С некоторым облегчением присутствующие увидели, что это вовсе не Михаил (а почему-то ожидали именно его), а всего лишь генерал. Тот спокойно прошел к столу, поднял стул и уселся за стол на председательское место. Затем он снял перчатки и, бросив их на стол, спокойно заявил:
– Господа, я генерал-майор Свиты Тимановский, командир Собственного Его Императорского Величества Георгиевского полка. Имею предписание на арест всех присутствующих в Таврическом дворце и в особенности в данном помещении. Настоятельно рекомендую вам не делать глупостей, поскольку мои люди имеют приказ стрелять на поражение при малейшей попытке сопротивления или бегства.
– Но позвольте… – проблеял князь Львов.
– Не позволю. – Тимановский сделал знак, и в лицо князю уставилось не менее десятка стволов. – Вопросы вы здесь задавать не будете. Скажу больше, вопросов не буду задавать даже я. Вопросы будет вам задавать Высочайшая следственная комиссия. И думаю, вопросов у нее к вам будет очень много. А поскольку речь идет об обвинении в государственной измене, да еще и во время войны, то вам придется очень сильно постараться, для того чтобы просто остаться в живых. Так-то, господа.
Генерал встал и уже в дверях обернулся:
– Кстати, хочу вас уведомить, господа, о том, что государь император Михаил Александрович повелел передать вам свой высочайший пламенный привет.
Петроград. Главный Штаб.
6 марта (19 марта) 1917 года.
Утро
– Верите ли вы в новую Россию, господин Суворин?
Мой гость удивленно посмотрел на меня. Ну, да, вот так вот сразу в лоб, прямо на высочайшей аудиенции. Мало того что усадил за стол и потчую чаем, так еще и задаю подобные вопросы в то время, когда на улице еще слышна стрельба, а Зимний дворец все еще в руках мятежников. Причем этот самый дворец хорошо виден из окна моего временного кабинета.
Видимо, все еще не зная, как себя вести в подобной ситуации, он осторожно заговорил:
– Ваше императорское величество, я газетчик и издатель, и мне по роду своей профессии необходимо иметь хорошее воображение, но в то же самое время нужно уметь видеть факты, опираться на факты и строить свои выводы отталкиваясь от фактов. А факты сейчас таковы, что державу нашу очень серьезно лихорадит, государственная машина дает сбои, и я не решаюсь даже предположить, как далеко все может зайти, если не предпринять необходимые действия. Война обнажила многие застаревшие проблемы и противоречия нашего общества, и да простит меня ваше императорское величество, но в стрельбе, которая сейчас слышна за окном, мне слышатся грозные раскаты той бури, которая ждет Россию. Станет ли эта буря очищающим дождем, или превратится в ужасный ураган, который сметет все на своем пути? Это вопрос, на который сейчас ни у кого нет ответа. Ясно только одно – той прежней жизни, той довоенной патриархальной России больше не будет. Впрочем, позволю себе предположить, что не только той России. Очевидно, что весь мир сейчас изменяется и, простите за тавтологию, прошлая жизнь осталась в прошлом. Поэтому, на ваш вопрос, ваше императорское величество, я отвечу так: да, я верю в новую Россию, верю, по причине того, что уверен – старой России уже не будет. И сейчас лишь два варианта будущего – либо возникнет новая Россия, либо Россия погибнет. Как говорится, Tertium non datur, третьего нам всем действительно не дано.
Я отпил чаю и вновь посмотрел на Суворина, поощряя его высказаться полностью. Прекрасно поняв, чего от него требует император, тот продолжил уже с большей откровенностью:
– Ваше императорское величество, волей Провидения вам суждено было взойти на престол в столь бурные, а быть может, и в столь роковые для нашего Отечества дни. В дни, когда рушатся устои, когда все, что казалось незыблемым еще вчера, сегодня становится далеко не таким очевидным, ну а завтра это все вполне может превратиться в отживший и прискорбный анахронизм, который лишь мешает движению вперед. Но… Позвольте быть до конца откровенным, ваше императорское величество?
– Я настаиваю на этом, Борис Алексеевич, – киваю и слегка подаюсь вперед.
Издатель вздохнул и горько произнес:
– Не слушайте никого, ваше императорское величество. Не слушайте ничьих советов. Никто из ваших советников не знает, как поступить в сложившейся ситуации. Они будут вам шептать какие-то рецепты из прошлого, из своего жизненного опыта, из своих наблюдений, из своих умозаключений. Но никто из них не имеет понятия о том, относительно чего пытается вам советовать.
– Вы хотите сказать, что у меня дурные советники и мне нужно набрать других? – с интересом спросил я.
Суворин нахмурился.
– Нет, ваше императорское величество, прошу меня простить, я, видимо, не до конца корректно сформулировал свою мысль, что непростительно для журналиста. Нет, я не совсем это имел в виду. Я хотел сказать, что вам вообще не стоит опираться на мнение советников, любых советников, хоть новых, хоть старых, хоть отечественных, хоть заграничных. Причем к заграничным я бы прислушивался в последнюю очередь, поскольку они ни черта не смыслят в российских делах, простите за грубое слово, ваше императорское величество.
– Поясните свою мысль, – поощрил я его к продолжению.
– Журналист, газетчик, писатель и издатель по роду своей деятельности должен глубже понимать происходящее вокруг, ощущать, что называется, исторический момент, острее воспринимать окружающую действительность. Понятно, что я высказываю сейчас сугубо свое мироощущение, предельно субъективное, но раз уж вы меня спросили, то позволю себе высказать свое личное мнение государю императору, ибо, быть может, такой возможности мне больше не представится. Итак, как мне видится, мы все стоим на пороге грандиозных потрясений и преобразований. Я не имею понятия, сохранится ли в России монархия, будет ли республика или диктатура, а может, возникнет что-то еще. Россия полна людьми, которым кажется, что они знают лучше всех, как правильно поступить, куда вести страну и общество, как осчастливить народ и как народ этот должен жить, по их мнению. Беда лишь в том, что таких вот знающих слишком много для того, чтобы Россия выдержала все эксперименты над собой. Да и сам народ не знает точно, чего он хочет, если, конечно, не считать примитивных желаний типа всем все поровну, забрать всю землю, всем раздать и в город ничего не давать, «ибо неча».
Он промочил горло чаем, я же молча слушал и не пытался перебить. Мне было интересно узнать мнение человека, который не обязан мне говорить учтивые и льстивые слова. Да и из своей прошлой жизни я знал о том, сколь много могут знать и видеть руководители больших СМИ, а издатель самых больших в двух столицах вечерних газет, выпускавший «Время», «Вечернее время», «Новое время», справочники «Весь Петроград», «Вся Москва», англо-русский промышленный журнал «The Russko-Britanskoie Vremia» и спортивный журнал «Конский спорт» (а тогда это было вровень с эксклюзивными спорткарами нашего времени), имевший пятьсот точек продажи на железных дорогах империи, владевший доходными домами, книжными магазинами, печатной и бумажной фабриками, был как раз руководителем такого масштаба. В то же самое время господин Суворин, в сравнении с людьми, окружавшими императора, был человеком маленьким, а как сказал кто-то по этому поводу: «Маленький человек всегда знает, кто съел мясо. Но кто спросит об этом у маленького человека?» А я вот спрошу. И буду слушать.
– Государь, вам было суждено принять престол в такой исключительный исторический момент, в который решается вопрос о самом существовании России. Не мне судить о силах, которые возложили корону на вашу голову, равно как и не мне давать оценку этому факту. Но раз этот факт имеет место, значит, монархии в России дан еще один шанс. Используйте его, опираясь лишь на свое собственное видение, поскольку шанс дан именно вам. И кто знает, может, у вас и получится создать новую Россию…
Мы помолчали. Суворин явно сказал все, что хотел, возможно, даже больше, чем собирался, а я же обдумывал сказанное им. Наконец я заговорил.
– Мы слышим сейчас звуки, при которых рождается новая Россия. Наша будущая держава рождается в муках войны, смуты и революции. Но что есть революция? Омоложение и перерождение или слом всего до основания и попытка строить новое на пепелище старого? Можем ли мы допустить сожжение старого корабля в открытом море, да еще и во время ужасающего шторма, только потому, что мы надеемся когда-то построить на пепелище старого корабля новый корабль, который, возможно, будет лучше прежнего? А сколько членов экипажа и пассажиров сгорит в этом пожаре? Сколько сумеет спастись на утлых челнах или обломках корабля и будет потом скитаться на чужбине, вспоминая тот старый корабль, который вместо ремонта был сожжен при нашем попустительстве и благодаря нашему скудоумию?
Сделав паузу, я через некоторое время продолжил, взвешивая слова:
– Знаете, Борис Алексеевич, вы сейчас точно подметили суть вопроса. Именно мне милостью или проклятием Провидения дан шанс твердой рукой провести корабль под названием Россия через бурные воды и мимо острых рифов. Шанс довести корабль в тихую гавань, поставить в сухой док и дать ему капитальный ремонт. И я не оставлю капитанский мостик в этот суровый час, и не только потому, что вокруг бушует шторм и сверкают молнии, но и потому, что у подножия капитанского мостика идет драка тех дураков, которые считают, что знают, как лучше строить новый корабль, усиленно поджигая при этом старый. Если я уступлю мостик этим дуракам, они продолжат свою драку уже на мостике и всенеприменнейше или сожгут, или утопят корабль, что суть одно и то же. Скажу больше, я не только не допущу их к штурвалу, но и сделаю все для прекращения бунта на корабле, даже если мне придется для этого развесить на реях всех тех, кто отказывается выполнять приказы капитана в открытом море.
Усмехаюсь.
– Да, кстати, я тоже мечтаю вместо старого обветшалого корыта бороздить морские просторы на прекрасном, мощном и красивом корабле. Да, я тоже считаю, что корабль нынешний устарел во всех смыслах, требует самого что ни на есть капитального ремонта и коренной модернизации. Но для этого мне и команде нужно для начала потушить пожар, разожженный дураками, восстановить управление кораблем, затем уж дойти до той самой тихой гавани и бросить там якорь.