Очень милое семейство едет «на лодку».
А наверху висит большой экран. На нем пишут и показывают, кто есть кто в этой милой и домашней компании. Мы видим и читаем.
Видим их портреты, тюремные фото в фас и в профиль, видим снятые скрытой камерой видео и читаем досье на каждого: убийцы, коррупционеры, которые выкинули из жизни и из страны одного из двух братьев, отняв у него все – деньги, жену, Родину. Такое кино.
И вот эта «увертюра» без слов или с какими-то обрывочными репликами длится пятнадцать минут, после чего ворота открываются и машина выезжает. Все слуги и няни машут вслед руками и расходятся, уводя в дом маленьких детей. Дом распадается и исчезает. Исчезают деревья, трава, ворота со львами и собаки. Исчезают, как дым.
Пустая сцена, только дорога, идущая от авансцены в глубину. Пустая трасса, только вдалеке виден автомобиль, едущий в нашу сторону. На протяжении следующей сцены он медленно приближается, увеличиваясь в размере. Темнеет.
Тут три человека – двое пожилых мужчин и девочка – готовят террористический акт: они роют подкоп под дорогу и закладывают туда динамит, соединяя его разными проводами, которые опутывают все пространство слева от дороги и сходятся в коробке, которая есть взрыватель. Все разговоры происходят за делом – времени у наших героев мало, так что они только обмениваются деловыми отрывочными репликами. Очевидно, девочка не очень в курсе их плана, так что два ветерана используют ее на легкой работе, а в решающий момент вообще отсылают.
Двое мужчин – это Просперо и Ариэль. Девочка – Миранда.
Когда машина совсем близко, происходит взрыв. Это комбинация видео и пиротехники. Дым. Дым заволакивает то, что осталось от машины, – куски искореженного металла и окровавленных тел. Происходит какое-то шевеление в этой куче, Просперо берет винтовку, подходит и добивает оставшихся в живых. Он весь в крови своих врагов. Похож на Рембо. Довольно пожилой Рембо. «Убери тут», – кидает он другу и уходит.
Пока тот убирает части тел из взорванного автомобиля, из обгоревшей груды выползает парень, он еле жив, обгорел, весь черный. Ариэль видит его, но продолжает свою работу.
Появляется дочка, видит парня, и начинается все, что должно начаться: сначала приносит воды, потом обтирает ему лицо, пытается помочь ему подняться… Ну, все по писаному.
Возвращается отец. «Ты что?! С ума сошла? Ты знаешь, кто это?!» Начинает вытаскивать покореженные трупы из разбитой машины и кричать дочери то, что мы знаем по надписям в начале спектакля. «Твоя мать умерла из-за них!» Она же в ответ тоже кричит. Кричит, что не хочет жить, все время ненавидя кого-то, кого она даже не знает! Он ее ударяет (за погибшую мать), потом обнимает, плачет, уговаривает, упрашивает, понимает, что против этого выжившего и грязного парня у него нет оружия, что даже его умершая жена не удержит дочку. А та даже соглашается, она маму помнит, а папу любит, но все время оборачивается на этого парня, который застыл на каких-то костылях-подпорках, которые она ему сделала, и не может двинуться без ее помощи. И Просперо, старый человек, выгнанный из своей страны, потерявший жену и убивший, наконец, своих врагов, весь испачканный в их крови, ударивший свою дочь, единственное существо, ради которого он живет, плакавший перед ней и вместе с ней, этот человек беспомощно смотрит на нее, на свою девочку, которая смотрит на другого – на мальчика, сына своего врага. У нее на глазах слезы и у него. Ариэль приносит им воды.
А тут еще «оживают» мертвецы: встает его брат, собственно, его главный враг, который говорит: «Ты чего? Обиделся? Это же бизнес, ничего личного… Поехали домой, договоримся… Не все же там умерли твои, кое-кто остался… Поживешь последние дни дома… Все лучше, чем как собака тут…»
А так как этих двух братьев, нашего Просперо и главного бандита, должен играть один актер, тут должна быть хитрая подстава: один спиной, второй – лицом, такой разговор со своей совестью, с судьбой. Один – черт, искуситель, в цветных шортах и в яркой рубашке, хотя порванной после взрыва, но все равно из «той», богатой, победной жизни, и этот, второй – в каком-то драном свитере, в штанах с накладными карманами, весь такой партизан из леса. Оба в крови. А искуситель продолжает: «Дочка поступит в хорошую школу, там есть люди, помогут. Учиться будет, вот мой ей поможет, он уже на втором курсе». Она заинтересовалась: «Учиться? Чтобы как папа?» – «Ну, если будешь хорошо учиться, то как папа, да… Танцевать тебя научат, вот мой-то умеет, еще как… Покажи! Эй! Ты брось свои палки, давай!» И парень начинает танцевать с ней, уча, ей нравится. Оба отца смотрят. «Ну?.. Поехали? Я сейчас вызову другую машину…» Вот такой разговорчик.
Издалека появляются фары, они медленно приближаются, дети танцуют все увереннее, музыка становится громче.
А брат описывает, как удивительно изменилась жизнь в их городе: рестораны – японский, средиземноморский, а есть такая одна хозяйка, которая сама готовит… и СПА, и теннис… и массаж… и все вообще.
Видит, что Ариэль все перетаскивает и перетаскивает его искореженных друзей. «Да ты не таскай, ребята сейчас придут, все сделают… А это кто?» – спрашивает он брата. – «Друг? Ну так бери его с собой! Друг в нашей жизни – это очень важно…»
Фары машины становятся все больше и больше, это не проекция, а два мощных фонаря, которые открываются медленно во всю мощь и заливают сцену ярким дневным светом. Это уже не фары машины, а какой-то свет будущей, яркой, даже чересчур яркой жизни, опасно яркой. Какой-то жизни после жизни.
И мы уже не видим ничего, кроме бьющего в глаза света, пока эти два луча не разворачиваются и «машина» не уезжает, помаргивая красными огоньками. Темнота.
Когда свет зажигается, на сцене никого нет, кроме Ариэля, который, продолжая убирать трупы врагов, говорит: «Ну, вы простите нас, надоели мы вам, наверное, с нашими сказками, но надо расходиться, поздно уже, приближается время, когда мертвые встают из гробов… Все как-нибудь будет своим чередом, так ли, сяк ли, так или этак. А нам надо спать – пора. Они уже выходят, я слышу, давайте, давайте!»
Мария Стюарт
Больничный коридор, длинная очередь к врачу. Две бабушки – одна с внучкой, у внучки в голове вилка, а вторая с внуком, у внука оторвана голова, которую он держит в руках, при этом ковыряя в носу.
В очереди также сидит человек, проткнутый шпагой, острый конец которой торчит у него из спины, и поэтому он все время ерзает на стуле, а также водолаз, у которого заклинило шлем, а кислород заканчивается…
Очевидно, это травмпункт.
Все ждут приема, погруженные в свои мысли, а две бабки разговаривают о пьесе, которую собираются ставить в их театре. Через некоторое время мы понимаем, что это две актрисы, которые увидели распределение ролей, но толком ничего не поняли, пьесу не читали и сейчас пытаются из остатков своей памяти составить какое-то приблизительное представление о том, кто есть кто и кто в чем замешан, и вообще, в чем там дело и кого, собственно, они играют.
Разбирательство это похоже на попытку распутать сюжет какого-нибудь латиноамериканского сериала, когда одна видела седьмую серию, а другая – конец пятнадцатой.
Иногда из кабинета выходит сестра, что-то спрашивает то у одного, то у другого и снова скрывается за дверьми.
В конце концов мы узнаем, что одна из бабушек должна играть королеву английскую Елизавету, а вторая – Марию Стюарт. Это первая картина.
Вторая – это театральная гримерка, где те же бабки, но без детей, гримируются, и каждая, листая свой экземпляр пьесы, пытается вчитаться в текст. Тут оказывается, что это две примы этого театра и что отношения у них, как это и бывает, не ахти какие хорошие, за много лет они обросли взаимными претензиями, обидами и комплексами. Все это прорывается через шиллеровский текст и смешивается с ним, так что атмосфера довольно быстро накаляется до предела, грозя перерасти в настоящий скандал. Они кидаются классическими текстами друг в друга, как комьями грязи, помреж, суфлер и костюмерши, помогавшие им надевать очень красивые пышные королевские платья, вжались в стены. Булавки, на которых держались костюмы и искусственный жемчуг, летят в стороны, обе королевы сцепились, как бешеные кошки, вырывая пучки волос из париков и отрывая рукава и воротники от платья соперницы, текст становится, мягко говоря, не классическим и не романтическим. «Уберите эту проститутку! Кончайте с ней!» – кричит королева английская.
В этот момент из гримировальных столиков сооружают помост, который быстро задрапировывают красным бархатом, а на него ставят плаху. Все это делается очень быстро, по-рабочему, как только все готово, на помост взбирается палач, и несколько человек втаскивают кричащую и продолжающую ругаться Марию Стюарт. Борьба занимает некоторое время, и мы узнаем обо всех любовниках и всех абортах, которые актриса, играющая Елизавету, сделала от всех предыдущих и от теперешнего главного режиссера театра. Наконец, на ней разрывают платье, ставят на колени и кладут головой на плаху. Палач взмахивает топором, и голова Марии скатывается по ступенькам. А красная Елизавета продолжает доругиваться с этой катящейся головой.
В общем, начать ерничеством, а закончить абсолютной трагедией.
И можно сделать такую концовку: взбешенная Елизавета уходит со сцены и у нее звонит телефон, она достает трубку, нажимает трясущейся рукой какие-то кнопки и говорит: «Да, да… Скоро приеду… Репетиция тяжелая была, сейчас переоденусь… Выньте из холодильника там суп, котлеты подогрейте, макароны… Я скоро буду». Когда она уходит, звонит еще один телефон, и палач, который не успел уйти, понимает, что звонок раздается из складок платья Марии, тело которой осталось на помосте. Он роется в складках, находит и достает телефон, нажимает кнопку и долго слушает. Потом говорит: «Да, да, здесь… Сейчас позову…» Он спускается вниз, подносит телефон к голове. Голова открывает глаза, смотрит на определитель номера и говорит в трубку: «Да, все только закончилось… Сейчас приеду, мне нужно прийти в себя, репетиция была тяжелая… В холодильнике можете взять пока что суп, который со вчера остался, курицу можно разогреть… Я скоро приеду…»