, вся превращаясь в слух.
– Нашел он тебя? – спрашивает мама. – Несколько лет ко мне ходил, все выспрашивал адрес, но ты же сказала молчать. Он даже к отцу твоему в гараж приходил с бутылкой, подкупить хотел. Может, и подкупил бы, если б отец был в курсе. – Мама улыбается, словно невзначай пододвигая мне креманку с ежевичным вареньем.
И снова от воспоминаний о Кире у меня сосет под ложечкой.
– И чем он здесь занимался, как жил? – ухожу я от ответа.
– После твоего отъезда как с цепи сорвался. Такого навытворял… драки, пьянки. То какой-то тихий ходил, то из-за ерунды бесился. Отцу за него было стыдно, несколько раз из полиции его вымаливал. Отца его жалко… Хороший человек… А тут сын такой бедовый. Потом еще оказалось, что у отца болезнь глаз, он через пару лет ослеп, а еще через год умер. Тогда Кирилл его бизнес продал и уехал, говорят, с одним рюкзаком за плечами. Никому ничего не сказал. Просто в один день в городе стало тихо.
– Отец Кира умер?! – Я не доношу кружку до губ.
– Да, светлая ему память…
А меня не было рядом…
Дребезжит дверной звонок – вырывает меня из мрачных мыслей. Это Саня. Мама очень рада его видеть, они обнимаются. Саня говорит ей дежурные, но очень приятные комплименты, мама смущается, что не причесана и не накрашена, хотя о приходе Сани знала, причесалась и накрасилась, я видела. Все это так тепло и мило, что я снова улыбаюсь.
Мама в долгу не остается, говорит Сане, каким он стал могучим и красивым мужчиной, намекает, что невесту ему пора найти, какую-нибудь свою, не американскую – там, в Америке, все неправильные.
Саня от смущения розовеет, и я его спасаю: сбегаю вместе с ним.
Мы кружим на машине по вечерним улицам, обсуждая, откуда начать прогулку. От Дома культуры? Кафе, где мы когда-то пели караоке? Школы?
Что-то примагничивает мой взгляд, не могу понять, что именно. Оглядываюсь и замираю. На другой стороне дороги остановка, на которой я впервые увидела Кира. Провожаю ее взглядом, аж голову выворачиваю.
– Это все с тобой из-за него, да? – потухшим голосом спрашивает Саня.
– А?
– Ты же понимаешь, о чем я.
Понимаю. Просто не хотела бы об этом говорить.
– Это все из-за меня, – из вежливости отвечаю я. – Из-за того, что не разбираюсь в людях и позволяю им себя обманывать. Но с Киром покончено.
– Это пройдет, – с сочувствием говорит он, словно не верит мне, и кладет ладонь на мое колено. – Ты просто его переоцениваешь. – Саня молчит, а потом слегка сжимает колено. – Он рассказал тебе, что у него была невеста? Отсюда, из местных.
Я чувствую себя так, будто получила ударом под дых. Сжимаюсь, обнимаю себя руками.
– Нет.
– И месяца не прошло после твоего отъезда, как он нашел себе другую. Он не тот, кем тебе кажется. Просто не впускай его больше в свою жизнь, и все наладится. А я буду рядом.
Мы замолкаем и какое-то время просто колесим по городу. Саня больше не спрашивает, где лучше припарковаться, останавливается возле школы.
Снег, словно дожидаясь нас, начинает валить хлопьями.
Мы обходим школу, рассматриваем окна – новые, со стеклопакетами – поднимаемся на крыльцо, но дальше нас не пускает сторож. Мы и не настаиваем: даже от двери видно, что фотопортреты бывших директоров как висели на стене в коридоре, так и висят. Разве что папоротников в вазонах на подоконниках стало больше.
Выходим из школьных дверей, останавливаемся на крыльце… Не помню, что при этом чувствовала раньше. Тогда все казалось обыденностью, и только сейчас будто приобрело смысл.
– Ну что, по мороженому? – спрашивает Саня.
– Давай! – Кажется, я не ела зимой мороженое с тех самых пор.
Саня берет меня за руку, и мы идем старым маршрутом. Идти с Саней за руку как-то неестественно, но и вырвать ее невежливо. Хорошо, что оба в перчатках.