Глава I. Тревожные дни
Москва. Большой кремлевский императорский дворец.
19 марта (1 апреля) 1917 года
Заседание чрезвычайного штаба шло полным ходом. В Екатерининской зал входили и выходили адъютанты, появлялись и исчезали министры, на стол мне ложились доклады, депеши и телеграммы, Ситуационный центр каждые четверть часа представлял обзорную записку по разным аспектам проблемы и реакцию на нее, Суворин информировал меня о сообщениях прессы и иностранных телеграфных агентств, в общем, все бурлило и кипело.
Я повернулся к Свербееву.
– Что мы можем выжать из союзников?
Свербеев поджал губы. Затем, через несколько мгновений, все же заговорил:
– Государь! Налицо серьезный межгосударственный кризис, который усугубляется с каждым днем. Ситуация очень щекотливая. С одной стороны, есть факт убийства русского посла в столице формально дружественной нам державы. Но, с другой стороны, французы вполне могут попытаться все свалить на германских шпионов, ведь никого поймать парижской полиции не удалось, а значит, у нас нет никаких доказательств, что за убийством стоят официальные французские структуры или лица. А потому максимум, на что мы можем рассчитывать, так это на формальные сожаления, извинения и обещание провести расследование. Можем выдвинуть претензии относительно необеспечения безопасности, но это ничего не даст, поскольку нападение произошло на улице, а охрану у французских властей никто не запрашивал. Посему рекомендую настаивать на включении наших представителей в следственную группу, выторговав при этом России какие-то дополнительные преференции в качестве компенсации за убийство нашего посла.
– Вы в это верите сами?
– Нет. Но формальные жесты вполне могут быть, вряд ли они настолько демонстративно будут усугублять ситуацию. Но, по существу, мы ничего в этом деле добиться не сможем. В любом случае в условиях войны и наших союзнических обязательств у нас связаны руки предпринимать какие-то резкие шаги, к тому же это все-таки Франция, а не какой-нибудь дикий Китай.
– А если они откажут в наших требованиях?
– Тогда дело пахнет крупным скандалом. В принципе, убийство нашего посла с некоторой натяжкой уже может квалифицироваться как недружественный акт, особенно если возникнут сложности с включением наших представителей в следственную группу. Конечно, это не убийство эрцгерцога Фердинанда в Сараево, но все же.
– Хорошо. Требуйте официальных извинений, безусловного участия наших людей в следственной группе и совместно с премьер-министром срочно подготовьте для меня наши требования в части компенсаций и преференций, причем расширенных компенсаций, в том числе и за участие французской стороны в подстрекательствах к мятежу и участие в его организации. Неофициально дайте понять Парижу, что мы хотим получить их согласие по всем пунктам до начала процесса. Лишь в этом случае мы будем уверены в том, что все обвинения против Франции не основаны на реальности, а Французская Республика наш безусловный друг и верный союзник. И, кстати, для Великобритании также нужно составить свой пакет требований. И все это нужно отправить в Лондон и Париж уже сегодня. Скажите им, что у них на все про все – сутки.
Свербеев откланялся, а я переключил внимание на Суворина.
– Ну, что, Борис Алексеевич, как там американцы?
– Через три часа можем начинать.
– Прекрасно. Как только закончу совещание с военными, я сразу в готов к пресс-конференции. Это дело не терпит отлагательств. Особенно в нынешней ситуации. И позаботьтесь о том, чтобы они получили все необходимые условия для как можно скорейшей отправки своих статей в Америку. Нам нужно скорее попасть на страницы их прессы.
– Да, государь. Только один вопрос – будем ли мы проверять то, что они напишут?
Я задумался. Затем покачал головой.
– Боюсь, что это ни к чему хорошему не приведет, да и времени потеряем очень много. Так что поиграем в свободу слова и прочую демократию. А пока загляну-ка я к Дроздовскому…
Москва. Кремль. Соборная площадь.
19 марта (1 апреля) 1917 года
Зрелище было не настолько жалким, как можно было ожидать, но и не настолько стройным, как я втайне надеялся. Разумеется, на «не настолько жалким» повлияло то обстоятельство, что многие из марширующих по площади были отставными военными, к ним добавились «командированные» ветераны из Георгиевского полка и других фронтовых частей, находящихся в Москве, да и сами добровольцы старались изо всех сил перед отеческим взором царя-батюшки. Но именно добровольцы, а их было большинство, были весьма…
Нет, в принципе, будь на их месте нормальная строевая часть, то командира следовало бы разжаловать и отправить на фронт, на самый гиблый участок, но даже по сравнению с обычным запасным полком третьей очереди смотрелись они сравнительно терпимо. Тем более что от них пока не требовали ничего большего, чем слаженно ходить строем и не менее слаженно петь песню. Два дня они тренируются, думаю, что еще один день у них точно есть. Должен быть. Хотя обстановка такова, что трудно прогнозировать то, что случится через час, не говоря уж о сутках.
– Михаил Гордеевич, обмундирование получили?
– Так точно, ваше величество. И получили и уже выдали для подгонки.
– До завтра успеете сменить форму одежды личного состава?
– Сделаем все возможное, государь.
– Винтовки получены?
– Да, государь. Но многие абсолютно не имеют никаких навыков практической стрельбы. Таким патроны я распорядился не выдавать.
– Их навык стрельбы сейчас не имеет значения. Их задача – быть завтра готовыми пройти по улицам Москвы в строю и с песней. И винтовки желательно не держать как палки.
Дроздовский поморщился.
– Нельзя сделать солдата за два дня. И за месяц нельзя. А тут большая часть вообще к армии не имеет отношения. Боюсь, что в реальном марше по улицам оконфузимся. Обязательно собьются, начнут ронять винтовки, наступать друг другу на пятки, падать. Хорошо если не наколют соседа на штык. В общем, случится хаос и позор. А муштровать их всю ночь также невозможно, утром они просто валиться с ног будут. Да и бессмысленно это.
– Что предлагаете?
– Сформировать роту из отставников, добавить к ним еще ветеранов из Георгиевского и других фронтовых полков, выдать им обмундирование и пусть учат песню. Остальных переодеть и гонять только в вопросе прохода в строю, дабы не выглядели окончательным стадом. Будут замыкать колонну. Винтовки не выдавать, пусть так маршируют. В конце концов, это отряд военно-спортивного клуба, а не воинская часть. И рты открывать им не позволять, ибо ничего путевого из этого не выйдет. Так, даст бог, пройдем неким подобием. Но и то я бы не давал гарантию.
Я помолчал минуту, глядя на вышагивающих по площади добровольцев Корпуса патриотов, и неохотно кивнул.
– Что ж, это не смотр и не парад. И это действительно клуб. Даст бог – пройдут как-то. В общем, Михаил Гордеевич, вам и карты в руки. Действуйте!
Полковник Дроздовский козырнул и отправился отдавать приказания. Я же повернулся к группе генералов, стоявших рядом со мной.
– Что думаете по данному поводу, Александр Павлович?
Кутепов неопределенно повел головой.
– Если завтра ожидается шум, то я бы подтянул к Кремлю дополнительные части. Дежурной роты георгиевцев и сотни Конвоя может оказаться мало.
– Не думаю, что нам завтра придется вести бои в городе или, тем паче, отражать штурм Кремля. Не стоит устраивать ажиотаж. Стягивание массы войск к Кремлю не пройдет незамеченным и будет свидетельствовать о неуверенности власти.
Кого я уверял больше – его или себя? Ну, допустим, завтра может и пронесет, но вот послезавтра что делать? Или, вернее, через три дня, когда весть о Червищенской катастрофе дойдет до масс? Что сделают эти самые массы? А недруги мои? Не качнется ли маятник эмоций в обратную сторону, сметая все на своем неудержимом пути вниз?
Кутепов словно прочел мои мысли:
– И все же, в связи с чрезвычайными обстоятельствами, я бы вызвал дополнительно роту Георгиевского полка, якобы для смены роты, которая из Кремля должна отправиться в казармы на отдых. Но сменяемых пока бы не выводил.
– Ну, под таким соусом – можно.
– И вообще бы на завтра отменил все увольнительные и отпуска, привел бы устойчивые части в столице в полную готовность.
– Хорошо. Я распоряжусь.
Как ни хотелось бы не устраивать демонстраций силы, не будоражить зря народ, но тут попробуй угадай ту грань, за которой беспечность превращается в смертельную глупость, или ту степень паранойи, которая вырывает события из-под контроля, превращая их в Кровавое воскресенье. Эти три дня я считаю самыми опасными во всей недолгой истории моего царствования. Если полыхнет, то февральские события и мартовский мятеж покажутся невинной шалостью. А Февраль моей истории случился в том числе и потому, что власть не продемонстрировала твердую и решительную силу.
– Вот что, Александр Павлович, дайте команду моему Конвою, полку кремлевских гренадеров и Собственному пехотному полку быть готовыми выступить на императорский смотр на Красной площади. Но на смотр быть готовым выступить по боевому расписанию, в том числе и с боевыми патронами.
– Когда?
Когда… Да, это самый сложный вопрос. И никакая разведка мне не сможет дать ответ на этот вопрос. Мы можем, а точнее, я могу, лишь строить предположения, поскольку никто не может спрогнозировать реакцию толпы на известие об убийстве посла в Париже, на известие о «Ста днях для мира», на известие о Червищенской катастрофе. Три дня и три известия. По одному в день, и каждое из них может перевернуть все с ног на голову и взорвать перегретый котел общественных настроений в России вообще и в столице в частности. Точнее, в каждой из столиц.
Да и чем мне помогут мои аналитики, если о возможности Червищенской катастрофы они ни сном, ни духом? А это событие может вообще обрушить всё.
– Пока не могу сказать, Александр Павлович. Пусть будут в постоянной готовности. Возможно даже придется устраивать смотр по частям. Может, придется устроить нечто типа дефиле Дикой дивизии по Бульварному кольцу.
– Может, объявить какой-нибудь праздник? И под эту марку подвигать войска по городу?
– Может быть. Надо подумать. И дайте приказ полковнику Шулькевичу передислоцировать мой собственный бронедивизион в Кремль. Только пусть не двигаются по улицам всем составом сразу, это будет совсем уж перебор. Не привлекая особенного внимания, в разное время, по разным улицам, в разные ворота Кремля по одной бронемашине за раз.
– И пушечные?
– Все.
Кутепов козырнул и удалился.
Что ж, напряжение нарастает, и это чувствует все мое окружение. Уверен, что я знаю не обо всех подготовительных мероприятиях, которые скрытно проводят мои подчиненные. Иной раз эти мероприятия попахивают просто паранойей. Так, например, Климович совместно с профессором Стеллецким лично и спешно проинспектировали старый подземный ход из Кремля в Дом Пашкова. Их доклад ввел меня в изумление, честно говоря. Так оказалось, что считающийся аварийным подземный ход оказался не таким уж и аварийным! Выяснилось, что во времена Александра Второго были тайно проведены работы по укреплению перекрытий и сводов туннеля, а сам тайный ход, оказывается, не заканчивался в нынешнем Доме Правительства, а имел ответвление в старый особняк на углу Воздвиженки и Моховой, в котором располагалось скромное учреждение, именуемое архивом МИДа. То есть достаточно протянуть туда электричество, и я получу возможность покидать Кремль незаметно для посторонних, выходя «на поверхность» как раз на том самом месте, на котором в мое время располагалась Библиотека имени Ленина. Так что чудеса еще случаются!
Но сам факт такого исследования указывал на то, что уровень паранойи достиг максимальных значений и Климович вполне серьезно готовит вариант моей эвакуации из Кремля. А убийство посла в Париже лишь плеснуло масла в огонь всеобщего напряжения.
Я кивнул Климовичу, и генерал пропустил спешащего ко мне Суворина.
– Какие новости, Борис Алексеевич?
– Все крупные газеты Москвы и Петрограда печатают экстренные выпуски в связи с убийством нашего посла в Париже, так что к вечеру новость станет общеизвестной.
– Вижу, вас гложут какие-то сомнения.
Министр информации поклонился.
– Да, государь. Не слишком ли мало времени мы отводим на пропагандистскую кампанию в связи с убийством посла? Хорошо бы дня два-три тему помусолить для вящего эффекта. Но если мы уже завтрашним утром выпустим «Сто дней для мира», то эффект будет смазан, и мы не сможем многое из истории с послом выжать. Возможно, следует отложить публикации по мирной инициативе хотя бы на пару дней?
Я и без Суворина это все понимал, но видел проблему и контекст значительно шире. Завтра утром мы должны дать это в прессу, тем более что в иностранные столицы новость по официальным каналам уже ушла. Причем для меня важнейшие адресаты находились отнюдь не в Лондоне и Париже.
– Нет, Борис Алексеевич, новость должна прогреметь обязательно завтра утром. Как там американские журналисты? Нет накладок?
– Все в порядке, ваше величество, через два часа в Екатерининском зале. Я подготовил основные тезисы вопросов, которые могут быть заданы, а также некоторые варианты ответов, если на то будет ваша милость.
– Хорошо, я посмотрю. И вот что, Борис Алексеевич, исхитритесь, как хотите, но обеспечьте мне предельно жесткую работу военной цензуры в ближайшие дни. Никакие вести с фронтов не должны попасть в прессу в ином виде, кроме официальных сводок, а сами сводки только через мое личное утверждение. Никаких рассуждений и комментариев в прессе. Грозите чем хотите – закрытием газет, поголовным арестом, отправкой на фронт или на каторгу, расстрелом, чем хотите, но ни одной буквы о возможных проблемах на фронте не должно просочиться в прессу.
– А могут быть такие проблемы?
– Проблемы могут быть всегда, – отрезал я, – но нам они сейчас особенно ни к чему.
– Понимаю. Сделаем.
– Константин Иванович!
Генерал Глобачев подошел ко мне.
– Слушаю, ваше величество!
– Начиная с сегодняшнего дня на неделю переведите полицию на усиленный режим несения службы. Отменить все выходные и прочие отпуска. Это касается Москвы, Питера и Киева. Имейте в виду, что сегодня вечером газеты опубликуют новость об убийстве посла в Париже. Я не исключаю каких-то стихийных демонстраций и прочих эксцессов. Возьмите под усиленную охрану дипломатические учреждения Франции, а заодно и Британии.
– Понял, ваше величество. Сделаем.
Париж. Посольство Российской империи.
19 марта (1 апреля) 1917 года
– Проклятье!
Мостовский отложил на стол бумагу. Что ж, все пошло не так. Черт возьми! Совсем не так!
Гибель посла стала для Мостовского настоящей катастрофой, которую никто не мог предвидеть. Да и кто мог предположить, что кто-то (кто?) так быстро среагирует на арест генерала Иванова? Да так, что пойдет на нападение на посольскую машину, да и еще и с самим русским послом внутри? А ведь эта инициатива Извольского встретила горячую признательность со стороны Мостовского, которому казалось, что они так будут гарантированы от непредвиденных вмешательств со стороны французских властей. Но чтобы «непредвиденное вмешательство» было вот таким?
Разумеется, многочасовой допрос вскрыл некоторые весьма пикантные и щекотливые подробности относительно участия посольств Великобритании и Франции в мятеже 6 марта и их роли в подстрекательстве к перевороту, но, на самом деле, знал Иванов про эти дела не так уж и много, общаясь в основном с российскими заговорщиками. Вот про них да, он рассказал много всего и всякого, обозначив довольно широкий круг участников мятежа и им сочувствующих среди генералитета, а в особенности высшей знати империи. А вот про ту же Францию новым было разве что бегство генерала во французское посольство и показания, которые он охотно давал в обмен на убежище и нелегальный вывоз из России в Париж.
Но попытка выполнить директиву «срочно и тайно доставить Иванова в порт на русский корабль для препровождения в Москву для дачи показаний» встретила препятствие в виде притормозившего впереди автомобиля с откидным верхом, из которого внезапно появился человек с пулеметом Шоша, открывший огонь в упор по их машине…
…Дальнейшее Мостовский помнил смутно, придя в себя в изрешеченном пулями автомобиле. Впереди завалился на бок посол Извольский, рядом Иванов весь в крови, но еще дышащий, и унтер Урядный, вырывающий заклинившую дверь со стороны арестованного генерала.
Мостовский кинулся было к Иванову, но тот успел произнести лишь два слова:
– Где благодарность…
…И вот теперь он сидит в кабинете покойного Извольского и читает горячую бумагу из Москвы. С одной стороны, он прекрасно понимал причину, по которой из Москвы пришел именно такой вариант назначения. Вероятно, ни у кого из работавших во Франции русских дипломатов не была настолько велика дистанция между собственным сознанием и окружающей внешней действительностью. Каждый из дипломатов или сотрудников русской военной миссии имел во Франции какие-то личные связи, привязанности, обязательства, стереотипы, представления о границах допустимого, о самой возможности вдруг оказаться с французами чуть ли не в состоянии войны. Разумеется, в такой ситуации был риск того, что любые распоряжения из Москвы нивелировались бы осознанным или несознательным, но саботажем, корректировались бы исходя из прежних договоренностей и личных отношений.
Да, лично он был в этом плане абсолютно чист и свободен, не имея во Франции никого знакомых и не имея на душе груза прошлого. Но неужели государь прогнозирует, что дела пойдут настолько плохо, чтобы эти соображения имели такое решающее значение? Как он может действовать, имея весьма смутные представления об окружающей обстановке, о расстановке сил и общих политических раскладах, об интригах, сплетнях высшего света, о слухах, циркулирующих на базарах, о настроениях в различных воинских частях, о сотнях и тысячах других вопросов?
От такого назначения попахивало так, что впору было отдавать приказ готовить здание посольства к отражению штурма. И вообще, готовиться к такому, что не дай бог никому. И придется ему, капитану Мостовскому, до этого командовавшему лишь полковой разведкой, командовать дипломатами, полковниками да генералами! Нет, разумеется, он не просто капитан, все ж таки он флигель-адъютант при Особе Его Императорского Величества, назначенный в чин зауряд-полковника, и имперский комиссар на минуточку. Но все же, все же…
Как же все паршиво!
Что ж, сама возможность получения этого назначения оговаривалась, и Михаил Второй давал довольно пространные инструкции на разные случаи. Вот только никто не предполагал, что ситуация обернется именно таким образом. События после убийства посла вышли полностью из-под контроля, смахнув со стола все оговоренные варианты. Да, он готовился и к этой своей роли, но вообще-то предполагалось, что это будет самый крайний и экстренный случай, случай, при котором посла Извольского потребуется отстранять от руководства посольством, в случае каких-то безумных выходок с его стороны. Но и этот вопрос мог возникнуть только через несколько недель, а не прямо сейчас. И предполагалось, что к тому моменту в Париж прибудет профессиональный дипломат, который и должен будет сменить Извольского на посту посла России во Франции.
Но пока не прибудет новый посол, ему, Александру Петровичу Мостовскому, придется быть временным поверенным в делах Российской империи во Французской Республике. А события сейчас развиваются с такой скоростью, что неизвестно, прибудет ли новый посол в Париж вообще.
А пока задача получена и ее надо выполнять, а это значит, что предстоят сложные согласования с союзниками, которые вряд ли обрадуются желанию русских перебросить свои бригады с французского фронта на далекие Балканы.
И что-то подсказывало ему, что вопрос с убийством посла в Москве также не спустят на тормозах…
Москва. Большой кремлевский императорский дворец.
19 марта (1 апреля) 1917 года
– Его императорское величество Михаил Александрович, император и самодержец Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая! – Барон Корф провозгласил мое явление и отошел в сторону. В кабинете все встали. Служители в ливреях распахнули двери, и я энергичной походкой вошел в свой официальный императорский кабинет. Да, в кои-то веки мне и этот кабинет вдруг пригодился.
– Добрый день, джентльмены!
Я говорил не просто по-английски, но и к тому же с американским акцентом. Быть может, мой «американский» английский и отличался от языка столетней давности, но могу предположить, что не так уж и сильно, ведь в свое время я учил академический язык, а не сленг трущоб.
Присутствующие склонили головы в неком демократическом варианте поклона. Я уселся в кресло у жарко пылающего камина и милостиво позволил:
– Присаживайтесь, джентльмены.
Все репортеры расселись, а фотографы, операторы и прочие хроникеры занялись своим прямым делом. Затем старейший из американских журналистов поднялся и сказал:
– Ваше императорское величество, от имени своих коллег по цеху я хотел бы выразить вам глубочайшую признательность за то, что вы согласились лично дать интервью ведущим изданиям Соединенных Штатов. Уверен, что нашим читателям будет чрезвычайно интересно узнать из первых уст о происходящем в России, а также о ваших планах на будущее. Признаюсь – новости из вашей страны уже несколько недель не сходят с первых полос крупнейших газет Америки.
Я кивнул.
– Что ж, джентльмены, я рад принимать вас в своей резиденции и рад, что события в моей стране вызывают интерес среди ваших читателей. Впрочем, может ли быть по-иному? Ведь Россия – ближайший сосед США, и не так уж много стран, с которыми у Америки есть общие границы. Пусть водные границы, но ведь Россию от США отделяет лишь каких-то полсотни миль, не так ли?
Репортеры неопределенно закивали, делая пометки в своих блокнотах.
– Итак, джентльмены, – взял слово Суворин, – кто задаст первый вопрос?
– Ваше величество, господин министр, с вашего позволения. Тим Бэнкс, «Вашингтон пост». Вначале я хотел бы поздравить вас с началом вашего правления и пожелать вам лично успехов в этом деле, а вашей стране всяческого процветания!
Усмехаюсь.
– Благодарю вас, мистер Бэнкс. Хотя я не уверен, что меня нужно именно поздравлять, тут скорее подошло бы выражение сочувствия. А вот можно ли будет поздравить Россию с моим царствованием, это, думаю, покажет время.
Репортер изобразил понимание.
– О, да, начало вашего царствования выдалось непростым. Волнения, попытки государственных переворотов, покушения, одно время было даже ощущение, что вот-вот случится революция. Москва бурлит. Вам, вероятно, непросто.
Качаю головой.
– У императора не бывает простых времен, мистер Бэнкс. Даже если со стороны может показаться, что быть императором это сплошные балы, выезды, приемы и развлечения. Лично у меня никогда не было иллюзий на сей счет. Я вырос в императорской семье, я внук императора, сын императора и брат императора. Пять лет я сам был официальным наследником престола, да и остальные годы был вторым в списке престолонаследия. Так что я ясно себе представлял, какой это тяжкий крест быть императором. Признаюсь, я не стремился к этому, не желал этого и всеми силами старался этого избежать. Но, увы, долг есть долг.
– И каково это возглавить столь огромную державу в столь бурное время?
Яркая вспышка озарила кабинет. Один из фотографов явно подгадал снимок под эпичность момента. А может, у меня было в этот момент что-то с лицом?
– Если Провидению было угодно, чтобы в России сменился монарх в столь бурное время, вероятно, это было не просто так, вероятно, так было нужно. Я рассматриваю это как некий знак, как шанс, который дарован моей стране. Эпоха потрясений, как правило, это одновременно и эпоха огромных возможностей. Все новое рождается в муках, а совершенно очевидно, что пришло время рождаться новой России. И роль мудрого правителя в том, чтобы увидеть и понять это, и сделать все для того, чтобы рождение новой жизни прошло успешно.
– Благодарю вас, ваше величество.
Тим Бэнкс углубился в свои записи, а Суворин передал слово следующему американцу:
– Стивен Макнамара, «Нью-Йорк таймс». Ваше величество! Граждане США с большим интересом следят за бурными событиями, которые происходят в вашей стране. К сожалению, далеко не всегда американцам понятны тонкости русской политики и нюансы происходящих событий. Как бы вы сами описали для наших читателей происходящие в России процессы?
Я помолчал несколько мгновений, прежде чем ответить.
– Думаю, что для американцев многое станет ясным, если описать происходящее в контексте истории и в том числе в контексте истории самих Соединенных Штатов, ведь между Россией и США очень много общего. Например, полвека назад, в 1861 году, в наших странах одновременно происходили очень схожие события. В Соединенных Штатах началась гражданская война, имевшая целью освободить страну от позора рабства, и в этом же году мой дед, Александр Освободитель, отменил в России крепостное право. Оба наших лидера, которые взяли на себя бремя освобождения, погибли от рук террористов. Авраам Линкольн был убит в 1865 году, а мой дед, император Александр Второй, погиб от брошенной террористами бомбы в 1881 году, в тот самый момент, когда собирался даровать русскому народу Конституцию. Провозглашенная мной идея Освобождения является развитием этого общего для наших стран процесса. Вообще же истории наших стран не просто схожи, они во многом переплетены между собой и являются яркой иллюстрацией настоящей дружбы и многолетнего партнерства. Так, например, Александр Освободитель искренне симпатизировал делу освобождения от рабства, которое провозгласил президент Линкольн. Более того, Россия единственная крупная европейская держава, которая открыто приняла сторону Севера в американской гражданской войне. И именно русский флот встал на защиту гаваней Нью-Йорка и Сан-Франциско, продемонстрировав Англии и Франции, что в случае атаки на эти порты, защищая дело свободы в США, в войну на стороне Америки вступит Россия. Тем самым тогда удалось предотвратить вмешательство этих могучих держав в ход гражданской войны на стороне Юга. И кто знает, как пошла бы история США, не отдай русский император подобный жесткий приказ. В свою очередь, Соединенные Штаты были единственной крупной страной, которая поддержала Россию в Крымской войне, когда те же Великобритания и Франция, в союзе с Османской империей, атаковали наше южное побережье. Россия всегда верила и знала, что может рассчитывать на дружбу и помощь США, и всегда была готова на самые решительные шаги в деле поддержки Соединенных Штатов. Америка и Россия никогда не воевали между собой и всегда были добрыми союзниками, что понятно, ведь у нас общие интересы, которые взаимно дополняются, но практически нигде не противоречат друг другу. США – великая морская держава, а Россия – великая, но сухопутная держава. Соединенные Штаты имеют мощный океанский флот, а Российская империя располагает лишь флотом прикрытия наших сухопутных рубежей. Но вместе с тем у России мощнейшая сухопутная армия, но при этом у Америки сравнительно небольшая армия. Россия имеет гигантскую территорию, безграничные ресурсы и огромный перспективный внутренний рынок, но при этом не имеет никаких особых интересов вне пределов своей континентальной территории, в то время как США весьма заинтересованы в защите именно морских путей торговли. Доктрина Монро обозначает исключительный интерес Соединенных Штатов во всем Западном полушарии, нас же интересует лишь стабильность и безопасность вдоль зоны у наших границ в Евразии. И, главное, мы, поддерживая друг друга, лишь взаимно усиливаемся, что, согласитесь, весьма важно как для моей страны, так и для Соединенных Штатов Америки. Нас мало что разделяло в прошлом, и теперь, когда в России настает новая эра свободы и демократии, наши страны должны еще ближе сплотиться вокруг наших общих идеалов.
– И какими вы видите эти общие идеалы?
– Народовластие, равенство прав и возможностей, равенство перед законом, справедливость, Конституция, дух и буква которой священны. В России сейчас происходят очень мощные процессы, которые в чем-то даже можно назвать революционными. Массы пришли в движение, народная энергия трансформирует Россию в свободное и современное государство. Уверен, что в самое ближайшее время будут приняты законы о всеобщем тайном и равном избирательном праве, об избирательных правах для женщин, о снижении до 18 лет минимального возраста для голосования на выборах. Никаких ограничений по вероисповеданию, расе, национальности, полу, социальному положению и происхождению, никаких имущественных цензов. Всеобщее равенство будет отражено в избирательном законе. Точно так же будут сняты все подобные ограничения для государственной службы, армии и других сфер общественной жизни.
Американцы переглянулись. Ну, да, многого из провозглашенного мной не было в этот момент и в самих Штатах.
– Мне кажется, это именно те идеалы, которые близки и народу Соединенных Штатов, не так ли?
Судя по их лицам, я их таки добил. Суворин, заметив наметившуюся паузу, дал новый толчок интервью.
– Джентльмены, у кого есть вопрос?
Представительный американец откашлялся, прежде чем задать свой вопрос.
– Джек Моррис, «Уолл-стрит джорнэл». Деловые круги Соединенных Штатов с интересом изучают изменения в вашей стране. Однако провозглашенная вашим величеством концепция Освобождения многих настораживает, а некоторых, прямо скажем, пугает. Кое-кто видит в этом покушение на частную собственность и угрозу социализма. Думаю, что читателям нашего издания было бы интересно получить разъяснения, что называется, из первых уст. Могли бы вы чуть подробнее коснуться этого момента?
– Что ж, опасения бизнесменов мне понятны. Боюсь, что понятие солидарного социального общества действительно может иметь неоднозначное толкование. Однако думаю, что для подобных опасений нет никаких оснований. На самом деле мы говорим о создании более гармоничного общества, в котором каждый его член берет на себя определенную солидарную ответственность за всеобщее благо. И роль государства в этом обществе сводится лишь к регулированию общественных и экономических процессов, обеспечивая как защиту интересов всех слоев нашего общества, так и гарантию развития и неприкосновенности бизнеса в России.
– А как это будет выглядеть на практике?
– Интересы общества защищаются твердым трудовым законодательством, законодательством о деятельности профессиональных и рабочих союзов, антимонопольным законодательством, законами о социальном, пенсионном и медицинском страховании. Интересы же бизнеса будут защищены жестким и понятным законодательством, четкостью и прогнозируемостью налогов и сборов, гарантией равенства перед судом и полной нетерпимостью к коррупции. И заметьте, лично я ожидаю в России начало экономического бума в самое ближайшее время. И это не просто надежды, ведь нам предстоит бурное развитие экономики, увеличение производств в десятки и сотни раз по таким направлениям, как машиностроение, в особенности сельскохозяйственное, энергетическая сфера, ускорение развития всех видов транспортной инфраструктуры, освоение новых технологий и многое другое. Все это даст возможность всем, кто вовремя вложил деньги в бурный рост нашей экономики, получить на этом очень хорошие прибыли.
– Простите, ваше величество, но многие деловые люди в Америке опасаются чрезмерного бюрократизма в России. Говорят, что очень трудно прогнозировать прибыль, когда не знаешь, кому сколько и когда нужно платить, и при этом большая часть подобных трат никакими законами не регулируется и зависит лишь от масштаба жадности местных или центральных чиновников, которые к тому же постоянно меняются. А значит, невозможно не только прогнозировать прибыль, но и быть уверенным хоть в чем-то. Что приводит к интересу лишь к краткосрочным и максимально рентабельным проектам.
– Знаете, мистер Моррис, очень многое зависит от четкости позиции и твердости центральной власти. Если власть в целом и правоохранительная система в частности будет придерживаться жесткого курса на искоренение коррупции, на экономический бум и на гарантии прав собственности и инвестиций, то нет и не будет никаких препятствий для успешного бизнеса в моей стране. А я намерен лично курировать данный вопрос. Более того, я собираюсь учредить специальный совещательный комитет по американским инвестициям, в который войдут американские инвесторы и высшие представители исполнительной власти России. Причем членов этого комитета будут выбирать сами инвесторы, путем голосования за своих представителей. Все вопросы, жалобы и предложения будут всесторонне изучаться, и на все вопросы будет максимально быстрая реакция. В общем, все инвестиции в Россию будут защищены, и американские бизнесмены, разумеется при соблюдении российского законодательства, могут смело вкладывать деньги в Россию. Более того, мы примем программу льгот и преференций для всех, кто будет открывать в нашей стране различные производственные и сборочные цеха. Я хочу, чтобы вы передали американскому бизнесу следующие мои слова: «Добро пожаловать в Россию! Мы ждем инвестиций, технологий, производств, мы хотим торговать, Россия – надежный, быстрорастущий и привлекательный рынок. Ваш бизнес в России будет защищен законом и гарантиями на самом высоком уровне государства».
Джек Моррис кивнул.
– Да, прозвучало сильно. Но многих волнует ситуация, которая складывается вокруг французских инвестиций. На фоне обострения межгосударственных отношений есть опасения, что Россия откажется выплачивать долги и нарушит свои обязательства. Эти соображения настораживают многих представителей американского бизнеса, заставляя их более осторожно и осмотрительно подходить к вопросу сотрудничества с Россией.
– Думаю, что опасения не имеют под собой почвы. Как бы ни развивались наши межгосударственные отношения с Францией, на наши финансовые обязательства это никак не повлияет. Знаете, мой далекий предок, император Петр Великий, однажды сказал, что Россия гарантирует выплаты по векселям России, размещенным в Амстердаме, даже в случае открытой войны между Голландией и Россией. Я не вижу причин менять наши традиции в этой сфере.
– Вы прогнозируете возможность войны с Францией?
– Боже упаси!
– Русский посол убит в Париже, – напомнил Моррис, – а в России ширится мнение, что Великобритания и Франция стояли за попытками государственного переворота. Отношения между вашими странами стремительно ухудшаются. Москва буквально бурлит, сейчас на улицах просто толпы разъяренных русских.
– Я думаю, что возмущение моих подданных понять можно. Не думаю, что американцам бы понравилось, если бы их посла убили в Париже.
– Да, но все винят в убийстве французов, а между тем этому нет никаких доказательств. Как вы это прокомментируете?
– Если бы это печальное событие рассматривалось отдельно от общего контекста, то да, но контекст очень нехороший, что превращает печальное событие в событие откровенно тревожное.
– Разве можно быть уверенным в том, что дело не примет более острый оборот?
– Да, проблемы есть, но я надеюсь, что мы их благополучно разрешим. Как вы верно заметили, Россия не являлась и не является инициатором ни одной из существующих проблем между союзниками. В любом случае инвестициям в Россию ничего не грозит. Положение в империи стабилизировалось, власть сильна и полна решимости провести необходимые реформы.
– Вы не боитесь революции?
– России сейчас меньше всего грозит революция. Во всяком случае, куда меньше, чем другим странам Европы. Сейчас в России скорее шумно, но кризис уже миновал.
– Ваше величество прогнозирует революцию в Европе?
– Я ничего не прогнозирую, но ничего и не исключаю. Революции происходят там, где власть отказывается замечать очевидное и делает вид, что ничего менять не нужно. К сожалению, мы наблюдаем сейчас обострение этой проблемы. А когда такое происходит, то эта территория становится не лучшим местом для бизнеса.
Все американцы вновь переглянулись. Могу себе представить, что у них творилось в головах. Наконец один из них решил сменить тему.
– Ваше величество, Сэм Уоллес, «Нью-Йорк пост». У меня вопрос о послевоенном устройстве Европы. Многие круги в США поддерживают идею независимости Польши. Как вы смотрите на этот вопрос?
– Хочу напомнить, что в свое время, во время польского мятежа, правительство США поддержало именно Россию, сравнив польских инсургентов с сепаратистами-конфедератами. Что касается вашего вопроса, то уверен, что послевоенное устройство Европы и мира это вопрос, который должен быть предметом мирной конференции, которую как раз Россия и инициирует. Я не стал бы рассматривать любой предмет споров и рассуждений отдельно от общего контекста и от всего послевоенного устройства.
– А относительно положения евреев в Российской империи?
– Мы отменяем ценз оседлости для евреев и снимаем всякие подобные ограничения относительно их и всех других прочих. Если будут такие желающие, то мы готовы организовать отъезд всех желающих евреев в США. Правда, из-за войны у нас пока ограничены ресурсы, но мы готовы принять финансовую и прочую поддержку от еврейских организаций Америки.
– С вашего позволения, ваше величество, Майкл Смит, «Нью-Йорк трибюн». Какую проблему вы бы назвали сейчас главной для России?
– Война – вот главная проблема. И не только для России, но и для всей Европы, для всех стран, вовлеченных в эту войну. Война разоряет народы, подрывает государства, разрушает экономику. Смерть, голод и разруха – вот что такое война. И весь мир сейчас должен сплотиться с целью эту войну остановить.
– Прошу меня простить, ваше величество, но может показаться странным слышать такие слова от вас, профессионального военного, боевого генерала и кавалера орденов за личную храбрость. Как вы прокомментируете это утверждение?
Я покачал головой.
– Тут нет ничего странного. Для профессионального военного война – это работа. Тяжелая, грязная и часто неблагодарная. Беда, если военный начинает получать от войны удовольствие. Тогда война ради войны, реки крови как способ развеять скуку, а гибель всех вокруг становится лишь фоном собственного самоутверждения. И уж тем более страшно, когда подобные желания испытывает глава государства.
– Однако же вы вступили в войну.
– Напомню, что войну Германия объявила России, а мы ни на кого не нападали. Мы лишь требовали оставить Сербию в покое и провести независимое и объективное международное расследование убийства эрцгерцога. Но Австро-Венгрия, объявив Сербии ультиматум, фактически пожелала оккупировать эту братскую нам страну, воспользовавшись сомнительного качества инцидентом в Сараево. Впрочем, тогда очень многие видели в войне способ разрешения накопившихся противоречий между государствами. Уверен, что сейчас никто из руководителей держав не захотел бы повторять своих ошибок и большой войны, вполне возможно, удалось бы избежать. Но, увы, ввязаться в войну значительно проще, чем из нее выйти.
– У меня такой вопрос: у нас сейчас дискутируется возможность вступления Соединенных Штатов в войну на стороне Антанты. Что бы вы посоветовали по этому вопросу президенту Вильсону и всему американскому народу?
– Я не могу что-либо советовать многоуважаемому господину президенту и уж, тем более, американскому народу. Это суверенный вопрос Соединенных Штатов. Как глава государства – члена Антанты, я бы приветствовал вступление США в войну. Уверен, что это резко усилило бы Антанту, потерявшую слишком много солдат на полях сражений. Несколько миллионов мобилизованных американских солдат помогли бы Антанте переломить ход этой затянувшейся войны в Европе.
– Несколько миллионов американских солдат? Но военное министерство называет куда меньшие цифры!
– Знаете, есть русское выражение – гладко было на бумаге, но забыли про овраги. В свое время Германия уповала на безупречный план Шлиффена, который был доведен до математического совершенства гением Мольтке. И этот красивый и безупречный план базировался на принципе: «Обед у нас будет в Париже, а ужин в Санкт-Петербурге». То есть в первый месяц войны Германия планировала добиться капитуляции Франции, а во второй месяц, по их плану, уже должна была бы капитулировать Россия. Генштабы Антанты, в свою очередь, предполагали закончить войну за четыре месяца. Однако война длится уже больше тридцати месяцев, и конца-края ей не видно. Уверен, что если так дальше пойдет, то эта страшная цифра вполне может и удвоиться.
Вновь взял слово репортер «Вашингтон пост».
– Ваше величество! Если это возможно, не могли бы вы объяснить нашим читателям подноготную вашей инициативы «Сто дней для мира». Чем она вызвана и какие цели преследует?
– Говорят, что генералы всегда готовятся к прошлой войне. Так случилось и в этот раз. И так уж вышло, что современное развитие науки и техники сделали оборонительное оружие более эффективным, чем наступательное. Тысячи и тысячи километров фронтов застыли практически недвижимо, окутанные уходящими на десятки километров в глубину своей территории линиями укреплений, огневых точек, окопов, минных полей, колючей проволоки, артиллерийских батарей и прочих средств фортификации. Обороняющиеся уже давно научились эффективно противодействовать любым затяжным артподготовкам и прекрасно могут противостоять любым попыткам прорвать оборону. Каждый метр продвижения вперед обходится атакующим в огромное количество жертв, которые реально ни к чему не приводят, поскольку чаще всего взятые у противника клочки земли вскоре противник отбивает назад. Каждый месяц страны-участницы теряют на войне множество людей убитыми, ранеными и увечными. И это не говоря уж о том, что огромное количество людей вырваны из нормальной хозяйственной жизни страны и превратились из производителей материальных ценностей в их очень прожорливых потребителей. Война истощает страны с ужасающей скоростью, да еще и в таких масштабах, которые никто не мог ранее спрогнозировать. Во всяком случае, в начале войны Россия не предполагала мобилизовывать под ружье пятнадцать миллионов человек. Как, впрочем, и остальные державы – участницы этой мировой войны. Довольствие, обмундирование, вооружение, боеприпасы, сопутствующие траты – все это могло делать жизнь людей богаче, а сеет лишь смерть и разрушения. Даже если не принимать во внимание горе, страдания и ужас войны, мы должны понимать, что государства, участвующие в войне, реально отброшены далеко назад и еще долго не смогут выйти на тот уровень жизни и развития общества, который у них был до войны. Я, как военный, ясно вижу стратегический тупик в войне, а как глава государства понимаю, что дальнейшее продолжение такой политики приведет к непредсказуемым последствиям. Причем, в первую очередь, к непредсказуемым последствиям внутри наступающих стран, что может привести к потрясениям, революциям, гражданским войнам и распаду государств. Мне совершенно ясно, что все воюющие стороны понимают сложившееся положение, хотя и не все имеют мужество в этом признаться. И уж тем более взять на себя ответственность за то, чтобы поднять этот вопрос официально. Мы все должны признать перед лицом своих народов и всего человечества, что это война на полное и всеобщее истощение. Она продлится еще несколько лет, и за это время погибнут новые миллионы, еще большее количество получит ранения или станет инвалидами. И в результате эта страшная война просто затихнет сама собой, исчерпав полностью человеческие и материальные ресурсы всех участников конфликта. Лишь руины и пепелища останутся на некогда процветающем континенте. Что ж, если никто не находит в себе мужества, значит, придется это сделать мне. Возможно, мне это сделать легче, ведь я не отдавал приказ начинать эту войну, но сам достаточно повоевал на ней, чтобы иметь право говорить не только от имени государства, которым сейчас правлю, но и от имени армии, генералом которой я был все годы войны. И я говорю – хватит, давайте остановим это безумие, давайте посмотрим правде в глаза. Давайте для начала просто остановим все наступательные операции и сядем за стол переговоров. Давайте спросим у наших народов, хотят ли они продолжения этой войны, или они хотят весь этот ужас прекратить и снова жить мирной благополучной жизнью?
Москва. Дом империи.
19 марта (1 апреля) 1917 года
Как и прогнозировалось, вечерние газеты взбудоражили столицы. Да так, что министр внутренних дел всерьез обеспокоился безопасностью зданий посольств и консульств союзников, которые пришлось оцепить усиленными кордонами полиции. Пикантности этому добавлял тот факт, что Англия и Франция не стали пока изменять статус своих дипломатических учреждений, так что посольства по-прежнему были в Петрограде, а Москва довольствовалась лишь консульствами. И этот факт не преминули упомянуть вечерние газеты, намекая на откровенный демарш со стороны главных союзников по Антанте, не желающих признавать новую столицу, а заодно и политику нового императора.
А улицы бурлили. Воскресный вечер, что называется, перестал быть томным. Возбужденная публика толкалась на площадях, кое-где вспыхивали стихийные митинги и даже демонстрации, но горячее всего было у французского консульства в Москве.
Событие, скандальное само по себе, было усилено мелькавшими в газетах рассуждениями о том, кто был целью атаки на улицах Парижа – сам ли посол России господин Извольский, или же это было удачное покушение на генерала-изменника Иванова, которого везли в Москву для дачи показаний на процессе над заговорщиками, где он наверняка должен был рассказать нечто вопиющее. В общем, прозрачно намекалось, что бывший генерал должен был рассказать такое о роли союзников в мятеже, что его предпочли убить во что бы то ни стало, невзирая на присутствие посла и возможный дипломатический скандал.
Полиция пока справлялась с возбужденной толпой у консульств, и даже удалось арестовать какого-то человека, кинувшего в окно французской миссии булыжник. Но Глобачев докладывал об имевших место стихийных эксцессах у магазинов и контор, которыми владели граждане Франции. До погромов дело не дошло, но тенденции были нехорошими. Движимые плохими предчувствиями, а может, просто на всякий случай, но позакрывались и многие еврейские лавки. По городу циркулировали самые разные слухи, большая часть из которых носила довольно тревожный характер, так что Глобачев счел необходимым вывести на улицы дополнительные силы полиции и испросить поддержки армии, внутренней стражи и московского дивизиона Отдельного Корпуса жандармов. Но их выводить на улицы я пока не разрешил.
Впрочем, судить о настроениях столицы я мог, что называется, воочию, глядя на возбужденную массу народа на Красной площади из окна своей библиотеки на третьем этаже Дома Империи. Нет, это не был митинг или вообще что-то организованное. Просто на площади было необычно много народу, люди толпились, толкались, трамваи и извозчики с трудом прокладывали себе дорогу среди бродящих туда-сюда москвичей. Гомон толпы и звонки трамваев доносились даже сквозь оконные стекла.
– Что думаете по этому поводу, Александр Дмитриевич?
Стоявший рядом премьер-министр ответил не сразу.
– Такое же возбуждение, государь, я видел тогда, в последний день июля четырнадцатого года, когда Германия предъявила России ультиматум. Только тогда это был патриотический подъем, в котором явственно читались воинственность и желание надрать задницу германцам. А теперь настроения все больше антивоенные.
Я кивнул.
– Да, помню. Тогда также была угроза погромов, только тогда и в самом деле громили магазины, принадлежащие немцам, а не французам. Да и до погромов сейчас, слава богу, пока не дошло. А еще в тот день министр иностранных дел Великобритании Эдуард Грей сообщил Германии, что Англия не станет вмешиваться в войну, если немцы атакуют только Россию и не станут нападать на Францию и Бельгию.
Нечволодов криво усмехнулся.
– И это при том, что нас связывали союзнические обязательства. Да, тенденция бить в спину и решать свои проблемы за наш счет была еще тогда.
– Такая тенденция была всегда, Александр Дмитриевич. Вспомните, что тот же Грей сначала сделал все, чтобы Россия подписала договор о вхождении в Антанту, а затем приложил все возможные усилия для того, чтобы локальный конфликт между Австро-Венгрией и Сербией перерос в мировую войну.
– И тут же попытался оставить Англию и Францию вне войны, натравив центральные державы на Россию.
– «Как тяжело жить, когда с Россией никто не воюет». Да, со времен, когда лорд Палмерстон был премьер-министром Великобритании, ничего не изменилось.
Мы помолчали, глядя в окно. Да, ситуация, которая складывалась, все больше и больше расходилась с канонической версией истории, которая была мне известна. И мне было все труднее и труднее делать прогнозы.
Получалась весьма интересная картина. Вся та общественная энергия, которая в моей истории нашла выход в Февральской революции и последующих событиях, в этой реальности также никуда не испарилась, как я в глубине души надеялся, а нашла себе выход в виде острого и массового пацифизма. Безусловно, в этом была и моя вина, мои речи и действия весьма подтолкнули такое развитие событий, но, признаться, я никак не ожидал того, какой масштаб это примет.
Так уж получилось, что, спасая внутреннюю ситуацию, я нанес ущерб вопросам международным, а занявшись наконец внешней политикой, я подставил под удар внутреннюю стабильность своей империи. И нежелание воевать было лишь частью общей проблемы. Но где я ошибся? Мог ли я избежать этого?
В теории да, я мог ничего не делать и, уповая на своих генералов, так или иначе, сидя на попе ровно, мог дождаться окончания войны и даже, не исключено, оказаться на стороне победителей в этой войне. Если бы не одно «но». Давя мятежи, пытаясь перехватить инициативу, опередить на шаг противников, взять под контроль армию и найти в ней опору своей власти, я слишком много давал обещаний. Да что там обещаний – я сознательно расшатывал сложившуюся систему отношений, стремясь выбить почву из-под ног противников и дать толчок широким социальным преобразованиям. Но медаль имеет две стороны. Да, я удержал власть и взял все основные рычаги управления империей в свои руки. Но какой ценой?
Цена оказалась поистине царской, поскольку очень похоже на то, что Россия вот-вот останется без армии как таковой.
Последний доклад главковерха Гурко рисовал очень тревожную картину резкого падения дисциплины в войсках. Нет, они не бузили, не отказывались выполнять приказы и уж тем более не дезертировали массово, но общее настроение было таким, что война-де уже по факту закончилась, и отношение к службе становилось все более дембельским. Приказы выполнялись все более подчеркнуто демонстративно, с некой долей иронии и театральности. Мои обещания, которые поначалу были приняты если не с восторгом, то как минимум с одобрением, очень быстро рождали нетерпение, плавно перетекающее в общее недовольство затягиванием дела. Армия стремительно переставала быть организованной военной силой, превращаясь в толпу вооруженных и опасных людей. Я, конечно, страстно желал скорейшего наступления мира, но вот только не ценой обрушения фронта и наводнения России толпами дезертиров с оружием.
Более того, сейчас я уже ясно осознавал, что никакими посулами «провести земельную реформу» мне не удастся удержать армию в окопах. Стремясь предотвратить возможную революцию и остановить процесс разложения армии, я пообещал земельную реформу, еще не понимая, что этим самым я фактически нанес смертельный удар самой идее продолжения войны, поскольку сама постановка вопроса о предстоящем переделе земли уже делала дальнейшее ведение боевых действий делом совершенно безнадежным. Удержать армию в окопах, а тем более заставить солдат идти в атаку, можно было или драконовскими мерами, коих я пока не мог себе ни позволить, ни обеспечить, или же четкой идеей, во имя чего это все и когда это все закончится, поскольку привычное «За веру, меня и Отечество» работало все хуже с каждым днем.
Я мог занять их умы от силы несколько месяцев, доставая всяких кроликов из шляпы, создавая комиссии, собирая съезды и издавая манифесты, но даже сбор урожая этого года и перспектива принять участие в его разделе могли опрокинуть армию почище любого германца. А уж вопрос раздела земли перед весенней посевной вообще превращал ближайшую осень в период, когда революция могла случиться сама по себе. Особенно если ее подтолкнуть.
А тут и подталкивать сильно было не нужно, ситуация сама галопом несла нас в пропасть. Мои спецслужбы ежедневно докладывали мне о настроениях в обеих столицах и еженедельно о настроениях в провинции. И настроения эти, как и на фронте, становятся с каждым днем все более пацифистскими. Особенно после того, как начали набирать обороты скандалы вокруг роли союзников в попытках государственного переворота в России. И тут даже многие из тех, кто верил в святость союзнического долга, негативно оценили то беспардонное вмешательство во внутренние дела России, которое продемонстрировали наши чудесные союзники.
И с каждым днем все острее становилось недоумение, а за что и во имя чего мы, собственно, воюем? Для чего все эти жертвы и лишения? И пусть пока это не вылилось в поголовное братание на фронте и в массовые «за мирные» демонстрации в городах, но тенденция явно набирала обороты. И даже оккупированные немцами западные губернии России уже не казались достаточной причиной для продолжения войны. Все больше людей надеялись на дипломатию или даже были готовы потерять эти территории по принципу «гори оно все ясным огнем». Им-то что до них? Они там не живут, и у них нет там никаких интересов. Причем такие настроения были не только в России, но и в Европе. Брожение становилось все явственнее, и мы все вместе вплотную подходили к Рубикону общего развала и распада.
Причем в какой-то момент я вдруг понял – у меня нет не то что двух лет, у меня, возможно, нет даже двух дней. Мы вполне реально стояли на пороге катастрофы. Ну и что, что в моей реальности катастрофа на Стоходе не привела к всеобщим потрясениям? Тогда революция уже случилась, и царил всеобщий эмоциональный подъем, в том числе и в отношении войны до победного конца. Катастрофа лишь охладила горячие мечтания о том, что одухотворенные революцией солдатские массы пойдут в бой и выиграют войну на раз-два. И даже мясорубка катастрофического наступления Нивеля с несколькими тысячами погибших русских солдат не настолько потрясла Россию. Но это было в моей реальности.
Здесь же все пошло совсем не так. И спровоцированные мной общественные настроения вполне могут дать совершенной иной эффект, чем я по инерции привык считать за само собой разумеющийся ход истории. Иногда послезнание играло со мной весьма скверным образом, замыливая ясность взгляда на новые реалии.
Войну надо либо срочно останавливать, либо должно случиться что-то такое, что вернет смысл продолжению войны. И в такой ситуации я не был так уж уверен в том, что катастрофу на Червищенском плацдарме нужно предотвращать. Впрочем, от меня уже тут мало что зависело. Карты сданы, игра началась.
Глава II. Демонстрации мира
Москва. Дом империи.
20 марта (2 апреля) 1917 года
– Как такое могло произойти?
Мой министр внутренних дел стоял по стойке смирно и лишь констатировал очевидный для него факт:
– Виноват, ваше величество.
Смерив его хмурым взглядом, я повернулся, окидывая взглядом пространство, словно полководец перед сражением. Благо вид в окно библиотеки открывался превосходный. Вероятно, это единственное за сегодняшнее утро, к чему можно применить эпитет «превосходно».
Да, как и планировалось, утренние газеты вышли с новыми сенсационными заголовками. «Сто дней для мира». Интервью государя императора американской прессе. Продолжение обсасывания темы убийства посла и описание вчерашних массовых протестов. Семена упали на благодатную и взрыхленную почву общественного сознания, и массы вновь пришли в движение.
Вот только, судя по скрытой панике, которая читалась сквозь фразы и строки утреннего доклада Глобачева, за ночь произошли кардинальные перемены! Если еще вчера толпы являли собой классический вариант стихии, некоего броуновского движения, абсолютно неорганизованного и хаотического, то уже утром все изменилось. Хаос начал трансформироваться в организованные действия. И, что самое неприятное, явно к организации приложили свои руки владельцы предприятий, поскольку рабочие организованно собирались у проходных, получали флаги и транспаранты, их снабжали водой и пирожками, кое-где даже играли оркестры. И вся эта радостная толпа, несмотря на понедельник, празднично двигалась с разных концов столицы прямо ко мне в гости.
И даже если я сегодня как-то пропетляю, то что прикажете мне делать завтра-послезавтра, когда придет весть о Червищенской катастрофе и о гибели двух русских дивизий? Удастся ли избежать общественного взрыва? Ведь наивно полагать, что мне удастся утаить от общественности информацию о катастрофе больше чем на день-два. Правда все равно всплывет, и тогда общественная буря уже примет масштаб катаклизма, сметающего меня с престола.
Что ж, коль споткнулся – не пытайся остановиться, беги изо всех сил, авось ноги вынесут.
Москва. Большая Никитская улица.
20 марта (2 апреля) 1917 года
На углу с Тверским бульваром творилось оживление. От бывшего Дома Коробковой одна за другой отъезжали автомобили РОСТА, заполненные пишущей братией. В них же шла погрузка флагов и транспарантов, а также рупоров. Одни машины отправлялись в сторону Красной площади, другие разъезжались по обе стороны по Бульварному кольцу, а третьи выезжали на Малую Никитскую навстречу приближающемуся шествию.
Всюду царило возбуждение, и было неясно, чего в нем больше: радости, тревоги или профессионального азарта.
Москва. Дом империи.
20 марта (2 апреля) 1917 года
Величественный Екатерининский зал бывшего Сенатского дворца встретил нас гулким эхом, в котором отражались и наши шаги, и шелест бумаг, раскладываемых по столам офицерами Ситуационного центра, и приглушенные распоряжения, отдаваемые Кутеповым своим подчиненным. Разумеется, никакой паники не было, но нервозность явно витала в воздухе.
– Докладывайте обстановку!
Поймав мой взгляд, встал Глобачев и начал:
– Сегодня, после выхода газет с текстом Высочайшего Манифеста «Сто дней для мира», стали образовываться толпы, которые затем сформировались в колонны и с песнями двинулись в сторону центра города. По данным, полученным от филеров, дворников и агентуры, вначале, еще до выхода газет, в казармах, на площадях и перед проходными предприятий наблюдалось оживление, были также замечены подозрительные личности, которые сновали среди собирающейся на улицах публики. Несколько таких подозрительных были задержаны для дачи объяснений. Но это мелкие сошки, которые мало что знают.
– Плохо! Дальше!
– А дальше вышли газеты, которые были встречены ликованием. Радостные толпы двинулись в нашу сторону. Я, до выяснения всех обстоятельств, распорядился пока не препятствовать движению колонн.
– Ваши прогнозы?
– Сведений мало. На первый взгляд все сравнительно благополучно, и сии демонстрации якобы выражают верноподданнические чувства и полную поддержку мирной инициативе вашего величества. Но нельзя исключать, что в толпе могут быть провокаторы, толпа может быть обстреляна с какой-нибудь крыши или из какого-то окна, и тогда ситуация может выйти из-под контроля. На всякий случай я бы готовился к беспорядкам или попыткам прорваться в Кремль под предлогом вручения государю какой-нибудь петиции, а может, и без такого формального повода.
– Как ведут себя владельцы предприятий?
Глобачев ответил:
– По нашим данным, никакого противодействия демонстрациям нет. Более того, по распоряжению администрации некоторых предприятий, якобы в честь праздника, закуплены пирожки и булочки для раздачи идущим на демонстрацию. Но опять-таки это все формально носит верноподданнический характер.
– Где демонстранты сейчас?
– Ближайшие дошли примерно до Садового кольца. Колонны сильно растянуты, движутся с разных концов города хаотично, без всякого построения и организации.
Я прошелся по залу. Что делать в этой ситуации? Их там, вероятно, десятки, если не сотни тысяч. Никакими кордонами такие толпы остановить невозможно. Во всяком случае, без применения оружия и казаков. Но далеко не факт, что солдаты и казаки выполнят приказ стрелять на поражение. Ведь тут не мятеж, а просто поход. Да еще и верноподданнический. Но вся беда в том, что народ начинает привыкать ходить по улицам с транспарантами и флагами. И загнать его обратно будет весьма непросто. Три недели назад в Петрограде пришлось стрелять, да и то, если бы монарх не сменился, то не факт, что братцу Коле удалось бы все утихомирить даже при помощи оружия.
– Что войска московского гарнизона?
Главнокомандующий московским военным округом и генерал-губернатор Москвы тут же ответил:
– Пока не отмечены случаи присоединения войск гарнизона к демонстрациям.
– Каково настроение в частях? Насколько они устойчивы к пропаганде? Будут ли выполнять приказы на подавление, если такие вдруг поступят?
В этот раз великий князь Сергей Михайлович ответил куда более осторожно:
– В настоящее время в Москве расквартировано достаточно фронтовых частей, еще не разложенных пропагандой деструктивных элементов. Но я бы не был настолько уверен, что в случае чего они выполнят приказ по подавлению массовых демонстраций. Одно дело подавлять военный мятеж, а другое стрелять в толпу, славящую императора и желающую мира. Тут могут быть неприятные эксцессы. Так что я бы твердо рассчитывал лишь на Дикую дивизию.
– Что говорят о мирной инициативе?
– Поддерживают. Воевать всем надоело. Да и понравилось многим в столице. Куда уж лучше, чем гнить в окопах.
– Прелестно.
Что ж, так и есть. Да, если кто-то решил меня свергнуть, то такой сценарий, когда толпы идут по улицам и славят императора, действительно самый лучший. Куда лучше попытки мятежа или военного переворота. И если не дай бог что, то не факт, что Кремль вообще кто-то будет оборонять. Во всяком случае, сразу. Так что лучше не доводить до проверки дисциплины и испытания лояльности войск, зараженных пацифизмом.
– Демонстранты несут какие-то флаги и транспаранты?
Глобачев покачал головой.
– Лозунги о мире и верноподданнические. Флагов не очень много. Есть несколько красных, значительно больше триколоров. По моим данным, по мере продвижения в центр к колоннам присоединяется все больше чистой публики. Эти часто приходят со своими флагами.
– Какими?
– Всякими, государь, – пожал плечами мой министр внутренних дел, – немало бело-сине-красных и черно-желто-белых, но есть и красные.
– Господа, ваши рекомендации!
Присутствующие переглянулись. Первым взял слово Кутепов.
– Предлагаю закрыть все входы и выходы из Кремля, а гарнизон подготовить к отражению возможного штурма. Оцепить также здание Дома Правительства. Демонстрантам предложить выбрать делегацию для встречи с премьер-министром.
– Они идут не к премьер-министру, а ко мне.
– Все равно, я бы ограничился лишь небольшой группой выбранных делегатов. И обыскать их ненавязчиво. Иначе гарантировать безопасность вашего величества будет весьма трудно.
Курлов также вступил в обсуждение:
– Как мне представляется, сейчас главная опасность в провокациях, которые могут устроить либо сами организаторы этих демонстраций, либо кто-то из тех, кто захочет воспользоваться ситуацией для дестабилизации обстановки. Достаточно засевшего на каком-нибудь чердаке пулеметчика, и вся эта толпа побежит, давя сотни людей на своем пути. И обвинят в расстреле власть.
Я покачал головой.
– Достаточно одного выстрела, и может начаться паника. Так что пулемет тут необязателен.
Глобачев предложил:
– Думаю, что вообще не следует их пускать дальше Моховой и Китайгородской стены. Будет полезным выставить наряды полиции на уровне Бульварного кольца, сообщать проходящим о том, что в столице действует военное положение и все демонстрации в центре запрещены, дабы не было недопонимания от вида последующего оцепления. А на уровне Моховой и Китай-города выставить солдат внутренней стражи, которые своим видом должны подтвердить серьезность положения и решимость власти поддерживать порядок любой ценой. Это охладит горячие головы. Еще можно поднять по тревоге и выдвинуть в оцепление юнкеров из Александровского военного училища. В любом случае хотелось бы иметь некоторый запас по времени и расстоянию, на случай обострения ситуации.
Нечволодов промолчал, а Сандро возразил:
– Нет. Не успеем выставить такое обширное оцепление, демонстранты уже на подходе. Да и незачем. Ситуация пока не настолько критическая. Смею предположить, что сегодня ситуацию удастся удержать под контролем. Формально тут действительно и придраться не к чему, поскольку демонстрации носят явно верноподданнический характер и должны служить демонстрацией поддержки политики правительства и лично императора. Сие нам необходимо всячески приветствовать и поддержать. Я бы их пустил в самый центр. Иначе могут быть нежелательные эксцессы. Это мое мнение.
Я обвел взглядом присутствующих. Желающих высказаться больше не было. Что ж, пришла пора высказаться главному начальству.
– Согласен, не успеем, да и опасно. Опыт февральских событий подсказывает, что попытка ставить войска в прямое соприкосновение с толпой на достаточно долгое время приводит к полному распропагандированию солдат. Так что я бы оставил войска в казармах, запретив всякие увольнительные. Чем меньше у них будет контакта с улицей, тем лучше. И с делегацией не очень хорошая идея. Пока там будут выбирать, может все что угодно случиться. Настроения толпы пока благожелательные, и власти не стоит давать поводы для ухудшения ситуации. Я так понимаю, что настроения среди демонстрантов праздничные?
– В какой-то мере это так, ваше величество.
Киваю Глобачеву:
– Вот видите. Раз настроения праздничные, то праздник должен продолжаться. Посему ранее предусмотренная программа остается в силе.
– Но, ваше величество! – Кутепов обеспокоенно запротестовал. – Прежняя программа не предусматривала сто тысяч человек зрителей! Это просто опасно!
Я усмехаюсь.
– Ничего. Думаю, что сегодня мы поладим с моим народом.
Сегодня. А завтра?
– Однако, господа, я обращаю ваше внимание на одно обстоятельство. Праздник праздником, но кто-то, и нам еще предстоит узнать кто, явно стоит за этим выступлением, слишком хорошо все организовано. О мотивах этого человека или, вернее, группы людей мы можем пока лишь гадать. Возможно, это лишь проба сил. Или такой вот намек власти о том, что кое с кем нужно считаться. А может, за этим стоит попытка устроить революцию при помощи толпы. Впрочем, для революции нужно больше негатива и ярости, а пока вроде предпосылок для этого не слишком много. Однако обстоятельства могут быстро измениться, и история знает немало примеров того, как кричавшие хвалу толпы на следующий день распинали и казнили своих вчерашних кумиров. Например, если кое-кто пытается спровоцировать сегодня-завтра повторение Кровавого Воскресенья или трагедии на Ходынском поле, то завтра настроения у толпы будут куда более радикальными. Кроме того, опыт февральских событий показывает, что то, что начинается как подконтрольные организаторам демонстрации, очень быстро выходит из-под контроля. И тогда власть в городе берет стихия толпы, которая толком никем не управляется. А значит, нужно быть готовыми оседлать толпу сегодня и усмирить ее завтра. Посему, господа, только четкие и решительные, но вместе с тем взвешенные действия помогут нам преодолеть этот кризис.
Делаю паузу и подчеркиваю сказанное дальше:
– Итак, Министерству внутренних дел, Отдельному Корпусу жандармов и Имперской Службе безопасности, привлекая дополнительные силы и добровольцев, немедленно проверить основные крыши и чердаки в районе центра и по ходу движения колонн. Лучше нам возможных бомбистов-террористов найти до того, как они устроят атаку на демонстрантов.
Глобачев, Курлов и Скалон кивнули.
– Также Министерству внутренних дел, Отдельному Корпусу жандармов и Имперской Службе безопасности в кратчайшие сроки проверить информацию о возможном сговоре между владельцами тех предприятий, на которых есть признаки организации сегодняшних демонстраций. Меня интересует все: имел ли факт сговора место, кто зачинщики, чья идея, чьи деньги, кто стоит за ними, есть ли признаки заговора и не являются ли демонстрации частью большого плана по дестабилизации ситуации. Проверьте владельцев и руководителей предприятий, а также их родственников и друзей на членство в любых тайных обществах. И, разумеется, не стоят ли за всеми этими событиями наши чудесные друзья из Лондона и Парижа.
Вновь легкие поклоны.
– Далее. Министерству вооружений и военных нужд неофициально вступить в контакт с владельцами предприятий обеих столиц, объяснив им еще раз, что любое, даже косвенное участие в политической, а тем более антиправительственной деятельности скажется на их деле и на их здоровье самым негативным образом. Вплоть до обвинений в саботаже, диверсии, заговоре, угрозе национализации их предприятий и арестов виновных.
Кивок от Маниковского.
– Министерству спасения негласно проверить все больницы Москвы и Петрограда на предмет возможного приема большого количества раненых и пострадавших при давке. Мертвецкими и подготовкой экстренных захоронений также озаботьтесь. Не дай бог, конечно, но история с Ходынской трагедией не должна повториться. Не хватало нам только массово валяющихся на улицах трупов.
Принц Ольденбургский подтвердил ясность повеления.
– Дикую дивизию, Георгиевский и Собственный сводный пехотный полки поднять по тревоге, но из казарм без особого приказа не выводить. В любом случае Николаевские казармы сейчас дальше от Кремля, чем демонстранты. То же самое касается и батальона внутренней стражи. В настоящий момент все силы, которыми мы располагаем, это две роты Георгиевского полка, сотня Конвоя, сотня Ингушского полка, сотня Жандармского полка и дивизион бронеавтомобилей. Ну, и парадная колонна Корпуса патриотов, разумеется.
Судя по ухмылкам, мое последнее замечание воспринято как шутка. Что ж, посмотрим.
– Министерству информации обеспечить освещение верноподданнической демонстрации и мое сегодняшнее выступление перед любимыми подданными. Подготовьте мне броневик.
Суворин ничуть не удивился, лишь кивнул с одобрением в глазах. Эх, понимал бы ты весь исторический парадокс – император выступает с броневика с революционными речами. Сюр! Кстати, Ленин выступал с броневика на Финляндском вокзале Петрограда в моей истории как раз в эти самые дни.
– Дабы отвлечь народ и с сегодняшнего вечера взять под полный контроль центр столицы, я повелеваю: первое – перенести первое заседание трибунала над изменниками на завтра. Заседание пройдет в здании Манежа, там уже все готово, не так ли?
Батюшин кивнул.
– Точно так, ваше величество.
– Готовы на завтра?
– Всенепременно.
– Хорошо. Второе. Сегодня я подписываю повеление о созыве очередной сессии Государственной Думы. Сессия открывается завтра в здании Дворянского собрания. Там все готово? Соберутся депутаты?
Князь Волконский склонил голову в полупоклоне.
– Да, государь.
– Надеюсь на вас, Владимир Михайлович. Дальше, под обоснованием обеспечения безопасности заседания трибунала и сессии Государственной Думы, с сегодняшнего вечера весь центр Москвы взять под усиленную охрану. В том числе привлекая личный состав моих собственных полков, полков московского гарнизона, фронтовые части и юнкеров военных училищ. И, разумеется, с привлечением полиции и внутренней стражи. В контакты с гражданским населением не вступать, разговоров избегать.
Я остановил взгляд на Суворине.
– Борис Алексеевич, жду от вас программу кампании в прессе, с освещением моего выступления на открытии сессии Госдумы и об открытии первого трибунала над изменниками и заговорщиками. – Помолчав пару мгновений, добавляю: – Первого. Но не последнего, господа.
Москва. Красная площадь.
20 марта (2 апреля) 1917 года
Толпы стекались на Красную площадь со всех сторон. Тысячи, десятки тысяч людей заполняли главную площадь страны, словно половодная река, растекаясь по ней, обтекая памятник Минину и Пожарскому в центре, колыхаясь хоругвями, знаменами и транспарантами от самых Верхних торговых рядов и до Кремлевской стены, двигаясь к Покровскому собору от красного здания Императорского российского исторического музея. Во главе толпы двигалась конная цепь кавалеристов лейб-гвардии Жандармского полка, обеспечивая порядок и выдерживая линию.
Впереди, на уровне Ильинки, Красную площадь пересекала другая цепь, в которой стояла рота внутренней стражи ОКЖ. Издалека были видны туши трех броневиков, один был обращен в сторону Ильинки, другой стоял по центру площади у Лобного места, а третий возвышался над строем солдат ближе к Спасской башне.
Вот конные жандармы достигли линии солдат внутренней стражи и развернулись навстречу толпе, а сама толпа заняла все свободное место на Красной площади, и немало народа осталось на соседних улицах и площадях Москвы.
И вот толпа остановилась. Море голов. Гомон огромного числа голосов. Дым многочисленных папирос растворялся в хмуром небе. Хоругви. Транспаранты. И флаги. Много флагов, много транспарантов. Они стояли все. Стояли рабочие московских предприятий, стояли студенты, стояли казаки, стояли врачи и профессора, стояли монахи, стояли дворяне, стояли чиновники, стоял прочий московский люд. То там, то здесь начинали петь какие-то песни, но они быстро угасали, не находя поддержки. Время песен еще не пришло. Людское море грозной силой замерло на площади, готовое выплеснуться при малейшем колебании окружающего мира.
Все, кому было что-то видно из первых рядов, увидели замерший строй солдат в необычных длинных шинелях и в суконных островерхих шлемах, выстроенный от самого Лобного места и почти до Спасской башни. Впереди на вороном коне гарцевал офицер в такой же форме, поглядывал на приблизившуюся толпу и отдавая последние приказы.
В толпе заволновались. Многие уже пожалели о том, что пришли сюда. Кое-где спешно начали спускать детей с родительских плеч, кое-кто уже стал пробираться к выходу с площади, толпа дрогнула, начиная закручиваться в людские водовороты.
Но тут у Покровского собора вдруг зазвучала медь труб, подавая сигнал. Те, кому посчастливилось, вытянув шею, заглянуть через море голов, могли увидеть, как офицер на коне перекрестился на купола собора, надел островерхий головной убор, а затем зычно прокричал солдатам:
– Слуша-а-а-а-й! Встречая государя императора, отряд – смирно! Для встречи слева на кра-УЛ!
Под звуки «Встречного марша» из Спасских ворот потянулись две спешившиеся шеренги Собственного Конвоя. Выйдя на площадь, они замерли, ожидая.
И вот в воротах Кремля появилась фигура, одетая так же, как и солдаты, выстроившиеся на площади, и ведущая под уздцы белой масти высокого жеребца.
– Государь! Государь!
Толпа заволновалась. Тут многие разглядели, что император крестится, надевает островерхий головной убор, затем сажает на коня мальчика и вслед за этим сам поднимается в седло за его спиной. По команде казаки Собственного Его Императорского Величества Конвоя поднялись в седла, и их лошади двинулись по кругу, разъехавшись на два потока и охватывая государя и следовавшую за ним свиту с обеих сторон.
Под звуки марша император на белом коне выехал на площадь перед застывшим строем. Навстречу ему выехал офицер и отдал честь. В момент остановки коня государя оркестр оборвал игру, полыхнули вспышки фотографов, а командир громко доложил:
– Ваше императорское величество! По вашему приказу, отдельный московский военно-общественный отряд Корпуса патриотов для Высочайшего смотра построен! Командующий Корпуса патриотов флигель-адъютант вашего императорского величества полковник Дроздовский!
Я отнял ладонь от обреза шлема и принял от полковника Дроздовского строевую записку. Передав ее находящемуся слева и чуть сзади Сандро, я развернул коня в сторону выстроившихся солдат полка и зычно прокричал:
– Здорово, орлы!
– Здрав-желав-ваш-импер-вел-во!
Ну, не эталон, но вполне себе слаженно ответили, кстати. Стараясь сохранять невозмутимость (хотя бесята в душе так и плясали, ибо зрелище, я вам скажу, вышло совершенно фантасмагорическим), я оглядел строй, одетый в шинели с «разговорами» и в «богатырки», более привычные для меня под наименованием «буденовки». Только вместо звезд на них красовался двуглавый имперский орел и кокарда.
Когда мне несколько дней назад промежду прочим сообщили о наличии на складах какой-то формы «для парада победы», я как-то сразу резко насторожился. Насторожился и потребовал явить мне образцы сей формы (оказалось, что мой прадед о форме Васнецова слышал, но лично не видел). И когда мне эта вот форма была явлена, я не удержался от победного восклицания. Все тогда удивленно посмотрели на веселящегося царя. Ну, откуда им было знать о том, что сейчас разрешился давний спор далекого будущего о том, была ли эта форма придумана после революции или же большевики использовали запасы из имперских складов. Так-таки да, как говорят в Одессе!
А почему зрелище фантасмагорическое? Да потому, что форма «красноармейцев» с погонами на плечах смотрелась (для меня, понятное дело) ну очень абсурдно. Впрочем, погоны были лишь у прикомандированных солдат и офицеров, да еще у тех гражданских, кого уволили в запас с правом ношения мундира. Остальные добровольцы из числа москвичей были, понятное дело, без погон. Так что фантасмагория была не всеобщей и не полной.
Вообще, форма эта мне никогда не нравилась, и, насколько я помню, современникам, которым ее приходилось носить, она не нравилась тоже. И понадобился печальный опыт финской кампании для того, чтобы армия избавилась наконец от этого революционного фетиша и отправила буденовки в утиль истории.
Разумеется, я не собирался вводить эту форму в армии и не позволю в ней воевать. Но для потешных мероприятий, типа тех же военно-общественных отрядов Корпуса патриотов, почему бы и нет? Тем более что Корпус патриотов хотя и относился к армейскому ведомству, но был формально лишь добровольным военно-спортивным обществом при Военном министерстве. Так что, вероятно, в этой реальности эта форма будет знакома миру именно как форма отрядов Корпуса патриотов. Достаточно милитаристская, но вместе с тем не уставная, военная.
– Поздравляю вас с формированием московского военно-спортивного отряда Корпуса патриотов!
Троекратное «ура!» сменилось государственным гимном. Под звуки «Боже, царя храни!» я беру за руку Георгия, и мы идем к ступенькам. Офицеры Конвоя распахивают перед нами ворота Лобного места. Взойдя на возвышение в центре, я киваю, и вслед за нами поднимаются знаменосцы. Еще несколько секунд и за нашими спинами на ветру полощутся два знамени – государственный флаг Российской империи и золотой штандарт императора.
Звучат команды, и вот новоиспеченный отряд Корпуса патриотов начинает первый в своей истории парад. Мимо нас рядами проходят бойцы в островерхих шлемах, и впереди их развеваются имперские знамена.
– Дарованный его императорским величеством марш Корпуса патриотов запевай!
По команде полковника Дроздовского над площадью гремит песня. И мороз пробежал у меня по спине. Я смотрел на марширующих «буденовцев» с золотыми погонами на плечах и под имперскими знаменами, которые шли с революционной песней из фильма моего детства. Смотрел и вдруг почувствовал, как судорожно сжимается мое горло.
То, что было ситуативным решением, внезапно превращалось в пророчество, а слегка подкорректированный текст песни неожиданно наполнил этот парад тем звенящим ощущением, когда ты вдруг входишь в резонанс и со словами песни, и с ее ритмом, и со звучащей над площадью медью оркестра, и с мерным шагом сотен сапог, и с морозным дыханием ста тысяч человек на площади. Песня из будущего пророческим гимном отражалась от стен Кремля и, набирая голос, казалось, с каждой строкой звучит все громче и громче.
И, казалось, что сами марширующие вдруг прониклись величием момента, потому как слова зазвучали словно клятва, с мрачной решимостью и особой торжественностью.
Сотни и сотни патриотов проходили сейчас мимо меня, отдавая честь своему государю. Сотни островерхих шлемов проплывали между мной и огромной толпой на площади. Но не было в этих марширующих рядах угрозы, и у меня было чувство, что люди, заполнившие огромное пространство, это понимают. Чувствуют, как и я.
Я повернулся к стоящему у ворот Сандро и сказал:
– Присмотри за Георгием.
И игнорируя все предостережения, пошел в сторону толпы. Постучав в железную дверь, я отдал короткое распоряжение высунувшемуся офицеру:
– Заводи.
Еще через минуту наш броневик медленно двигался в толпе, а я, высунувшись по пояс из башенного люка, пел вместе с площадью.
И вот мы доехали до середины площади. Один среди людского моря. И лишь гражданин Минин простер надо мной свою медную руку, словно стараясь поддержать, пока я вылезал из люка и становился на башне броневика. Чувствовал ли я себя Лениным в этом момент? А кто такой Ленин в этот момент?
Я стоял на броневике и молча смотрел на толпу. Постепенно шум стихал. Наконец наступила полная тишина. Они были готовы слушать.
– Соотечественники! Патриоты нашего Отечества!
Толпа бурно зашумела.
– Сейчас я вижу перед собой настоящее людское море. Кто-то презрительно скажет – «толпа», но НЕТ, НЕ ТОЛПА! Я вижу перед собой настоящий народ русский, и я горд оттого, что мне выпала великая честь стать державным вождем такого великого народа, как наш. То сакральное единство, которое всегда связывало царя и народ, сейчас ясно видно всем, включая наших врагов. «Царствуй на страх врагам» – так поется в нашем гимне. «Царствуй на славу нам» – так поем мы все, вкладывая в эти слова наше понимание общественного народного единства во имя общих целей – защитить и преумножить славу России, творить новую жизнь, новую державу и новое будущее для себя и своих детей! – Перевожу дух и продолжаю: – Сегодня мы живем в удивительное и великое время. Живем в эпоху, которая станет началом новой великой и освобожденной России. Но мы не только живем, мы вместе создаем новую Россию! Каждый на своем месте, каждый по мере своих сил и возможностей, каждый делая даже больше, чем мог бы. Вы все слышали слова этой песни-клятвы! Вы пели ее сейчас вместе со мной! Пели вместе с теми искренними патриотами, которые приняли сегодня на себя добровольную миссию защитить, сохранить и построить воистину новую, процветающую и Освобожденную Отчизну!
Делаю широкий жест.
– Все вы знаете притчу о том, как отец учил сыновей держаться вместе, показывая им, как легко ломаются прутья и как сложно сломать веник, состоящий из крепко связанных между собой прутьев. В каждом нашем городе, в каждой губернии и в каждом уезде найдется огромное число истинных патриотов и борцов за новую Россию. Но часто разрознены их силы, не чувствуют они рядом плечо единомышленника, не знают, кто поможет, кто поддержит и кто поймет все их стремления. И сегодня было положено начало новой патриотической организации, августейшим шефом которой я сегодня стал. Широки задачи Корпуса патриотов – на всех хватит! И охрана общественного порядка, и обучение грамоте, и обучение новым профессиям и повышению уровня существующей специальности, создание различных спортивных, молодежных, женских и детских общественных организаций. Мобилизация всех здоровых сил нашего общества. Все то, что потребуется для Освобожденного Отечества. Сегодня на Красной площади сформирован первый отряд добровольцев Корпуса патриотов. Корпуса, созданного по инициативе и при поддержке Фронтового Братства. Уверен, это только начало, только лишь первый отряд и далеко не последний. Будут появляться все новые и новые отряды, каждый из которых станет кузницей новых людей новой России.
Продолжаю развивать мысль.
– Я вижу на площади много транспарантов. Вижу приветствия в адрес мирной инициативы и желание мира. Действительно, рецепт мира прост и известен. Каждый, кому доводилось видеть уличную драку или, тем более, участвовать в ней, знает, что стоит растащить дерущихся, как пыл драки начинает идти на убыль. Да, драчуны играют на публику, якобы пытаются вырваться из разнимающих рук, осыпают противника оскорблениями, но сама драка уже начинает затухать сама собой. Великая война длится уже два с половиной года, и сколько она продлится еще, одному Богу известно. Пора сбить пыл международной драки. Мы вновь предлагаем всем воюющим сторонам сесть за стол переговоров. Пусть каждая держава в одностороннем порядке воздержится от наступательных действий хотя бы на какое-то время. Кто-то может последовать нашему примеру и официально объявить об одностороннем прекращении активных действий, кто-то это сделает фактически, а кому-то будет проще уподобляться тем драчунам, которые после драки обмениваются оскорблениями и ругательствами. Все это не так уж и важно. Важно лишь начать переговоры. Пусть для начала это будут переговоры об условиях приостановки боевых действий на период консультаций, для этого и существует политика, для этого и существуют политики. Пусть пушки молчат, пока говорят дипломаты! – Делаю паузу. – Но, как и из любой драки, из войны невозможно выйти в одностороннем порядке. В одностороннем порядке можно лишь капитулировать. Но на подобную капитуляцию мы никогда не согласимся! И если победит разум и будет принята мирная инициатива, мы с радостью поддержим это начинание. Но если нас вынудят, то придется нам силой принуждать драчунов к миру, как порой бывает в настоящей драке, когда особо ретивых драчунов успокаивают обухом по голове! Верно?
Толпа одобрительно зашумела, послышался смех.
– Мы хотим мира, нам чужого не надо, но и ни пяди своей земли мы никому не отдадим! Не мы начали эту войну. Мы благородно предлагаем мир. Мы объявили о приостановке всех наступательных операций на сто дней. Но если нас вероломно атакуют, мы заставим всех об этом горько пожалеть. А пока я вновь призываю все страны и народы – давайте дадим миру шанс!
Толпа выдохнула и взорвалась восторженными криками. У меня было ощущение, что мой броневик сейчас поднимут на руки и понесут по площади. Вся площадь ликовала. И вдруг кто-то громко запел: «Боже, царя храни!»
И весь народ мой подхватил государственный гимн. И гимн этот сейчас, как никогда, был в честь царя, в честь меня. Да.
Сильный, державный,
Царствуй на славу нам,
Царствуй на страх врагам,
Царь православный.
Боже, царя храни!
Я смотрел на восторженные лица и думал о том, что эти люди скажут мне завтра? Возможно, катастрофа на Стоходе вновь разбудит их патриотизм, посеет ярость в их сердцах. А может, эта ярость обратится против меня самого…
Москва. Кремль. Тайницкий сад.
20 марта (2 апреля) 1917 года
Мы, уже традиционно, гуляли по Тайницкому саду. Ну как традиционно, в том плане, что я изо всех сил старался соблюдать продуманный мной же самим распорядок для государя императора, хотя со всей очевидностью можно признать, что сегодняшний порядок полетел в тартарары с самого утра. Сначала демонстрации и речи, потом внеплановое совещание с министрами и лишь после этого всего – завтрак в обществе Георгия.
И вот теперь мы неспешно прогуливались, дыша морозным воздухом и беседуя на разные темы. Естественно, основной темой сегодня было событие, которое глубоко впечатлило мальчика.
– Тебе понравилось?
– Да, папа. Только… Только я испугался…
– Почему? Кого ты испугался?
Георгий помялся, а затем проговорил неуверенно:
– Сначала было красиво. Мне вправду понравилось! И на коне, и солдаты, и как они пели. Но потом…
– Потом? – мягко переспросил я, ожидая продолжения.
– А потом ты меня оставил и отправился к броневику. Я смотрел, как броневик движется в толпе все дальше и дальше. А потом тебя стало совсем плохо видно, и… – мальчик шмыгнул носом, – и я испугался. Дядя Сандро сказал, что это ничего, что это будет наш маленький секрет, но я все равно хочу признаться, что я плакал, словно девчонка…
Я присел на корточки и прижал Георгия к себе.
– Ничего страшного. Бояться вообще не стыдно. Солдат, который ничего не боится, погибает очень быстро. Страх – здоровое чувство, которое предупреждает об опасности. И, как сам понимаешь, на войне это очень важная вещь. Тут просто очень важно, чтобы страх превращался в осторожность и осмотрительность, а не в трусость и панику.
– Война учит осторожности? – спросил он пытливо.
– Да, учит, – подтвердил я.
– Тогда почему ты поехал на броневике, а не остался со мной?
Я с интересом посмотрел на него. А он не глуп!
– Понимаешь, сынок, бывают ситуации, когда нужно принимать решения, которые, быть может, и кажутся не совсем разумными, но… Знаешь, древние говорили – делай что должен и будь что будет. Есть такое понятие, как долг. Солдат поднимается в атаку, потому что должен победить, хотя прекрасно понимает, что может и погибнуть. А император, когда это необходимо, должен, презрев опасность, выйти к народу. Хотя это может быть и опасно, ты прав. Понимаешь, что я имею в виду?
– Что нужно быть примером остальным?
Вздыхаю.
– И это тоже, сынок, и это тоже…
Но Георгий не сдавался.
– А почему эти люди пришли?
Я пожал плечами.
– Понимаешь, люди устали от войны. Люди хотели получить надежду на мир, и вот такой шанс появился. Вот люди и радовались.
– А почему они пришли к тебе? Разве они не могли радоваться дома?
Вот так вот. Как там говорят про уста младенца?
– Вероятно, в том числе и потому, что это моя инициатива открыла дорогу к возможному миру. А вообще, сынок, это не главное. Главное то, что в моменты всеобщего единения, в моменты всеобщей беды или всеобщей радости людям нужен символ, вокруг которого происходит единение. Нужен символ, как флаг и герб. Тогда люди в полной мере ощущают себя частью единого целого – народа. Они поют гимн и словно дышат все вместе, думают вместе, живут одним общим интересом. Понимаешь?
– Ты, как флаг?
Я засмеялся.
– Нет, сынок. Император важнее флага.
– Почему?
– Потому, сынок, – я посмотрел внимательно в его глаза, – что людям трудно сохранять верность абстрактным, неживым символам, равно как и трудно представить себе верность группе людей, вне зависимости от ее размера, будь то Государственная Дума или народ в целом.
Мальчик удивился:
– Почему? Разве они сами не народ?
– Вот именно потому. Одно дело идти в бой за императора, который почти как божество, другое – за народ вообще, ведь он сам часть народа, а еще есть пропойца-сосед, злая соседская бабка, ужасные и несносные соседские дети, ненавидимая теща, опостылевшая жена и прочие малоприятные люди. Вот за них идти на смерть? Вот он погибнет в бою, а они будут жить и радоваться?
Георгий засмеялся. Видимо, представил себе всех этих чудесных людей. Хотя откуда ему знать, как живут простые люди, которые как раз и должны идти на смерть?
– Человеку очень трудно сохранять верность некоей общности, поскольку многие люди из этой общности ему могут не нравиться. Именно потому существуют полковые знамена, и именно боевое знамя для конкретного солдата святыня куда большая, чем командир полка или гоняющий его по плацу унтер.
– Но ты же сам говорил, что ты не флаг! Я не понимаю…
Я покачал головой.
– Повторю, император важнее флага. Император – это личное воплощение империи. В церкви люди обращаются к Богу, глядя на нарисованный образ на иконе. Глядя на императора, люди обращаются к империи, глядя в глаза государя, народ видит душу державы, ее совесть, ее моральный авторитет. И очень важно, чтобы вера эта не пошатнулась, чтобы символ не померк и император не перестал олицетворять собой империю. Иначе лучшее, что можно сделать, это отречься от престола в пользу того, кому народ готов верить.
– Отречься, как дядя Никки?
Ах ты, паршивец! Вот что за дети пошли? Как вот с ним разговаривать? Рубит фишку прямо на лету!
– Теперь моя задача вернуть веру народа в императора и восстановить мощь символа империи. Иначе революция и гражданская война. И закончится все тем, что появится новый символ, новый вождь, и вновь миллионы солдат будут подниматься в бой с кличем «За Родину! За Ста…», гм… за того, кто станет новым личным символом государства. Так что уж лучше пусть кричат «За Родину! За императора!». Согласись, кричать «За Родину! За Государственную Думу!» никто не станет и в бой за такое не пойдет.
Москва. Большой кремлевский императорский дворец.
20 марта (2 апреля) 1917 года
– А скажи-ка, Евстафий, что ты там вчера заикался о том, что толпа толпе рознь и что не пришлось бы мне удивляться утренним новостям?
Мой личный камердинер слегка приподнял брови.
– Государь запомнил мои бессвязные бормотания? Право не стоило!
– А все же?
– Иногда, государь, сорванцы бывают более сведущими, чем полиция. Вчера вечером в крупные пекарни Москвы поступило сразу несколько больших заказов от управляющих разных предприятий, с тем, чтобы всякая выпечка была не только специально изготовлена, но и доставлена не позже определенного часа на фабрику или завод. Причем у всех разрозненных заказов был схожий перечень и одинаковое время, к которому требовалось доставить заказ. Разные заказы, разное место назначения, но одинаковое время. Вот я и подумал.
Я усмехнулся. Что ж, чего-то подобного стоило ожидать. Вообще же, я не случайно назначил его своим личным камердинером, приметив его, когда он подвизался на должности управляющего доходным домом, в который я как раз и отправил инженера Маршина. Евстафий Елизаров тогда преизрядно мне помог информацией о ситуации на рынке съемного жилья. Причем часто его информация была просто удивительно полной, включая неафишируемые моменты. Его бесспорный талант добывать информацию базировался на волшебном умении ладить с детворой и подбивать всякого рода уличных сорванцов на игру в шпионов. Причем нужно отдать ему должное, что платил Евстафий им не только похвалой, но и деньгами, а часто и всякими сладостями, и прочими вкусностями. А уж «сорванцы» снабжали его такими сведениями, которые не каждый филер узнает. Да и проникнуть они могли туда, куда взрослый ни за что не доберется, да и внимания на них мало обращают. Особенно на беспризорников, коих в Москве хватало.
К тому же следует заметить, что талант Евстафия передался и его сыну Никодиму. Правда тот специализировался не на «сорванцах», а имел необыкновенный успех у всякого рода горничных, нянь, поварих, гувернанток и прочей обслуги женского пола. Впрочем, и прочий женский пол не обделял он своим вниманием. Короче говоря, вся эта публика женского пола исправно делилась с ним сплетнями, слухами, а часто и услышанным, и подслушанным по месту их, так сказать, службы. А равно и в других местах.
В общем, когда я узнал об этом всем, я предпочел нанять Евстафия на службу, дабы такие таланты не пропадали зря. Причем нанял сразу все семейство, включая жену Евстафия – дородную смешливую бабенку, которая нынче подвизалась на императорской кухне, а заодно мониторила разговоры прислуги Кремля.
Одно мне было непонятно – почему я вчера не среагировал? Не иначе как совсем замотался.
– Так, Евстафий. В следующий раз, когда у тебя будет что мне сказать, добейся того, чтобы я тебя услышал. Даже если придется повторять это несколько раз. Можешь прямо так и сказать, что я велел напомнить мне, чтобы я тебя выслушал.
Мой камердинер усмехнулся в бороду и кивнул.
– Слушаюсь, ваше величество.
– И еще. Выделяю тебе тысячу рублей в месяц на дополнительных «сорванцов». И еще пятьсот на букеты и конфеты барышням твоего сына. Ну, и тебе с сыном отдельное дополнительное жалованье. Не обижу. Особенно, если будет результат. Я хочу знать все, что говорят в Москве, и в особенности то, чего не знает моя полиция и прочие службы. Я закрою глаза на многое и многое прощу, но мне нужен результат. Помни это.
– Да, государь.
Елизаров поклонился, а в глазах его бесики светились торжеством. Что ж, посмотрим на результат. Но разве не для этого я его и его семью взял в Свиту?
Москва. Большой кремлевский императорский дворец.
21 марта (3 апреля) 1917 года
– Государь, я вновь хотел бы отказаться…
Я смотрел на великого князя Павла Александровича и хмурился. Вот уже битый час я беседы беседую, но упертый родственник не желал становиться наследником, хоть стреляй. Ссылался на закон о престолонаследии и на параграф тридцать седьмой Основных законов Российской империи, где четко прописывалось его право умыть руки.
– …«предоставляется свобода отрещись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании престола». А никаких затруднений с наследованием престола не представляется, поскольку сын мой Дмитрий вполне может оный престол наследовать…
И дальше в том же духе. Наконец мне надоел его экскурс в российское право, и я спросил в лоб:
– Но почему?
Павел Александрович несколько секунд молчал, а затем нехотя ответил:
– Во-первых, это не мое. Я не собирался править империей, и, если, не дай бог, что случится с тобой, то я абсолютно не готов к этой ноше. И уж лучше я откажусь сейчас, чем ввергну империю в кризис потом.
– А во-вторых?
– А во-вторых, я не могу быть моральным авторитетом для империи. Моя личная жизнь…
Я возразил:
– Моя личная жизнь также не является образцом!
Тот покачал головой.
– Нет, Миша, тут трудно сравнивать. Ты не оставлял сына на воспитание родственникам, не женился во второй раз морганатическим браком и… Нет, я офицер, я член Императорского Дома, но на наследование я не имею никакого морального права. Да и не хочу.
Повисла тишина. Формально он прав, да и с практической точки зрения его утверждения во многом имеют под собой основания. Но в данный момент он мне нужен, что бы он там себе ни думал на сей счет.
– Дядя, я твои аргументы понимаю, но не принимаю. Интересы государства и его стабильности требуют от тебя исполнения своего долга перед империей.
– Прости, Миша, но я не готов. Дмитрий пусть становится наследником.
Я покачал головой.
– Ценю твое мнение, но согласиться с ним не могу. Империя сейчас нестабильна. Ты видишь, что происходит на улицах и что творится в мире. Мы только что пережили третью попытку мятежа за три недели. Причем последний мятеж во многом был вызван самим фактом того, кто будет наследовать престол. Соблазн был слишком велик, и Владимировичи, подстрекаемые из Лондона и Парижа, пошли на измену. Дмитрий молод и горяч и вполне может попасть под влияние новых заговорщиков. Ты же человек, умудренный опытом, битый жизнью и четко понимающий, в чем интерес государства и чем он отличается от твоего личного. Ты уже час упорно отказываешься от возможной короны, а вот отказался бы Дмитрий, если бы ему ее предложили завтра, я пока не знаю. Нельзя вот так, вдруг, даровать человеку такой невообразимый соблазн. Особенно если этот человек молод. Двадцать пять лет – опасный возраст. Так что, дядя, извини, но я настаиваю.
– Миша, не неволь меня! Позволь отказаться! – Павел Александрович буквально взвился в попытке откосить от наследования короны. – Христом Богом тебя прошу!
– Дядя, я знаю, что ты очень верующий человек. Наш Спаситель так же просил Отца своего пронести чашу мимо. Но смирился и выполнил Его волю, взойдя на Голгофу. Смирись и ты, поскольку чашу пронести мимо тебя я не могу. Единственное, что я могу тебе обещать, это вернуться к этому разговору через три года. Быть может, если Бог даст, я женюсь и обрету законного наследника. Если же нет, то тогда и поговорим про Дмитрия. В любом случае умирать или отрекаться от престола я пока не собираюсь. Так что твои обязанности ограничатся формальными визитами, приемами и прочим нужным церемониалом. В общем, мы посовещались, и я решил – быть тебе, дядя, наследником. Отвертеться я тебе не позволю, уж прости.
Помолчав, я добавил:
– Ты однажды уже оставил сына. Не пытаешься ли ты оставить его еще раз, но уже водрузив ему на плечи охваченную кризисом империю? Посмеешь ли ты умыть руки, а, дядя?
– Скоропадский?
Я хмыкнул, увидев знакомую фамилию в списке.
– Точно так, государь, генерал Скоропадский. Есть все основания для обвинения в участии в заговоре против вашего величества и антигосударственной деятельности.
Криво усмехаюсь.
– Что ж, видно, от судьбы не убежишь.
Батюшин изогнул бровь в немом вопросе, но я не счел нужным посвящать его в то, что не случилось и, надеюсь, никогда не случится.
– Ладно, Николай Степанович, тут все понятно. Кстати, у вас же есть данные о масонских организациях, других тайных обществах и их членах в России?
Глава Следственного комитета кивнул.
– В целом – да. Разумеется, данные неполные, но мы получаем копии досье из МВД и Отдельного Корпуса жандармов.
– Прекрасно. Тогда подготовьте соответствующую бумагу об объявлении членства в масонских организациях и прочих тайных обществах тождественным членству в антигосударственных организациях и участию в заговорах против государя императора. Для помилования всем масонам и прочим дается месяц сроку, в течение которого они должны лично явиться в отделения Следственного комитета и дать полные показания как о своем участии в этих организациях, так и об известных им других членах масонских лож и прочих тайных организаций, а также об их деятельности. Кто не явится или «забудет» что-то упомянуть при даче показаний, с того обвинение в антигосударственной деятельности не будет снято. И, разумеется, проверьте поголовно всех известных вам членов тайных обществ на предмет участия во всякого рода заговорах.
Батюшин поклонился с явным замешательством.
– Да, государь. Но смею напомнить, что членами подобных организаций являются довольно многие, в числе их есть и весьма могущественные и даже весьма титулованные лица.
– Я знаю. Но двум богам служить нельзя, Николай Степанович. Никак нельзя. Минимум, что я готов для них сделать, так это просто отстранить и уволить всех рядовых и пассивных членов подобных структур. Если же они реально замешаны в антигосударственной деятельности и не покаются, то каторга им гарантирована вне зависимости от титулов и происхождения. В этом вопросе нет и не может быть никаких компромиссов. В органах государственной власти и управления не будет масонов и прочих карбонариев. Равно как ни один государственный заказ не будет отдан членам тайных организаций. Вы лучше меня знаете ту роль, которую они играли в двух предыдущих заговорах, и о показаниях Рейли по данному вопросу. Пора навести порядок в этой сфере.
– Я понимаю, ваше величество. Но как бы не полыхнуло. Уж очень опасный противник. Слишком многие могущественные лица там состоят, так или иначе. В том числе и члены Императорской Фамилии. Вот, к примеру, военный министр вашего величества.
– Нет, Николай Степанович, напротив – сейчас лучшее время для подобной чистки. Ряды противников смешаны и расстроены, в их порядках царит растерянность, и пока каждый из них скорее сам по себе, чем член монолитной организации. Что касается военного министра и прочих высокопоставленных лиц, то пусть уж лучше они спишут все на моду, грехи молодости и прочий романтизм, который, словно черт, попутал их в этом деле, вступая в которое они ни словом, ни делом, ни мыслью своею не собирались причинять интересам государя и государства ни малейший вред и готовы искупить грехи молодости чистосердечным признанием и сотрудничеством с учрежденным его императорским величеством Высочайшим Следственным комитетом… Ну, и так далее. В общем, или они докажут мне свою верность и лояльность, или им не то что возле меня, а и вообще на государственной службе делать нечего. И мне нужны доказательства их верности, которые будут заключаться в показаниях и публичном отречении от членства в масонских ложах или других тайных обществах. Разумеется, с упоминанием информации о том, сколь сильно они помогли следствию в расследовании деятельности подобных организаций. Чтоб пути назад у них не было. Чтоб ходили по улице и оглядывались. В общем, готовьте бумагу.
– Слушаюсь, ваше величество.
– А что у нас с Госдумой? Мы готовы обеспечить беспроблемный созыв очередной сессии?
– Думаю, что да.
– А что с выборами нового председателя Госдумы вместо Родзянко?
Батюшин протянул мне папку.
– Вот, ваше величество, мои соображения на сей счет.
– Хорошо, Николай Степанович, я ознакомлюсь. Благодарю вас. Вы свободны.
Некоторое время я смотрел в закрывшуюся за Батюшиным дверь. Затем нажал под столом кнопку звонка. Появился мой личный адъютант генерал барон Врангель.
– Вот что, Николай Александрович. Срочно вызовите мне генерала Скалона.
Врангель щелкнул каблуками и испарился за дверью. А я открыл верхний ящик стола и вытащил папку с текущими делами.
Генерал Шошин представлял организацию и боевое расписание Инженерно-строительного корпуса Русской Императорской армии. Итак, двенадцать отдельных инженерно-строительных бригад, каждая из этих бригад должна иметь в своем составе двенадцать отдельных инженерно-строительных батальонов, а те, в свою очередь, должны состоять из специализированных отрядов, поделенных на рабочие бригады. Общая численность 150–170 тысяч человек.
Что ж, на самом деле комплектация всех этих инженерно-строительных частей и подразделений шла уже полным ходом. Причем главным источником личного состава стали запасные полки Петрограда и Москвы, в частности, те, кто не смог пройти отбор во внутреннюю стражу, но был недостаточно плох для прямой отправки на фронт. Также по всем фронтам шел набор мастеров строительных специальностей, которые могли возглавить бригады в Инженерно-строительном корпусе.
Так, а вот у нас и расклад, в котором расписаны места дислокации и задачи отдельных бригад. Итак, две бригады расширяют железнодорожную линию, которая связывает метрополию и Романов-на-Мурмане. Еще одна бригада работает непосредственно в этом северном городе, расширяя наш единственный незамерзающий океанский порт. А помня историю будущего и роль Мурманска, нет сомнений в целесообразности таких усилий.
Дальше, две бригады заняты подготовкой инфраструктуры наших будущих операций на территории Крыма и в Херсонской губернии. Две бригады прикомандированы к Москве, создавая железнодорожную инфраструктуру для Ходынки и Марфино, а также занимаясь строительством зданий под различные учреждения в Москве. Еще три бригады должны вгрызаться в землю, создавая линию укрепрайонов от Балтики и до Карпат, создавая узлы устойчивости войск во время возможного германского наступления. Еще одна бригада занимается обеспечением развития инфраструктуры, которая потребуется при переселении в Сибирь. А последняя бригада будет прикомандирована в распоряжение Министерства спасения в рамках подготовки к ожидаемой пандемии испанки.
Еще раз перечитав бумагу, я покачал головой. Романтизьм и профессионализм понятен, но я-то не из их теста. Что это за цифра – двенадцать? В любой уважающей себя адской конторе должно быть тринадцать бригад. Причем тринадцатая, которая по сложившейся русской суеверной традиции должна именоваться «особой», должна состоять из тринадцати особых отдельных батальонов. А комплектоваться они будут из зэков. Ну, или, как тут говорят, из приговоренных военным трибуналом. А самый-самый тринадцатый батальон должен вообще формироваться из приговоренных к казни, с тем, чтобы поручать им секретные работы и не париться потом вопросом сохранения тайны.
Внеся эти замечания в текст доклада, я взял новую бумагу. Постановления правительства. Первое – «Об усилении ответственности за дезертирство». Ответственность усилена до двадцати пяти лет каторжных работ, а при сопротивлении аресту до самого расстрела. Второе – «Об усилении ответственности за антигосударственную и антинародную деятельность». Кары аналогичные. Надо туда же добавить членство в масонских и тайных обществах. Делаю пометки. Дальше – «Об общих правилах содержания заключенных и ссыльных», которые унифицируют правила для уголовных и политических зэков. Единственное, что содержаться они должны раздельно. А так, каторга что так, что эдак. И никаких тебе вольных поселений. «Об усилении ответственности за повторные преступления» – все, кто судим второй раз, получают свой четвертак каторжных работ и запрет после окончания срока селиться где-либо, кроме территорий за Полярным кругом (кроме Кольского полуострова). И теперь осужденные в первый раз будут содержаться отдельно от рецидивистов.
Надо будет Глобачеву дать команду провести зачистку в городах, дабы выявить не завязавших с криминалом рецидивистов. И начать с Москвы. Пусть зачистят под ноль, даже если нет прямых доказательств, то хотя бы пусть огласят запрет на проживание в городах и селят не ближе Урала. С криминалом в городах, а в особенности в городах крупных, надо кончать.
Нет, разумеется, я в курсе традиционной концепции правоохранительных органов всех времен и народов по поводу того, что полиция должна контролировать преступный мир и иметь некий управляемый криминал. Но, как показывает практика, все это ведет к сращиванию полиции и бандитов, развитию коррупции и прочим перегибам. Так что – нет. Никаких рецидивистов в моих городах! Мне не нужна воровская романтика, на которой будут расти новые поколения. Мне проще их стрелять без суда и следствия. А еще лучше – отправлять в особые инженерно-строительные батальоны. Пусть поработают на благо государства и общества. А кто уйдет в отказ, того и расстрелять недолго. Прямо перед строем таких же осужденных. В назидание, так сказать.
«Об амнистии политических осужденных». Что ж, концепция предполагает право каждого осужденного по политическим статьям заявить об отказе от вооруженной и тайной борьбы с режимом и таких сразу настигнет всепрощающая Высочайшая амнистия. В рамках законных политических партий – ради бога, борись с режимом сколько хошь. А вот терроризм и прочие подпольные структуры влекут за собой законный четвертак каторжных работ. Есть подозрение, что за двадцать пять лет каторги либо осел сдохнет, либо ишак, либо оба.
Беру новый доклад. Статс-секретарь по делам Сибири и Дальнего Востока Гондатти сообщает о событиях в Китае и докладывает о ходе подготовительных мероприятий к переселению семей будущих демобилизованных фронтовиков. Да, важнейшие вопросы нашей перспективы, тут ничего не скажешь. Сибирь и Дальний Восток нужно усиленно осваивать, а Китай… Ну, не готов я пустить этот вопрос на самотек и допустить возникновение в будущем супердержавы на границах моей империи! А посему нельзя откладывать этот вопрос на после войны. Пока все заняты Европой, мы будет потихоньку заниматься Азией.
Новая бумага и новый доклад от министра спасения принца Ольденбургского о ходе развертывания структур Минспаса в прифронтовых губерниях, об организации фельдшерских курсов в губернских городах Поволжья и о создании дополнительных складов на случай эпидемии. Делаю пометки и накладываю резолюцию.
Доклад командующего Отдельным Корпусом жандармов генерала Курлова о настроениях в Москве и Петрограде, а также доклад о ходе формирования в Киеве отдельного батальона внутренней стражи. Ну, не с ума сойти, но могло быть и хуже.
День тянулся медленно, и с каждым часом мои нервы взводились все сильнее. Что там на Червищенском плацдарме? Какие новости из США? Как там сессия Госдумы? Трибунал? Все ли я сделал правильно? Нет, рассуждениями делу не поможешь, от меня сейчас уже мало что зависит, нужно ждать и работать дальше.
Так-с, что дальше у нас? Доклад министра труда и имперской службы о подготовке нового трудового законодательства России и предложения к Кодексу и Уставу имперской службы. Также информация о ходе подготовки общероссийской конференции имперских служащих. Предполагалось, что в конференции примут участие представители всех видов и родов ИС, а к таковым относились не только военные и чиновники государственного аппарата, но и врачи, железнодорожники, школьные и университетские преподаватели, агрономы, лесники, инженерный и руководящий состав казенных предприятий, в общем все те, кто получал жалованье из бюджета и работал в интересах государства и общества. Причем на конференции делегаты будут представлены в пропорциях, которые соответствуют численности каждого вида служб и служащих.
Что ж, у меня были определенные планы и на эту конференцию, и на имперскую службу как таковую…
– Ваше императорское величество!
Поднимаю голову.
– По вашему повелению прибыл генерал Скалон.
– Пусть зайдет.
Генерал зашел и бодро отрапортовал о достижениях при формировании губернских и областных управлений Имперской Службы безопасности.
Выслушав доклад, я кивнул. Затем поинтересовался:
– Как дела в Малороссии?
– Как вы и повелели, государь, губернские управления Малороссии комплектуются в первую очередь. В Киеве, Одессе, Херсоне, Харькове и Екатеринославе управления уже начали свою работу. Есть незначительные шероховатости, но ничего заслуживающего вашего внимания.
– Хорошо. Еще я хочу, чтобы вы проанализировали все данные о каждом из губернаторов территорий вдоль всей линии фронта от Романова-на-Мурмане на севере до Одессы, Крыма и Кавказа на юге. Все связи, чьи интересы отстаивал, доходы – расходы и прочее. Я готов терпеть еще некоторое время скрытого коррупционера, но ни на миг не потерплю заговорщика или агента иностранных держав. А с коррупционерами Батюшин разберется своим чередом. И вот еще.
Я достал из ящика приготовленный заранее список.
– Генерал, вот перечень людей, которые подлежат немедленному аресту и мероприятий по расследованию. Это список малороссийских сепаратистов и прочих элементов, что явно по вашей части. Настоятельно рекомендую сначала данных лиц арестовать, а уж потом с ними работать. И запомните, ни один из них никогда и ни при каких обстоятельствах не должен вернуться не только в Малороссию, но и вообще в европейскую часть империи. И еще – хорошенько присмотритесь к Финляндии, я не хочу сюрпризов и с этой стороны. Также я от вас жду предложений по программе восстановления императорской власти на временно оккупированных территориях империи. Когда-нибудь наша армия или наша дипломатия вернут России временно утраченные территории, и мы должны быть готовы осуществить необходимые мероприятия по умиротворению и восстановлению лояльности как местных элит, так и населения в целом.
– Слушаюсь!
Человек бежал по коридорам и залам дворца. На него с изумлением смотрели встречные сановники, и даже чопорные камердинеры открывали рты от удивления. Говорят, что если бежит генерал, то в мирное время это рождает смех, а в военное – панику. Но что тогда сказать, если по коридорам императорского дворца бежит, да-да, буквально бежит, даже не генерал, а целый министр? Причем не просто министр, а человек, который всегда был эталоном выдержки и спокойствия?
Томительный, хотя и очень насыщенный событиями день близился к завершению. Начавшись с моего выступления на открытии сессии Государственной Думы, он томительно тянулся до самого вечера, наслаивая второстепенные события, служившие лишь фоном к ожидаемым большим известиям.
Я встал и сладко потянулся. Эх, кабинэт, кабинэт… Сколько всякой бумажной работы приходится делать императору ежедневно! Казалось бы, ты на самой вершине, наплюй на всех, живи красиво! Но нет, не работает такая схема. Увы или ах, но не работает. Устраненность от дел ни к чему хорошему не приводит. Можно, конечно, как братец Ники, и знать не ведать о событиях в стране и спокойно играть в домино в тот момент, когда в столице уже начинается Февральская революция, но чем это все закончилось? То-то же.
Но с кабинетной работой надо что-то делать. Пожалуй, пора начинать бегать по утрам. Кстати о бегать, кроссовки-то еще не изобрели. Надо будет поработать над этим и выступить в качестве рекламоносителя.
Нажимаю кнопку на передней панели стола. Является адъютант. Сегодня дежурит граф Воронцов-Дашков.
– Вот что, Илларион, организуй-ка мне кофе, будь добр.
– Сию минуту, ваше величество. Принесли вечерние газеты. Будете смотреть?
– Газеты? Да, давай и газеты.
Через минуту уже сижу в кресле и делаю глоток прекрасного кофе. Что ж, газеты, поглядим, что пишут газеты…
Первые полосы заняты репортажами об открытии сессии Государственной Думы и о моем там выступлении. Так-с, за мир, за дружбу, за все хорошее и против всего плохого, требование к Думе принять закон о земельной реформе, о порядке созыва Конституционной ассамблеи, обращение к парламентам и народам воюющих стран с поддержкой мирной инициативы, выраженной Особой Е.И.В. государя императора Всероссийского… Так, тут все ясно, свою речь я себе представлял, а комментировать мою речь особо не полагается, так что все было восторженно-сдержанным с упором на верноподданнические настроения собравшихся.
Вторым по значимости событием был репортаж с первого дня работы трибунала над участниками заговора. Тут пока особых сенсаций не было, главные свидетели и главные события будут завтра, а пока же шел обычный установочный день начала большого процесса.
Просмотрев комментарии и убедившись, что все идет по плану, я перешел к следующим новостям. В следующих новостях шло продолжение темы вчерашней демонстрации и моего выступления. Но поскольку тема уже освещалась вчерашними вечерними и сегодняшними утренними газетами, то эта тема отошла на второй план и освещалась постольку-поскольку. Полюбовавшись на свою фотографию на броневике, я усмехнулся и двинулся дальше.
Большое интервью с командиром Лейб-гвардии Георгиевского полка генералом Тимановским. Рассказ о полке, о некоторых героях, о героизме на войне, бла-бла-бла… Ага, вот, генерал рассказывает об устоявшемся на фронте мнении о том, что роль ветеранов в новой России должна быть повышена, равно как значение и статус имперской службы как таковой. Люди, служащие России и обществу, должны взять на себя миссию вести за собой. И в таком духе…
– Ваше величество! К вам со срочным делом министр иностранных дел господин Свербеев!
– Проси.
Что ж, сейчас что-то узнаю. Судя по тому, что это МИД, известия будут касаться скорее вопроса внесения Вильсоном в Конгресс акта вступлении США в войну, ведь о катастрофе на Стоходе вряд ли будет докладывать министр иностранных дел.
Свербеев зашел очень быстро, чуть ли не забежал.
– Ваше императорское величество!
– Что там с Америкой? Внес Вильсон?
Сбитый с мысли Свербеев на секунду растерялся, но быстро уловил суть вопроса.
– Э-э… Нет, государь. Президент Вильсон отложил внесение в Конгресс документа об объявлении войны Германии, мотивировав это необходимостью дополнительных консультаций. Но я не об этом!
– Не об этом? Так, о чем же, черт возьми, если не об этом?! Что может быть важнее невступления США в войну?!
У меня на душе нехорошо похолодело. Свербеев же ответил коротко:
– Германия, государь! Германия объявила о присоединении к инициативе «Сто дней для мира». Немцы остановили войну, государь…
Глава III. Гроза над Москвой
Москва.
Ночь на 22 марта (4 апреля) 1917 года
Удар грома совпал с требовательным стуком во входную дверь. Растрепанная и перепуганная прислуга выскочила навстречу спешно вышедшему из спальни владельцу дома.
– Катя, кто там? – спросил взволнованный хозяин. – Что-то случилось на заводе?
Девушка лишь невнятно пискнула и с паникой в глазах указала в сторону входной двери. А оттуда по лестнице уже поднималось несколько незнакомцев, синие шинели которых заставили сердце Дмитрия Дмитриевича сжаться в нехорошем предчувствии.
– Чем обязан, господа? – осведомился он у гостей, стараясь не выдать дрогнувшим голосом свое беспокойство.
Старший из вошедших кивнул, очевидно, обозначая приветствие, а затем поинтересовался довольно холодно:
– Я имею честь говорить с Дмитрием Дмитриевичем Бондаревым?
Хозяин склонил голову, подтверждая.
– Точно так. Чем обязан? И, простите, с кем имею честь?
Главный вошедший спокойно отрекомендовался:
– Ротмистр Воскобойников, московский жандармский дивизион. Имею предписание сопроводить вас в Высочайший Следственный комитет для дачи пояснений.
Горничная испуганно ойкнула в сторонке.
– Каких пояснений? – растерялся Бондарев. – Ночью? В такую погоду?
– Дело совершенно срочное и не терпит отлагательств. Вопрос имперской безопасности. У дверей вас ждет машина. Благоволите одеваться…
– …Степан Андреевич Степанов?..
– …Артамонов?..
– …Михайлов?..
– …Розовский?..
– …Имею предписание…
– …предписание…
– …Вопрос имперской безопасности…
– …Благоволите одеваться…
Удары грома, удары кулаками в двери, испуганные растерянные лица, выхватываемые молниями из темноты.
– …Благоволите одеваться…
– …в Высочайший Следственный комитет…
Москва. Дом империи.
Ночь на 22 марта (4 апреля) 1917 года
Ослепительная вспышка осветила Екатерининский зал, ударил гром, задрожали оконные стекла. Первая весенняя гроза 1917 года бушевала над Москвой, сметая в своем вихре ветхие конструкции, обрушивая старые прогнившие деревья, смывая неудержимым ливнем все то, что скопилось в моей империи за столь долгую и столь бурную зиму. Весна открывала себе дорогу, весна громко и с размахом объявляла о своем прибытии.
Найденная среди завалов царского добра скрипка Страдивари пела в моих руках безумной мощью «Шторма» Вивальди, и аккомпанирующий ей гром небесный придавал музыке тот самый изначальный смысл, превращая ее в гимн буре перемен, которую я обрушил на мир сегодня.
Сегодня стало очевидно, что я все-таки изменил историю. Историю не только России, но и всего мира. Пусть пока это лишь заявления, но присоединение центральных держав к «Ста дням» создавало совершенно иной расклад в мире. Признаться, я не ожидал такого поворота событий, и я пока не знал, как реагировать на это. Но сейчас я не думал об этом. Сейчас я был во власти шторма, словно буревестник, лавируя между гигантскими волнами и бросаясь в самую гущу бури.
В Москве шли массовые аресты. Ночь Длинных Молний была в самом разгаре, и десятки человек проведут сегодняшнюю ночь вне своих теплых постелей, щурясь от света ярких ламп и давая пояснения следователям. И далеко не все, кто даст эти самые требуемые «пояснения», смогут в ближайшее время вернуться домой.
Что ж, не только я могу быть адресатом посланий и намеков. И мы еще посмотрим, у кого лучше получится…
Москва.
Ночь на 22 марта (4 апреля) 1917 года
Под ледяным взглядом серых глаз Дмитрий Дмитриевич невольно поежился. Дело явно приобретало очень нехороший оборот, если им заинтересовался один из высочайших следователей. Один из семи на всю империю, включая самого Батюшина. А эти господа ерундой не занимались и за мухами не охотились. Инквизиторы, как их называли в высшем свете, занимались только самыми крупными и значимыми делами, и в отличие от имперских комиссаров, которые занимались решением проблем императора, высочайшие следователи такие проблемы находили. Конечно, надо отдать им должное, они находили настоящие проблемы, а не придумывали их сами, но вот только в результате их расследований в последние пару недель головы и карьеры летели во все стороны, невзирая на лица, титулы и связи. Фактически подчиняясь лично государю и имея право доклада на Высочайшее имя, они не боялись никого и ничего, прекрасно понимая вместе с тем, что в случае смены императора им всем несдобровать, ибо слишком многим влиятельным людям они наступили на мозоли.
И вот теперь один из этих инквизиторов, носивший к тому же созвучную фамилию Царев, удостоил его скромную персону своего очень дорогого внимания. В общем, радоваться было совершенно нечему, и предчувствие, бывшее до этого нехорошим, обернулось вдруг пониманием грозящей и, вероятно, уже неминуемой личной катастрофы.
– Благоволите пояснить, господин Бондарев, не ставили ли своей целью ваши действия подрыв военной мощи Российской империи?
– Какие действия? О чем вы говорите?
Высочайший следователь затушил папиросу в переполненной пепельнице и взял в руки папку.
– Вот показания вашего управляющего, свидетельствующие о том, что именно вы распорядились не допустить к началу рабочей смены ваших рабочих, а вместо этого отправили их на демонстрацию.
У Дмитрия Дмитриевича на лбу выступила испарина. Вот черт! Черт попутал, как есть попутал, а ведь было предчувствие, что не стоило влезать в эти игры. И если сам Царев заинтересовался этим делом, то дело это совсем кисло, тут штрафом не отделаешься…
Бондарев попытался выиграть время, чтобы найти для себя наиболее безопасную линию поведения, и потому изобразил недопонимание.
– Но позвольте, это была стихийная демонстрация. Проявление, так сказать, верноподданнических чувств. И руководство завода к этому…
– …имеет самое прямое отношение. Вот показания целой цепочки лиц, участвовавших в подготовке этой, как вы изволили выразиться, стихийной демонстрации. Тут все, начиная от вашего управляющего и заканчивая пекарями, булочниками, курьерами, шоферами и всеми, кто так или иначе готовил эту «стихийную демонстрацию» еще с вечера третьего дня. Кроме того, есть свидетельства о том, что эти действия были согласованы со многими другими управляющими и директорами других московских предприятий. А это уже попахивает участием в заговоре, антигосударственной деятельностью, саботажем и прочим, чем, смею вас уверить, милостивый государь, наше ведомство так любит заниматься.
– В чем же вы находите акт саботажа?
– А в том, уважаемый Дмитрий Дмитриевич, что было остановлено исполнение заказа Главного военно-технического управления на поставку армии грузовиков FIAT 15 Ter образца 1915 года, вследствие чего русская армия недополучила вчера три грузовика. А это, знаете ли, прямой ущерб военной мощи империи в условиях войны.
Дмитрий Дмитриевич несколько растерялся. Как-то их «беседа» странно начинается. Три грузовика? Это, конечно, прискорбный факт, но все же три грузовика – это совсем не тот масштаб, которым в представлении Бондарева должен был заинтересоваться сам инквизитор. Или это только начало?
И господин Царев его не разочаровал.
– Коих, если я не ошибаюсь, ваш завод должен был производить не менее полутора тысяч единиц в год. Причем первые сто пятьдесят автомобилей ваш завод должен был поставить уже двадцать второго февраля сего года. Но что же мы видим? Все сроки прошли, аванс в размере два миллиона семьсот тысяч рублей вашим заводом получен, но выпуск грузовиков для армии так и не налажен. Согласно справке, любезно предоставленной мне Министерством вооружений, ваш завод все еще находится в стадии строительства, готовность его мощностей составляет едва ли половину требуемого, пятьсот новейших американских станков простаивают, а доблестная русская армия, героически сражающаяся на фронтах этой войны, вместо грузовиков получает газеты с сообщениями о том, что ваши рабочие ходят на демонстрации. Вы считаете, что тут нет признаков саботажа?
– Но срыв сроков строительства завода произошел не по нашей вине. Во всяком случае, не только по нашей. И кроме того, мы за свой счет приобрели у «Фиата» узлы и запчасти для сборки итальянских автомобилей в Москве, дабы уложиться в обязательства по договору с Главным военно-техническим управлением…
Инквизитор кивнул.
– Да, я в курсе. Это все есть в справке, предоставленной Министерством вооружений. Но тут есть одно обстоятельство, которое выставляет вас, милостивый государь, в весьма нехорошем свете. Благоволите ознакомиться.
Бондарев взял в руки лист бумаги и похолодел.
– Как можете сами видеть, следствие располагает весьма обширными сведениями о хищении государственных средств и материалов, выделенных на строительство вашего завода АМО. Не менее полумиллиона рублей были самым беспринципным образом украдены у государства во время войны. Разумеется, участие в сем деле принимали не только вы, и даже ваше личное участие было незначительным, но вы как директор завода не могли не знать об этих фактах. А это, с учетом обстоятельств, грозит вам, милейший государь, каторгой, как сами прекрасно понимаете. Кроме того, следствием установлено, что за организацией этих так называемых стихийных демонстраций стоят вполне конкретные люди, заинтересованные в том, чтобы добиться на волне пацифизма смягчения условий выполнения военных заказов для их предприятий, а также имеющие цель вынудить власть идти на уступки крупному капиталу, включая частичное или полное списание ранее выделенных ассигнований, получение от государства дополнительных военных заказов и соответственно авансов под них.
Дмитрий Дмитриевич попытался взять себя в руки, стараясь, чтобы инквизитор не заметил того, как эти самые руки у него сейчас дрожат.
– Должен ли я считать себя арестованным?
Царев кивнул.
– Разумеется. Было бы странно после всего, что вы натворили, вас взять и отпустить, не находите? Смею вас уверить, у нас с вами еще будет много приятных встреч. Слишком многое вы знаете, слишком долго мы ждали того дня, когда нам будет дозволено заняться такими, как вы, как Рябушинский, и прочими, ставящими личную выгоду выше интересов воюющего Отечества.
Бондарев молчал и в каком-то оцепенении слушал раскаты грома, доносящиеся с улицы, и смотрел на озаряемого вспышками молний за окном сидящего за столом инквизитора. Дело ясно – вся его прежняя жизнь подошла к концу, все, семья, работа, интересное дело, все осталось в прошлом из-за того, что он однажды уступил Рябушинскому и согласился сделать «мелкое одолжение», подписав те бумаги.
Словно прочитав его мысли, инквизитор покачал головой.
– Я одного понять не могу, зачем вы в это дело влезли? Вы же технарь, инженер и даже, как я слышал, неплохой конструктор. Во имя чего? Неужели только ради денег?
– Нет, деньги тут совершенно ни при чем, – хмуро ответил Дмитрий Дмитриевич. – Так сложились обстоятельства, что я не смог отказаться.
– Что ж, – кивнул Царев, – в этой жизни за все надо платить. В том числе и за ошибки, и за обстоятельства. Так что, милостивый государь, на этом мы с вами…
В этот момент в дверь решительно постучали.
– Кого несет там? – раздраженно спросил инквизитор. – Я занят!
Дверь открылась, и на пороге возник человек в форме флигель-адъютанта.
– Опять вы? – Царев нахмурился. – Ваша светлость, я уже сказал вам, что ваши ходатайства не изменят ситуации. Здесь вам не ваше Министерство вооружений, здесь Следственный комитет!
Герцог Лейхтенбергский пожал плечами.
– У меня к вам есть одна бумага. Только боюсь, вам не понравится.
Инквизитор взял протянутую бумагу, и лицо его побагровело.
– Это возмутительно! И Маниковский не может помешать правосудию! Я этого так не оставлю!
– Это ваше право, – согласился герцог, – но факт имеет место. Я могу забрать господина Бондарева?
Инквизитор помолчал пару минут, обдумывая ситуацию, затем нехотя кивнул.
– Забирайте. Но свое мнение об этом деле я доложу наверх.
И обратившись к задержанному, бросил:
– Не радуйтесь раньше времени. Уверен, мы вскоре с вами вновь увидимся. И тогда вы ответите за все, уж поверьте! Так что до скорой встречи, господин Бондарев!
И директор завода АМО вышел на негнущихся ногах вслед за полковником…
Буря над Москвой лишь усиливалась, и Бондарев успел промокнуть до нитки, прежде чем добежал вслед за герцогом Лейхтенбергским до ждущего их автомобиля.
– Вот что я вам скажу, господин Бондарев, – хмуро заявил полковник, стряхивая воду с папахи. – Вытаскивать вас из этого здания мне не доставляет ни малейшего удовольствия. Равно как и его высокопревосходительству господину министру генералу Маниковскому, уж поверьте!
– Благодарю вас, ваша светлость.
– Оставьте ваши благодарности в пользу бедных, а мне дайте результат. Маниковскому пришлось обращаться с прошением лично к государю, чтобы вашему делу не давали ход в Следственном комитете. А государь наш, не сомневайтесь, потом спросит о вас. И поверьте, или министр вооружений из вас выжмет последнюю каплю вашего пота, потом выдавит последнюю каплю вашей крови, а ваше сухое чучело выставит в музее вашего завода, как памятник героическому директору, или я плохо знаю Алексея Алексеевича. А Маниковского я, как товарищ министра, знаю хорошо. Так что на каторге вам было бы однозначно легче.
– Ну, уж нет, я лучше чучелом в музей завода.
Полковник пожал плечами.
– Ну как скажете. И помните, Следственный комитет никогда не забывает ничего, а за каждым, кого удалось вырвать из этого учреждения, будут охотиться самым натуральным образом, выискивая малейший повод вновь заполучить свою жертву обратно. Так что польза от вас Отечеству должна многократно превышать ваши возможные ошибки. Вообще, не будь сейчас войны, не будь ваши знания и опыт так нужны для скорейшего запуска собственного производства этих грузовиков, я вряд ли сумел бы вас вытащить из цепких когтей Царева. Но не дай вам бог даже подумать о чем-то непотребном, будь то какие-то махинации или эти проклятые демонстрации, будь они неладны! Ладно, я все сказал, а вы меня услышали.
– Услышал. Все равно спасибо.
Герцог помолчал, а затем добавил:
– И вот еще что. Выкручивайтесь как хотите, но завтра, а точнее, уже сегодня, у вас встреча с министром вооружений. Забудьте о том, что вы наемный директор, что завод принадлежит акционерам, теперь ваш начальник – Маниковский, ну и я, как его заместитель. Я вовсе не удивлюсь, что после работы Следственного комитета ваш завод вообще национализируют. Как бы там ни было, но Маниковский ждет от вас чуда, и вы это чудо должны ему явить, невзирая на интересы каких бы то ни было акционеров. Вы поняли меня?
Бондарев хмыкнул и осторожно поинтересовался:
– Какого рода ожидается чудо?
– Запуск завода на полную мощность и доведение объема выпуска грузовых автомобилей «Фиат» до конца текущего года, как минимум до пяти тысяч единиц.
– Но…
– «Но» вы могли говорить Цареву. Здесь же нужно просто взять и сделать. Или умереть. Идет война, Дмитрий Дмитриевич, и мы здесь такие же солдаты, как и те, кто сейчас на фронте. И поверьте кавалеру Георгиевского креста и Георгиевского оружия за храбрость, в тылу воевать порой тяжелее и страшнее, чем на фронте самому водить в атаку стрелковый полк. Я вам клянусь, я бы предпочел фронт, если бы не тяжелое ранение и если бы не повеление нашего государя. Посему отбросьте все ваши привычные представления о возможном и невозможном. Работа вашего завода находится на личном контроле императора. НЕ РАЗОЧАРУЙТЕ ЕГО!
– Что скажете, Степан Модестович?
Царев кряхтя уселся в кресло напротив Батюшина и посетовал:
– Забрали у нас очередного задержанного. Трудно стало работать.
– Лейхтенбергский приезжал?
– Да, третий раз за ночь пожаловал. И Маниковский приезжал. И Ипатьев дважды.
Глава ВСК вздохнул:
– Видите, Степан Модестович, Маниковскому со товарищи также нелегко приходится. Мы-то хоть в здании, а им приходится все больше мокнуть.
– Да что им сделается-то? Вообще же, Николай Степанович, сомневаюсь я – не пострадает ли наша репутация от этого дела? Скольких уже сегодня у нас забрали-то? Что ж мы за инквизиция, если у нас можно так легко арестованных забирать?
Батюшин покачал головой.
– Это ж не по прихоти, а сугубо для дела. Да и не всех же мы сегодня отпускаем. Только нужных и особо ценных.
– Да понимаю я все, – горестно повторил вздох Царев, – но душа-то болит. Да и сердце-то противится такому безобразию.
В дверь вежливо постучали. Появился адъютант Батюшина и доложил:
– Николай Степанович, там Рябушинского доставили.
– Хорошо, спасибо. Сейчас буду.
Глава ВСК встал и усмехнулся.
– Вот видишь, Степан Модестович, пришла и моя очередь лицедействовать. Ничего не попишешь – главный инквизитор!
Глава IV. Гроза над миром
Дорогой Джорджи!
Чрезвычайно признателен тебе за твой столь быстрый ответ на мое предыдущее личное послание. Особо я рад тому, что ты разделяешь мою озабоченность резким ухудшением отношений как между нашими странами, так и между Россией и Францией, и благодарен тебе за выраженное в твоем письме желание не допустить дальнейшей эскалации имеющегося конфликта.
Однако с момента моего прошлого письма ситуация лишь усугубилась, и мировая обстановка резко осложнилась заявлением центральных держав о присоединении к инициативе «Сто дней для мира». В этой связи вопрос наступления войск Антанты во Франции приобретает дополнительные риски, в том числе и для внутриполитической обстановки в наших странах. Я не имею представления, на чем основана такая железная уверенность твоих генералов в успехе, но моя информация и мое чутье момента говорит об обратном – наступление Нивеля будет иметь катастрофические последствия для общественного мнения и для всего хода этой войны.
Россия, не без участия известных тебе внешних сил, первой ощутила на себе стихию общественных возмущений, и удержать империю от революции удалось лишь очень решительными мерами, повлекшими за собой смену монарха и необходимость официального принятия в качестве основы новой государственной политики некоторых лозунгов, популярных в массах. Одной из таких мер и является столь критикуемая тобой инициатива «Сто дней для мира», позволившая сбить накал общественных страстей и как-то стабилизировать власть в России. Для окончательной стабилизации и укрепления русской армии нам как раз и понадобятся эти сто дней, после чего Россия вновь сможет взять на себя обязательства, предусмотренные нашим союзническим договором. Но пока ситуация не стабилизировалась, любое потрясение, в том числе потрясение народного сознания, вызванное катастрофой на фронте, может привести к неконтролируемому общественному взрыву и революции в России, что в нынешних условиях почти неизбежно приведет к выходу Российской империи из войны, с вероятной потерей значительных территорий. Думаю, что не стоит напоминать о том, что такой катастрофический выход России из войны приведет к необходимости разного рода репарационных выплат Германии и другим ей союзным странам, причем значительную часть этих выплат будет составлять продовольствие и сырье военного назначения. Плюс захват многих богатых и плодородных земель запада России. А если добавить к этому открывающуюся для центральных держав возможность снять с русского фронта множество дивизий и отправить их во Францию и Италию, будет совершенно очевидным, что такой исход нынешних событий будет крайне опасным для держав Антанты и для итогов всей войны в целом.
Посему критикуемые тобой мои действия в этой сфере направлены не на подрыв мощи стран-союзниц по Сердечному Согласию, а наоборот, на преодоление возникшего кризисного положения и для конечной победы в этой войне. Смею также напомнить тебе, что сложившееся в России критическое положение сложилось в том числе и не без участия твоих подданных, занимающих весьма ответственные посты в твоем правительстве, равно как и не без участия другого участника Сердечного Согласия – Франции. Так что я вправе ожидать не только критики, но и помощи в преодолении кризиса, возникшего в России. Я прошу тебя употребить все твое влияние и охладить горячие головы в Лондоне и Париже. Усугубление кризиса ударит не только по России, но и по Антанте в целом. В частности, мне представляется совершенно неприемлемым требование французской Главной Квартиры о безусловном подчинении русских бригад во Франции генералу Нивелю и о безусловном участии моих войск в предстоящем наступлении. Огромные потери в Русском экспедиционном корпусе могут стать той каплей, которая переполнит чашу общественного негодования и взорвет ситуацию в России. О последствиях этого я написал тебе выше. Оптимальным мне видится перевод моих бригад на Балканы или вывод их в Россию. В качестве компромисса возможен вариант применения русских войск для прикрытия других участков Западного фронта, что позволит высвободить для участия в наступлении Нивеля дополнительных французских или британских частей, задействованных на этом театре военных действий. Такая мера позволит не уменьшать количество задействованных для удара сил и вместе с тем поможет избежать выхода России из войны. Но и в этом случае мои войска будут подчинены русскому командованию во Франции.
Но повторюсь, я считаю решение о наступлении ошибочным. В этой ситуации я могу лишь повторно рекомендовать Лондону и Парижу отложить наступление на Западном фронте и формально присоединиться к инициативе «Сто дней для мира». Уверен, что этот срок был бы очень важным как для укрепления наших армий, так и для стабилизации обстановки во всех наших странах. Тем более что время работает против центральных держав, о чем я тебе аргументированно писал в прошлом моем послании.
Разумеется, выбор остается за руководством Великобритании и Франции. Я вправе лишь уповать на то, что мудрость и благоразумие восторжествуют в высоких кабинетах и в высоких головах.
Положение мне представляется действительно критическим. Надеюсь на быстрый ответ и на позитивный результат наших совместных усилий. На счету каждый час.
Ситуация требует принятия столь срочных мер, что я позволю себе отправить это личное послание телеграфом с тем, чтобы мой посол в Лондоне его передал тебе незамедлительно.
С уважением и наилучшими пожеланиями, твой кузен Майкл.
4 апреля 1917 года, Москва.
Париж. Франция.
23 марта (5 апреля) 1917 года
– Где-то я такое уже видел!
Урядный пробирался сквозь возбужденную толпу, невольно вспоминая примерно такие же толпы, которые ему приходилось лицезреть в Петрограде не так давно. И здесь, как и тогда, в России, полиция не так уж сильно препятствовала демонстрантам, а солдаты жандармерии явно старались отбыть номер, не слишком усердствуя в исполнении приказов. Да и приказы эти были какими-то растерянными, словно сами приказывающие не знали точно, что с этим всем делать и нужно ли делать вообще.
Точно так же собирались толпы на улицах, точно так же шумели митинги, точно так зажигали толпу ораторы. Вот и сейчас какой-то простецкого вида усатый человек вещал с импровизированной трибуны, и его голос разносился далеко по улице.
Послушав пару минут горячую антивоенную и антиправительственную речь, Урядный спросил стоявшего рядом мужчину явно пролетарского вида:
– Простите, мсье, а кто это выступает?
Тот смерил Степана взглядом, полным сомнения, но все же разъяснил:
– Это Гастон Монмуссо, он из наших, из железнодорожников.
– Благодарю вас, мсье!
Урядный коснулся шляпы и отошел в сторону. Отвечавший ему человек проводил его оценивающим взглядом, но ничего не решив, вновь повернулся в сторону оратора.
А оратор все клеймил и клеймил, вдохновлял и вдохновлял, обличал и обличал, призывал и призывал. В общем, делал все то, что обычно делают искусные ораторы, умеющие завести публику и повести ее за собой.
– Гастон Монмуссо, – проговорил сам себе Степан под нос, – надо будет запомнить.
Впрочем, нельзя сказать, что происходящее было таким уж неожиданным поворотом событий. Антивоенные настроения витали в воздухе и даже усиливались с каждым днем. Сам Степан Урядный за эти дни во Франции повидал всякого, околачиваясь и в различных парижских кофейнях, и среди простого парижского люда, и среди обыкновенных солдат, коих в Париже было предостаточно. И повидал, и послушал, и увидел, и услышал. А услышал он в основном глухой ропот недовольства тем, что война давно уже превратилась в мясорубку, перспектив скорой победы не видно, торговля замерла, коммерция умирает, а жить с каждым днем становится все труднее и все дороже. И это говорили те, кто жил в тылу, а уж те, кто прибывал на побывку с фронта, вообще не стеснялись в выражениях.
Но такие разговоры были и раньше, ни во что не выливаясь. Глухой ропот таковым и оставался до тех пор, пока не произошел резкий сдвиг в международной обстановке. Когда сначала русские, а за ними и боши объявили о своих «Ста днях» и готовности начать говорить о возможном перемирии, у масс появилась сначала робкая, но с каждым днем набирающая силу надежда на то, что уж сейчас-то и остальные страны Антанты, сохранив лицо, все же в той или иной форме согласятся приостановить эту бессмысленную войну. В такое развитие событий верили многие, многим это виделось делом совершенно ясным и решенным, так что Урядному не раз и не два приходилось быть свидетелем различных пари на предмет того, кто, когда, в каком порядке и в какой форме сообщит миру о том, что и Великобритания, Франция, Италия и другие страны готовы начать переговоры об окончании войны.
Вчера Степану один приличного вида господин даже доказывал авторитетно, что у него есть совершенно точные сведения из весьма осведомленных источников, что решение об окончании войны уже неофициально принято и сейчас идут тайные переговоры с Германией о том, что немцы должны уйти из Бельгии, а Эльзас и Лотарингия будут объявлены самоуправляемыми территориями под совместным управлением Парижа и Берлина. Говоривший это господин заговорщицки шептал об этом Степану и был полон таинственной важности.
Другой господин утверждал, что секретные переговоры об окончании войны ведутся уже давно, а русский император объявил о «Ста днях» по поручению из Лондона и Парижа, желавших сохранить лицо. Мол, об этом русского царя просил сам английский король в личном и совершенно секретном письме. Что мир дело решенное, вон даже Америка не стала вступать в войну, поскольку в Вашингтоне об этом точно знают.
Было немало разговоров о том, что участники войны ведут переговоры о возврате границ, которые были на момент начала войны, и что немцы ведут торг о том, чтобы не платить никаких репараций. Но, мол, ничего у них, понятно, не выйдет, и Германии, безусловно, придется заплатить.
Кто-то утверждал, что немцы хотят остаться на тех территориях, которые они захватили в ходе войны, но Антанта требует ухода немцев. И еще Эльзас и Лотарингию. И Бельгию.
В общем, в головах у многих творился бардак, когда никто ничего толком не знает, но впечатление такое, что что-то важное и абсолютно секретное знают все поголовно. Версий гуляло множество, но было в них и одно общее – похоже, что войне конец. Дальше версии расходились и ветвились самым причудливым образом.
Окончательно все уверились в благополучном исходе событий уже после того, как папа римский Бенедикт XV выступил вчера с обращением к воюющим странам прекратить войну и сесть за стол переговоров, а также о своей готовности выступить посредником между сторонами конфликта.
Тем большим шоком стало сегодняшнее известие о том, что английская и французская армии начали мощнейший артиллерийский обстрел германских позиций. Всем стало ясно, что надежды на мир рухнули, что генералы не собираются останавливать войну и впереди союзников ждет то самое наступление генерала Нивеля, о котором так много судачили в парижских кафе и которого так опасались многие.
Официальные газеты тут же раструбили о начале решающей битвы, которая закончит эту войну, о военном гении генерала Нивеля, о героических солдатах Антанты, которые опрокинут врага и заставят его капитулировать, вернуть Франции потерянные в прошлой войне исконно французские Эльзас и Лотарингию, восстановить независимость Бельгии и выплатить гигантские репарации. В общем, Германия заплатит за все!
Много на страницах французской официальной прессы рассуждалось о том, что французы – свободолюбивый народ, который не может терпеть несправедливость и угнетение других народов, что мир не может быть установлен до тех пор, пока многие малые народы страдают под гнетом центральных держав, пока огромные территории и целые страны находятся под оккупацией, и потому французы вместе с другими свободолюбивыми народами решительно отвергают всякий компромисс, поскольку мир в нынешних условиях станет унижением, равнозначным поражению.
Однако, вопреки бравурному тону газет, на улицах городов Франции царило совсем иное настроение. Шок, гнев, растерянность – вот что видел вокруг себя Степан Урядный, пробираясь сквозь толпу.
Откуда-то спереди потянуло дымом. Степан не видел из-за голов подробностей, но там явно что-то горело.
– Пожар?
Ему весело ответил идущий навстречу молодой человек студенческого вида:
– Нет, мсье. Горит полицейский участок!
Урядный кивнул и проговорил по-русски:
– Началось…
Что ж, вот в воздухе и начал витать запах беспорядков, предвестник революционных потрясений, про которые ему сегодня так красочно сказал (принимая «пожертвования» из рук Степана) мсье Лекуан:
– Щепетильность в методах – это буржуазный пережиток, чуждый делу истинной революции…
Москва. Дом империи.
23 марта (5 апреля) 1917 года
Я хмуро смотрел на своих министров.
– Это – ультиматум.
Сандро кивнул.
– Фактически так и есть. Они все поставили на карту.
Свербеев склонил голову.
– Это так, государь.
– Но они же понимают, что мы на это никогда не согласимся?
– Да, – мой военный министр кивнул, – и это требование о назначении французских генералов на командные посты в Русском экспедиционном корпусе я считаю откровенной провокацией, которая имеет своей целью сделать для нас этот ультиматум совершенно неприемлемым. Мало того, что они требуют подчинения французскому командованию наших войск, так еще и обставляют это требование совершенно позорными для нас условиями, словно наши бригады это какие-то дикие индийские сипаи или негры Алжира!
Глава МИДа счел нужным отметить:
– По дипломатическим каналам нам разъясняют это требование как единственный вариант для России выполнить свои союзнические обязательства и при этом не нарушить собственное заявление о «Ста днях для мира». Мол, русские части находятся под французским командованием, а потому как бы не совсем русские. А Россия сама по себе тут ни при чем, приказа наступать не отдавала и таким образом свои заявления никак не нарушала.
– Демагогия! – Нечволодов был категоричен. – Они просто хотят нас вынудить воевать дальше. Уверен, что стоит нашим экспедиционным силам принять участие в наступлении, нас тут же обвинят в том, что мы сами отказались от соблюдения «Ста дней», атаковав Германию!
– Верно, – согласился Сандро, – впрочем, они и сами находятся в таком положении, при котором должны спешить с решительными мерами, в том числе с мерами демонстрационного характера. Есть информация, что союзное командование так спешит с началом этого наступления, поскольку есть вероятность, что войска вообще откажутся наступать, если вопрос далее откладывать. Судя по донесениям разведки, у них там совсем плохо в войсках с настроением и дисциплиной. Вероятно, они боятся того, что отказ русских бригад идти в наступление станет дурным примером для остальных.
– К тому же, – заметил Свербеев, – их вряд ли прельщает ситуация, при которой на территории Франции находятся две иностранные бригады, от которых неизвестно чего ждать. Там и так в стране неспокойно, в Париже беспорядки на улицах, а тут еще это. Вот и хотят поставить командовать русскими войсками местных генералов.
– Возможно, они считают, что у нас просто нет выхода, кроме как согласиться на их требование. – Сандро смотрел на развернутую на столе карту. – Вывести наши бригады без согласия французов мы не можем, до Швейцарии далеко, а если они двинутся с места, то это уже будет мятеж.
– В этой всей истории, – произнес я, – неясно главное: что же нам будет за отказ? Обычно ультиматум предусматривает и конкретную угрозу, здесь же есть только категорическое требование, но нет ничего про то, что они сделают в случае, если мы не станем этого делать. Какие соображения на этот счет?
Все помолчали. Наконец военный министр прервал затянувшуюся паузу:
– Думаю, что союзники могут потребовать интернирования наших бригад. Потребуют разоружения и следования во французские лагеря для интернированных лиц.
– Вероятно. – Нечволодов кивнул, соглашаясь. – Мы же можем потребовать интернирования в нейтральной стране, например, в Швейцарии. Но само требование об интернировании будет означать, что союзническим отношениям пришел конец. Посему, хотя шанс на это есть, но все же я бы требование об интернировании не рассматривал как самое очевидное. Я бы все же предположил, что союзники не рискнут предпринимать жесткие меры, ведь подобные действия могут стать причиной выхода России из войны. Вряд ли Лондон и Париж радует перспектива переброски множества немецких дивизий с русского фронта. Даже если Россия не наступает сто дней, риск все равно сдерживает немцев от этого шага, а так – все может быть. К тому же возможность беспрепятственно закупать Германии в России сырье и продовольствие явно улучшит стратегическое положение центральных держав.
Сандро возразил:
– Но похоже, что в Лондоне и Париже уверены в том, что Нивель прорвет-таки фронт и вынудит Германию запросить мира на условиях Антанты. Так что я допускаю мысль, что они поставят на карту всё. В этом случае их главная задача мобилизовать все силы для этого удара.
– В послании королю Георгу я предлагал, как вариант, разместить русские войска на других участках фронта, где нужно обороняться, а не наступать. Высвободившиеся же французские и британские войска могут быть переброшены для усиления группировки Нивеля.
Великий князь отрицательно покачал головой.
– Нет, это не сработает. Во-первых, это довольно сложно организационно, провести ротацию и переброску такого количества войск, во-вторых, это займет довольно много времени, что потребует переноса сроков наступления, а это, в условиях быстро прогрессирующего разложения дисциплины, может вообще поставить под удар само наступление. К тому же это подорвет дух войск и опять же станет дурным примером для остальных.
– А каков шанс на то, что союзники просто сделают вид, что ничего не происходит, и оставят наши войска там, где они находятся, не предпринимая никаких действий на их счет?
– Я бы на их месте так и поступил. – Сандро кивнул. – Это наименее конфликтный вариант, не сулящий особых проблем и не влекущий особых последствий. Вполне может быть, что они так и поступят. В конце концов, в этом ультиматуме действительно не указывается, что же они предпримут в случае нашего отказа. Возможно, что это не случайно, возможно, это был такой жест психологического давления – а вдруг мы дрогнем и уступим?
– Может и так.
Я посмотрел на Свербеева.
– Какова реакция Вашингтона на начало артподготовки Антанты?
– Сдержанная. Пока ни одна из групп влияния не получила перевес. Сторонники вступления в войну пока не имеют очевидного преимущества. Я не удивлюсь, что спешка с началом французско-британского наступления вызвана в том числе и стремлением доказать Америке, что чаша весов окончательно качнулась в пользу Антанты, что победа действительно близка и что США нужно поспешить вступить в войну, дабы успеть к разделу победного пирога. Что же касается реакции общества, газет и улицы, то тут пока преобладает умеренная позиция. Впрочем, уже есть информация о готовящихся сегодня демонстрациях в поддержку мира по всей Америке. Так что вступление США в войну пока не очевидно.
– А насколько все серьезно на улицах Англии и Франции? Я читал сводки и, честно сказать, несколько удивился цифрам, которые указаны там. Что, действительно столько людей бастует?
– Да, и количество забастовок растет с каждым часом. Да и толпы на улицах растут. Уже имели место столкновения с полицией в Париже и в Манчестере. В Париже толпа даже сожгла полицейский участок. Есть сведения о готовящемся вводе в столицу Франции армейских подразделений для наведения порядка. Еще в Риме сегодня прошла манифестация с призывом к властям объявить о присоединении Италии к «Ста дням» и не участвовать в наступлениях. Демонстранты были разогнаны полицией. Дошло даже до стрельбы в воздух.
– Что ж, – подвел я итоги, – думается, что самым правильным в этой ситуации будет не давать никакого внятного ответа на ультиматум, а затеять раунд переговоров, консультаций и согласований. Заявить, что мы согласны в принципе на оперативное подчинение русских бригад французскому главному командованию, но с сохранением русского командования частей и с гарантией неучастия наших войск в наступлении. Можем вновь помуссировать вопрос о ротации с французскими частями на других участках фронта. В общем, задача вывести корпус из-под возможных санкций со стороны Франции и свести все к ситуации, когда наши войска просто оставят в покое. Но дайте Мостовскому знать, чтобы он срочно начал готовиться к ситуации с возможным интернированием русских бригад. Пусть готовит Красный Крест, пусть продумают коридоры для марша наших войск к границе Швейцарии и, как вариант, маршу в ближайший морской порт для возможной эвакуации морем. И проработайте вопрос фрахта судов нейтральных стран для перевозки наших солдат в Россию или, к примеру, в Швецию. Будем надеяться на лучшее, господа, но готовиться мы должны к худшему, как ни банально звучит эта истина.
Москва. Соборная площадь Кремля.
25 марта (7 апреля) 1917 года
Когда-то, в том далеком будущем, которое, вероятно, уже никогда не увижу, я очень бесился от всякого рода никому не нужных торжественных балаганов, на которые всегда сгоняли насильно. Собрания, митинги и прочие обязаловки меня доводили до белого каления. Но там я был человеком, так или иначе, подневольным, которому нужно было что-то там кому-то там демонстрировать. А тут? Я же тут на самой вершине иерархии! И что? А ничего! Иду по залам Большого Императорского Кремлевского дворца и веду за собой торжественное стадо членов Императорской Фамилии через торжественно-восторженное стадо, состоящее из первых лиц моего Двора, придворных дам, генералов и офицеров моей Свиты, прочих Удостоенных Чести Узреть Особу Его Императорского Величества Государя Императора Михаила Александровича во время Малого Императорского Выхода…
Короче говоря, мы шли в церковь. Сегодня Благовещение, и всем было абсолютно наплевать на то, что у меня сегодня дел выше крыши. Кого это волнует? А никого! Протокол есть протокол.
И, главное, не могу я с этим ничего поделать, вот гадство! Основа империи – монархия. Основа монархии – традиция. И ты можешь устраивать какие угодно революции, но ничего не поменяется. От того, что императора переименуют в генерального секретаря, а потом в президента, по сути, ничего не изменится, все то же самое – протокол, протокол, протокол. Меняются лишь декорации, но любую декорацию нужно поддерживать, потому что служит она совсем иным целям. И никого не интересует, что у тебя сегодня дел за гланды, как говорят в Одессе. Ничего, перетопчешься, изволь прибыть на открытие чего-то эпохального, выступить там-то, вручить ордена тем-то, похлопать по плечу того-то.
Но, в отличие от всякого рода республиканских форм, у меня есть возможность официально и на постоянной основе замкнуть весь круговорот элит лично на себя. И заниматься их отсевом и выращиванием вполне официально и очень эффективно.
Ведь, на самом деле, сюда насильно никто никого не сгонял. Наоборот, попасть на торжественный Императорский Выход считается честью и показателем статуса, своего рода формой награды или поощрения. И ладно Малые Выходы, ведь сюда попадает ограниченное количество персонажей, из тех, кто и так, так или иначе, имеет доступ к моей Священной Особе. А вот завтрашний Большой Императорский Выход – это уже совсем иная история, туда попадает куда больше народа. Чиновники и сановники, лица, имеющие высшие придворные, военные и гражданские чины и звания первых четырех классов Табели о рангах, генералы и офицеры Свиты, лейб-гвардии, армии и флота, городские головы, купцы первой гильдии, поставщики Двора Его Императорского Величества, послы и дипломаты иностранных держав, лица, имеющие особые заслуги перед империей, высшее духовенство и прочая, прочая, прочая… Добавьте к этому их жен и дочерей (в случае, если они уже были представлены ко Двору), и вы сразу представите весь этот бомонд. И попасть сюда можно только по персональному приглашению Министерства двора и уделов, где обрабатываются все прошения и ходатайства от других министерств и ведомств, а все претенденты проходят через сито моих спецслужб и фискальных органов.
Да, и представление ко двору также процедура еще та. Так что Традиция в действии. Другое дело, что я не собирался ограничиваться тусовкой внутри дворянского сословия, а, наоборот, собирался сделать это шоу реальным двигателем прогресса.
Правда, пока я нахожусь в этом времени, мне не доводилось еще устраивать Большой Выход, но ближайший очень скоро. Судя по памяти прадеда, все будет широко, торжественно и шикарно. Выстроятся шеренги Кавалергардского полка, а вся публика поделится на тех, кто «до кавалергардов», и тех, кто «после». И те, кто в этот раз оказался «после», будут отчаянно стремиться и интриговать изо всех сил, чтобы хотя бы раз оказаться «до», ведь это не только честь, не только возможность оказаться поближе к императору, но и возможность оказаться среди людей самого высшего круга, быть представленными, иметь возможность завязать полезные связи, нужные знакомства, устроить свои дела и дать новый импульс своему делу или своей карьере. Да и те, кто оказался «до», все равно времени зря терять не будут, занимаясь тем же самым, но в своем, «дальнем», кругу. Впрочем, и в этот дальний круг мечтают попасть десятки и сотни тысяч человек в любой конкретный момент времени. А уж попасть в число счастливчиков, которые имеют привилегию присутствовать на Малом Императорском Выходе, так это вообще мечта мечт. А попасть на глаза императору и заинтересовать его – так это просто джек-пот!
Так что стремятся люди на эти Выходы, ведь вся Большая политика делается здесь и Большие деньги крутятся именно здесь. И Большие возможности, Большая удача и все остальное в этой жизни, что символизирует Большой успех.
К счастью для всех амбициозных людей, Большие Выходы случаются довольно часто, а Министерство двора ночами не спит, сортируя претендентов и рассылая приглашения. Нет, разумеется, эти самые Выходы далеко не единственная возможность делать дела и быть в тренде, но стоит оказаться вне этого круга – и котировки твоих личных акций стремительно начнут обесцениваться. А если тебе не прислали приглашение демонстративно, то…
То тебя начнут обходить десятой дорогой, как зачумленного. Так что, если я таки решусь осуществить концепцию множественных столиц, то мне придется самому курсировать между ними, время от времени делая Большой Выход в каждом из моих центров. Разумеется, в каждом из них будет своя специфика, где-то будет больше военных, где-то основу тусовки составят всякие финансисты, где-то ученая братия, а где и молодежь, но суть от этого не изменится.
Да и не следует забывать, что ближний бомонд будет следовать за мной, согласно графику Больших Выходов, а значит, будут не только сидеть в Москве, но и активно изучать дела в основных центрах империи, вкладывать внимание, силы и деньги в проекты на местах. Да и без своих особняков в каждом из имперских центров они никак не смогут обойтись. А это инвестиции, развитие городов и территорий, прогресс, одним словом.
А потому нет у меня выбора. Потому и иду сейчас по залам Кремля, и идет за мной шлейф родственничков и приближенных. Идем мы в древнейший Успенский собор, на праздничный молебен.
А дела? Дела – подождут. Сегодня царствует Традиция.
Москва. Дом империи.
25 марта (7 апреля) 1917 года
Сегодня – Благовещение. Сегодня в империи праздник. Выходной день. Не для меня.
Такова уж обязанность правителя – обеспечивать своим подданным праздничное настроение. Нет, разумеется, они и сами по себе прекрасно отпразднуют все что угодно, с поводом, как, впрочем, и без оного. Но даровать им дополнительные поводы для праздника прямая обязанность правителя.
Тем более что в этом году шло два праздника подряд – Благовещение и Вербное воскресенье, по каковому случаю города принарядились, в церквах шли праздничные службы, на площадях развевались флаги, играли оркестры, а снующие меж толп мальчишки-газетчики выкрикивали праздничные заголовки утренних газет.
«Обращение государя императора ко всем верным подданным!»
«Государь император повелел Государственной Думе подготовить новый Закон о земле!»
«Государь император повелел Государственной Думе подготовить Трудовой кодекс!»
«В Государственную Думу внесен проект Закона о всеобщем равном избирательном праве и равных правах для женщин!»
«В Государственную Думу внесен проект Закона об отмене сословных и прочих ограничений!»
«Государь император повелел Государственной Думе подготовить Закон о созыве Конституционной ассамблеи!»
«Россия подтверждает приверженность выполнению „Ста дней для мира!”»
«Государь император повелел установить новый государственный праздник – Первое мая – День Освобождения Труда!»
«Благая весть! Благая весть! Покупайте газеты!»
И газеты расхватывали словно горячие пирожки. Толпы возбужденно обсуждали новости, играла музыка, деревья и столбы были украшены цветными лентами, лоточники разносили сладости, городовые ходили с улыбками на лицах, и в городе царила праздничная эйфория.
Что ж, не зря я вчера давал аудиенцию новому руководству Государственной Думы. Прониклись важностью момента. И князь Волконский поспособствовал, да и на нового председателя я рассчитывал, поскольку господин Богданов показался мне верноподданным вполне вменяемым и договороспособным. Ну, а вдруг что, вдруг надо протащить какой-то особо токсичный закон, так у него есть заместитель – господин Крупенский, на которого есть довольно обширное досье в Отдельном Корпусе жандармов, в том числе и его собственноручные расписки на получение от Департамента полиции вознаграждения за осведомительство в общей сумме свыше двадцати тысяч рублей. Да и близок он был к великому князю Кириллу Владимировичу, что по нынешним временам, вдруг что, вполне тянуло на очень большие пожизненные неприятности. Да и не один он там такой. Так что были у меня методы воздействия на Государственную Думу. И она меня не подвела.
Я смотрел на бурлящую Красную площадь из окна своей двухуровневой библиотеки в ротонде Дома Империи и пытался дать ответ самому себе: миновала ли угроза? Не обернутся ли эти толпы, словно оборотень, страшным зверем? Удалось ли сбить тот возбужденно-агрессивный настрой, который царил на улицах еще несколько дней назад? Ответа у меня не было. Все могло повернуться как угодно.
Тем более что многое все еще не зависело от моей не очень скромной персоны. Игра, которая разворачивалась сейчас между Россией, с одной стороны, Великобританией и Францией – с другой, при молчаливом нейтралитете остальных членов Антанты и США, очень напоминала мне блеф в покере, когда каждый из игроков пытается продемонстрировать куда более лучший расклад на руках, чем есть на самом деле. По нашим коллективным прогнозам и анализу, именно блефом было стремление повысить ставки в игре за счет выдвижения совершенно неприемлемых требований к России о передаче под полное французское командование русских войск во Франции и, как следствие, участие в наступлении Нивеля. Не было ни одной логически обоснованной причины Парижу и Лондону ухудшать и без того плохие отношения между важнейшими союзниками.
Причем в этой игре Англия явно играла роль хорошего полицейского, а Франция – соответственно плохого. Мой чудесный кузен Джорджи всячески изображал взвешенный подход, но и он не демонстрировал явного желания договариваться. Было очевидно, что и в Лондоне, и в Париже однозначно уверены в том, что Россия уступит, новый русский царь капитулирует или же его окружение предпочтет уронить императора головой вниз с лестницы, дабы не портить отношения с «цивилизованным миром».
Вот только всю эту вольницу за истекший почти месяц я поприжал, а ночные аресты посреди грозы убедили даже непонятливых, что меня просто так не скинешь и не запугаешь. И что ответка обязательно прилетит и не спасет ни происхождение, ни положение, ни богатство, ни связи. Что я не какой-нибудь Распутин. А что касается наших чудесных союзников, то тут мы тоже могли повышать ставки.
Во-первых, наш МИД официально обратился ко всем странам начать консультации по вопросу обмена пленными, как одного из важнейших пунктов в общих переговорах о возможном заключении перемирия на фронтах. Намек был достаточно толстым, и в европейских столицах его поняли правильно, а из Ватикана даже прислали предложение выступить в качестве посредников в этом вопросе. Что ж, Бенедикт XV явно уловил, куда дует ветер общественного мнения, и решил воспользоваться подходящим случаем для укрепления авторитета Церкви. Надеюсь, что в католической Франции его призыв будет услышан хотя бы среди паствы.
Во-вторых, у мистера Рейли на трибунале неожиданно прорезался голос, и он вдруг начал «жечь глаголом» на процессе, открывая изумленному миру все новые и новые подробности участия в заговорах официальных лиц британского и французского посольств, а также деятельности английской разведки по организации переворота в России и по (о, какая неожиданность!) выполнению задачи по выведению России из войны, с целью исключить ее из числа держав-победительниц, дабы лишить полагающихся дивидендов от победы и направить силы германской военной машины на восток.
В-третьих, в ночь Длинных Молний, как я ее называл про себя, был арестован и бывший министр иностранных дел Сазонов, что было верно истолковано и Прогрессивным блоком в Государственной Думе, и англофильскими кругами в России, и властными кругами в самой Британии. Факт того, что Сазонов успел быть назначенным Николаем Вторым послом России в Великобритании, но не успел выехать в Лондон и был арестован в Петрограде, придавал этому делу дополнительную пикантность.
Все это печаталось в сегодняшней прессе, в том числе и иностранной. И если в России это не вызвало такой уж бурной реакции, будучи наложенной на обнародование различных «плюшек» от власти к празднику Благовещения, то вот в европейской и, в особенности, американской прессе эти темы муссировали достаточно активно. Даже скованные военной цензурой британские и французские газеты не смогли совсем уж замолчать такие события.
Разумеется, общий тон прессы Англии и Франции был резко негативным, а Набокова и Мостовского вызвали в соответствующие МИДы в Лондоне и Париже, где им были вручены ноты протеста, но игра уже приняла такой размах и ставки были так велики, что подобными мелочами можно было не заморачиваться.
Во всяком случае, я постарался донести до французского, а заодно и английского руководства, что эскалации ситуации вокруг нашего Экспедиционного корпуса мы не потерпим и готовы на самые решительные ответные меры. В конце концов, и в России найдется кого интернировать вдруг что. Тех же британцев в Кронштадте, к примеру.
Впрочем, похоже, что англы действительно старались подходить к проблеме более взвешенно. Во всяком случае, так это выглядело на фоне агрессивной политики Франции, руководство которой, что называется, закусило удила, да так, что мне порой казалось, что британцы сами в некотором шоке от происходящего.
Единственным объяснением могло быть то, что французы буквально все поставили на карту и не имеют никакой возможности для маневра. Дисциплина в их армии, как следовало из докладов посольства и разведки, падала катастрофическими темпами, и войска буквально начинали разлагаться. Еще немного и никто вообще не пойдет в это наступление. Да и улица бурлила, митинги и всякие манифестации стали для Франции обычным делом в эти дни. Впрочем, в Британии и Италии дело было немногим лучше, но до французских масштабов им пока было далеко.
Что в такой ситуации могло сделать правительство Александра Рибо и французское военное командование? Особенно с учетом того, что артиллерийская подготовка идет полным ходом и на германские позиции падает снаряд за снарядом? Тут уж не скажешь, что, мол, мы всей душой за мир и давайте договариваться. Французское (а может, и британское) правительство должно будет уйти в отставку, да и для многих генералов, типа того же Нивеля, перспективы далеко не самые радужные, ведь кто-то должен будет ответить и стать козлом отпущения.
Кроме того, экономическое положение Франции таково, что вся надежда только на германские репарации, ибо нечего и думать об экономическом подъеме в случае прекращения войны в нынешнем положении на фронтах. Слишком много ресурсов и сил съела война, а потому кризис в экономике, гигантская инфляция, огромные толпы безработных и прочие прелести Великой Депрессии «светили» Франции со всей очевидностью. Как, впрочем, и Британии, хотя у тех запас прочности повыше будет. Так что лозунг «Германия заплатит за всё!» был единственной надеждой и мантрой, которую все время повторяли власти. И если все пойдет не так, то…
В общем, как и в моей истории, пока победителем в Первой мировой выходят США, причем в этой реальности они даже не успели вступить в войну. Германия же, хотя, вероятно, также погрузится в депрессию, но все же избежит той катастрофы, которая случилась с ней в моей реальности, и, возможно, даже сохранит монархию. Опять же, как повернется история с Австро-Венгрией? Да и вообще, как все в Европе и мире повернется? Да уж, наворотил я дел…
Я прошелся по библиотеке. Круглый зал был заполнен книгами едва ли на четверть, да и то многое еще было в ящиках или в стопках, перевязанных обычнейшими бечевками. Впрочем, такой вид имел почти весь обширный Дом Империи. И если первый и третий этажи бурлили и активно обустраивались под Ситуационный центр и Императорскую Главную Квартиру, а находящийся на моем этаже Императорский командный пункт уже полным ходом работал, то вот императорская «половина» была достаточно тиха и пуста.
Впрочем, моя «половина» занимала две трети площади второго этажа огромного здания. Все залы и кабинеты фасада Дома Империи были отведены под мои рабочие и представительские задачи, внутренние переходы или «перемычки» треугольного дворца являлись личными комнатами для меня и Георгия, а та сторона, которая соседствовала с монастырями, была отведена под всякие функциональные задачи – столовую, кухню, буфетную, салон, большую каминную и парадную гостевую комнату. Вдруг там мама́ пожалует переночевать или еще кто.
Для визитеров попроще, которых я вдруг оставлю ночевать, на этаже были еще три гостевые комнаты с «видом» на внутреннюю часть кремлевской стены. Также на той стороне находились служебные помещения, малая буфетная для дежурных офицеров и собственно Императорский командный пункт со стеклянной комнатой посередине, которую я именовал «Аквариумом» и которая была местом моего пребывания во время серьезных кризисов, требовавших быстрых и четких решений.
Итак, сегодня я официально переехал. Теперь моя рабочая резиденция и моя личная квартира находится здесь – в Доме Империи. Конечно, у меня еще были планы на Петровский Путевой дворец и на усадьбу Марфино, но на то я и монарх, чтобы иметь несколько резиденций. И не только в Москве, разумеется.
Вообще же, Дом Империи мне нравился куда больше, чем официальный и помпезный Большой Императорский Кремлевский дворец. Да, роскоши тут было куда меньше, но так на фига мне роскошь? Чай не в музее я работаю. Мне нужен удобный и функциональный центр, из которого я буду править империей, а всякие официозы можно и в Кремлевском дворце устраивать, в каком-нибудь Георгиевском зале или даже в Андреевском. А тут я живу и работаю.
Вообще же, вся система помещений была организована генералом Климовичем таким образом, чтобы минимизировать риски покушения на мое драгоценное величество. Во-первых, моя резиденция находилась на высоте второго дворцового этажа, что делало малореальной перспективу удачного броска бомбы в окно. И это не говоря уж о том, что для такого броска нужно было попасть на хорошо охраняемую территорию Кремля и подойти вплотную к еще более охраняемому Дому Империи, который к тому же обнесен кованой решеткой с таким расчетом, чтобы никакой бомбист не мог докинуть свою бомбу до стен дворца.
Разумеется, это не исключало прицельного выстрела в окно. Снайперские винтовки уже существовали, так что исключать такой вариант Климович, конечно же, не мог, а потому рассматривал эту угрозу как весьма реальную и серьезную. Посему из всех помещений моей резиденции окнами на Красную площадь выходила лишь ротонда, имевшая два уровня и позволявшая с верхней ее половины взглянуть через кремлевскую стену. Все остальные мои комнаты и залы были ниже уровня стены, а помещения, в которых я чаще всего находился, смотрели окнами «во двор» Кремля, мои личные апартаменты и комнаты Георгия вообще выходили во внутренний двор Дома Империи, а крыши монастырей и прочих зданий Кремля были под постоянной круглосуточной охраной.
Именно соображения безопасности были решающими при окончательном выборе моего расположения. Мой начальник службы безопасности аргументированно доказал мне, что третий этаж, который я хотел облюбовать изначально, очень уязвим для прицельного выстрела из винтовки и что никакая служба безопасности не сможет гарантировать эту самую мою безопасность, если я буду настаивать на третьем этаже. Второй же этаж полностью прикрыт со всех сторон как кремлевской стеной, так и другими строениями Кремля, что полностью убережет меня от всяких неприятных неожиданностей в виде покушения, даже если кому-то удастся подтянуть к Кремлю на прямую наводку артиллерийское орудие. С чем я в итоге и согласился. Как говорят в Одессе, здрасьте вам через окно мне тут не надо!
Вообще же, паранойя Климовича достигла такого уровня, что мне «настоятельно не рекомендовалось» отодвигать тюль на окнах, включать в помещениях свет до того, как будут задернуты плотные шторы. И уж, конечно, не распахивать окна и, тем более, не маячить в них на виду у всех. Я не спорил, прекрасно понимая, в какое время сейчас живу и чем в нем занимаюсь, а потому предпочитал не мешать охране делать свою работу. Хотя, разумеется, это был все же явный перебор.
Пройдя мимо адъютанта, я вошел в свой рабочий кабинет. Кстати, надо будет обыграть эту тему в американской прессе – в США президент сидит в Овальном кабинете, а в России император в Овальном зале. Такая вот у нас схожесть и даже завуалированное преклонение нового русского царя перед всем американским. Пусть порадуются. Можно будет даже купить что-то эдакое, чисто американское, и дать себя сфоткать. Что не сделаешь ради политики.
Усевшись в кресло, я подтянул доклад министра вооружений. Что ж, я не ошибся в Маниковском, вот уж эффективный управленец! Стоило ему убедиться в том, что плевать я хотел на всякие мнения высшего света и прочие предрассудки, как он немедленно развернулся во всю ширь своей души. Мало того, что на всех военных заводах были представители Минвооружений, так еще они проводили полную ревизию и переучет всех имеющихся заказов, производственных мощностей и кадровых ресурсов. Все лишнее, все, что не могло быть выполнено физически и хваталось владельцами лишь бы урвать госзаказ, все это отменялось и передавалось на другие предприятия. Более того, каждый завод и фабрика должны были представить министерству полную информацию об имеющемся оборудовании, его производительности и фактической загрузке. Волею Маниковского инженеры и технические специалисты перебрасывались с одного предприятия на другое, организовывались курсы подготовки кадров, повышения их квалификации, в общем, все делалось для оптимизации и загрузки всего имеющегося оборудования в круглосуточном режиме.
Кроме того, проводилась ревизия и переосмысление всех военных заказов. Часть из них сокращалась, а часть вообще замораживалась. В частности, под полную заморозку пошли все заказы для Балтийского флота, а высвободившиеся мощности и специалисты переориентировались на выпуск другой продукции, тех же броневиков, паровозов, тракторов, грузовых автомобилей…
Внезапный звук зуммера на столе заставил меня дернуться от неожиданности. Раз. Два. Три. Пауза. Вновь – раз, два, три.
– Твою мать…
Сигнал экстренной ситуации не сулил ничего хорошего, и я поспешил из кабинета.
Дежурный распахнул передо мной дверь Командного пункта, и в уши мне ударил шум множества голосов, стук печатных машинок, телеграфных аппаратов, писк телеграфных ключей, шипение и звуки радиоэфира, резкие команды, ответные доклады, шуршание бумаг. Над тактическим столом склонились офицеры, двигающие специальными указками по карте условные обозначения, к стеклу «Аквариума» уже подвезли тактические планшеты с нарисованными на стекле контурами Франции и Шампани. Дежурные офицеры наносили на стекло последние данные.
Войдя в «Аквариум», я сел в свое кресло и отрывисто сказал:
– Оперативный доклад!
Кутепов коротко доложил обстановку:
– Государь! Сообщения из Франции. Подразделения 1-й Русской бригады подверглись атаке. Было короткое телеграфное сообщение от генерала Лохвицкого о том, что бригаде был предъявлен ультиматум с требованием начать выдвижение на позиции для наступления. После отказа бригада была обвинена в мятеже. По предварительной информации, имеются убитые и раненые. Идет бой. Официальных сообщений от французских властей и командования пока нет. Наше посольство пыталось связаться с властями Франции, но пока никаких ответов не получили. Генерал Лохвицкий больше не на связи. Я приказал ввести в действие режим «Монолит».
– Что другие наши части во Франции?
– Никакой связи с ними нет. Посольство и военная миссия также больше не отвечают.
– Так значит…
Глава V. Ультиматум
Москва. Дом империи.
25 марта (7 апреля) 1917 года
– Где Свербеев и военный министр?
– Великого князя Александра Михайловича ищем, а господин Свербеев только что въехал на территорию Кремля. Об этом сообщил пост Боровицких ворот.
– Свербеева сразу сюда. И вводите план «Азбука».
– Слушаюсь.
Кутепов вышел из «Аквариума» в зал командного пункта отдать соответствующие распоряжения. Что ж, когда не знаешь, как поступить, вводи в действие какой-нибудь ранее утвержденный план, а там видно будет. Для этого все эти планы и пишутся. Теперь никто из офицеров и прочей обслуги не только не покинет территорию Кремля, но и даже не сможет подойти к стенам. Работают только внутренние телефонные линии, а все общение с внешним миром возможно только из моего Командного центра. Нам сейчас утечка информации совершенно ни к чему.
Я уже подошел к стеклянной стене и принялся изучать тактический планшет, когда в «Аквариум» вошел министр иностранных дел.
– Государь!
Я кивнул в ответ на его приветствие и повелел:
– Так, вызывайте французского посла и требуйте объяснений. Решительный протест и прочее. И требуйте от британцев вмешательства в ситуацию. Наша задача добиться прекращения боя. Нужно восстановить связь. Попробуйте что-то узнать через нейтралов, вдруг просочится хоть что-то об этом инциденте.
Свербеев ответил:
– Простите, государь, но посол Франции господин Палеолог испрашивает дозволения на срочную аудиенцию у вашего величества.
– Вот как? Все интереснее. Где он?
– Ожидает в здании нашего МИДа.
– Хорошо, давайте его сюда, в зал для аудиенций. Может, он прояснит нам ситуацию.
Министр поклонился и вышел. Вместо него нарисовался Кутепов.
– Государь, прибыли великий князь Александр Михайлович и председатель Совета Министров генерал Нечволодов. Главноуправляющий Министерства информации господин Суворин простит о срочной аудиенции.
Я поморщился.
– Не сейчас. Пусть Суворин пока подождет в Гербовом зале.
– Прошу простить, государь, но он просил передать, что он берет на себя ответственность, настаивая на срочной аудиенции.
– Ну, настаивает, так зовите его.
В «Аквариум» уже входили Сандро и Нечволодов.
– Что скажете, господа? Прекрасное выдалось Благовещение, не так ли?
Премьер весь кипел от негодования:
– Признаться, я и предположить не мог, что они пойдут на такое обострение! Немыслимо!
– Да уж, – поддакнул Сандро, – если все так, как гласили последние сообщения, то мы на грани войны с Францией.
– Сейчас в Кремль прибудет Палеолог. Я велел отвести его в зал аудиенций. Послушаем, что он скажет.
Военный министр заметил:
– Учитывая, что в последний раз он решительно требовал назначения французских офицеров на командные должности в нашем Экспедиционном корпусе, то смею предположить, что разговор будет непростым.
– Думаю, – Нечволодов покачал головой, – что мы сейчас услышим новый ультиматум, куда более грозный, чем предыдущий.
Я побарабанил пальцами по столу.
– Что ж, ставки в игре растут, господа. И давайте прикинем варианты нашего ответа. Мы пока не знаем главного – что случилось во Франции с нашими бригадами, нашей военной миссией и нашими дипломатическими учреждениями. Посему…
Тут в «Аквариум» быстро вошел Суворин.
– Государь! У меня срочное сообщение! Через американских корреспондентов во Франции стало известно, что 3-я Отдельная бригада генерала Марушевского была поднята по тревоге и, прорвав оцепление, с развернутыми знаменами и песней выступила маршем на Париж!
– О нет! – Сандро буквально простонал. – Что за глупость! Их же на марше перебьют как куропаток!
Да уж! Ай да Марушевский!
– А про первую бригаду американцы ничего не сообщили?
– Нет, государь, пока таких сведений у меня нет.
– Что ж, Борис Алексеевич, спасибо и за эту информацию. Она нам сейчас крайне важна.
Суворин отвечает коротким кивком.
– Благодарю за оценку, ваше величество!
– Подождите пока в Гербовом зале, мне с вами, вероятно, еще нужно будет обсудить нашу стратегию в прессе.
Главноуправляющий Министерства информации откланялся, а на его месте тут же нарисовался Кутепов.
– Государь! Пост Боровицких ворот докладывает о прибытии автомобиля с послом Франции по приглашению вашего величества.
Киваю.
– Да, запускайте посла!
Останавливаю пытавшегося что-то возразить Сандро и массирую уставшие веки. Да, денек выдался отменный, ничего не скажешь! И, боюсь, спать я лягу не скоро. Если вообще сегодня лягу.
– Я благодарю ваше императорское величество за предоставленную аудиенцию.
Палеолог склонил голову в церемониальном поклоне.
Холодно отвечаю:
– Признаться, мсье Палеолог, я желаю получения определенных разъяснений.
– Прошу простить, ваше императорское величество, но я здесь только для того, чтобы сделать официальное заявление.
– Только заявление? Довольно странное прочтение союзнических отношений в контексте происходящих событий. Но мы зря теряем время. Итак, что вы должны мне сообщить?
– Я должен зачитать заявление МИД Франции. – Посол раскрыл папку и огласил: – «Заявление Министерства иностранных дел Французской Республики.
В отношениях между Российской империей и Французской Республикой сложилось совершенно нетерпимое положение, которое требует немедленного разрешения. Четверть века отношения между нашими странами строились на основе взаимного признания интересов и общности целей, которые были закреплены франко-русскими соглашениями от 21 августа 1891 года, 27 августа 1892 года и 23 декабря 1893 года, и, в частности, обязательствами, взятыми на себя Высокими договаривающимися сторонами в ходе Петроградской конференции союзников 1917 года.
Однако политика, проводимая новым руководством Российской империи, публичные заявления первых лиц государства, практические шаги, предпринимаемые официальными лицами русского правительства, прямо нарушают дух и букву упомянутых выше соглашений. Отказ от участия русской армии в ранее согласованном наступлении союзников, провокационные заявления, преследование французских граждан на территории Российской империи, демонстративные назначения явных германофилов на высшие должности в государстве, широкая антифранцузская и антивоенная пропаганда в российской прессе, односторонние контакты с общим врагом в ходе продолжающейся войны – все эти факты правительство Французской Республики не может оставить без ответа.
Отвечая на справедливые требования своих граждан и опираясь на коренные интересы наших стран, правительство Французской Республики требует:
1. Официального подтверждения верности России союзническому долгу и незамедлительного выполнения обязательств, принятых на себя Россией на Петроградской конференции союзников, полноценного участия русских войск в наступлении на Западном фронте и начала наступления Русской Императорской армии на Восточном фронте не позднее 15 апреля.
2. Отказа от любых односторонних действий, затрагивающих интересы других стран – участниц Сердечного Согласия. Отказа от любых сепаратных переговоров и односторонних контактов с противником.
3. Торжественного и официального осуждения любых проявлений антифранцузской пропаганды в России. Закрытия всех антифранцузских газет. Создания совместной франко-русской комиссии по надзору за прессой в России.
4. Роспуска всех антифранцузских организаций. Согласия России на сотрудничество с французскими органами в деле подавления вредоносных движений.
5. Удаления с военной и государственной службы, а также из учебных заведений и прессы, всех лиц, виновных в антифранцузской пропаганде, преследованию граждан Французской Республики или к подстрекательству к сепаратному миру. Французское правительство оставляет за собой право предоставить списки лиц, подлежащих такому удалению.
6. Официального приказа по Русскому экспедиционному корпусу о его незамедлительном подчинении французскому военному командованию с назначением на ключевые посты в корпусе французских офицеров.
7. Прекращения любого преследования в России граждан Французской Республики. Выплаты компенсаций всем пострадавшим от такого преследования.
8. Полного залогового обеспечения за счёт казённого имущества взятых Россией финансовых долговых обязательств перед Францией и гражданами Французской Республики.
9. Отставки враждебного Франции прогерманского правительства генерала Нечволодова.
10. Общественного контроля за деятельностью правительства, ответственности министров перед Государственной Думой. Объявления скорейших досрочных всенародных выборов в Государственную Думу.
В случае отказа Российской империи от этих справедливых требований правительство Французской Республики будет считать Россию ответственной за дальнейшее обострение конфликта между нашими государствами и оставляет за собой право предпринять все необходимые меры по защите своих интересов, в том числе направленных на интернирование всех российских подданных, которые будут представлять угрозу безопасности Франции, а также подвергнуть аресту их имущество и денежные средства.
Срок для предоставления ответа – полдень по парижскому времени 8 апреля 1917 года.
До получения ответа на данное требование Французская Республика прекращает все торговые и военные поставки в Россию, в том числе и по ранее оплаченным договорам, межгосударственным соглашениям и прочим обязательствам.
Париж, Франция. 7 апреля 1917 года».
– Ознакомлено ли правительство Великобритании с вашими требованиями и каково мнение Соединенного Королевства на сей счет?
Палеолог кивнул.
– Да, имели место межправительственные консультации. Премьер-министр Ллойд Джордж ознакомлен с этим документом. Официальная позиция Великобритании будет доведена до вашего сведения непосредственно послом Соединенного Королевства сэром Джорджем Бьюкененом в ближайшее время.
– В настоящее время отсутствует связь с русским посольством в Париже и частями Русского экспедиционного корпуса. Есть ли у вас сведения об этом?
– Нет, такими сведениями на данную минуту я не располагаю.
– Что ж, мсье Палеолог, я вас услышал. Хочу лишь добавить, что когда-то на куполе этого дворца стояла статуя Георгия Победоносца. Когда-то слишком уверенный в себе Наполеон Бонапарт взял Москву и приказал снять эту статую и вывезти ее в Париж в качестве символа своего триумфа. Но тогда, вслед за Георгием Победоносцем, в Париж пришли наши казаки и научили французов быстро исполнять все требования русских победителей. Так во французском языке появилось понятие «бистро». А еще слово «Березина», как символ полнейшей катастрофы и поражения. Кто знает, какие новые русские слова появятся в вашем языке после этого раза? Запомните и передайте в Париж! Я требую немедленного прекращения так называемого подавления мятежа русских войск, срочного допуска к ним представителей посольства России, русской военной миссии и Красного Креста! Я требую также полного восстановления связи! Использовать в качестве заложников тех, кто за вас еще вчера проливал кровь – гнусно и подло. Прощайте, Морис. Прощайте, поскольку я высылаю вас из Российской империи за участие в подлости и гнусности, за участие в заговорах против меня и моей империи. Я официально требую от правительства Французской Республики замены посла в России. Мое правительство даст официальный ответ на ваш ультиматум в требуемые вами сроки через наше посольство в Париже, после того, как будет восстановлена связь.
И повернувшись к Кутепову, командую:
– Уведите гражданина посла!
Дорогой, Джорджи!
До последнего момента я тешил себя надеждами на то, что череда трагических событий, которые происходили в последнее время в отношениях России и Франции, были либо нелепыми случайностями, либо провокациями наших общих врагов. Однако заявленный мне сегодня ультиматум не оставил никаких сомнений в том, что речь идет о целенаправленной враждебной политике нынешнего руководства Франции в отношении моей страны.
Учитывая, что британская официальная позиция до сих пор не заявлена, прошу тебя повлиять на твоих министров, дабы они не усугубляли и без того непростую ситуацию в наших отношениях.
Кроме того, прошу тебя выступить посредником между Россией и Францией в деле урегулирования возникшего кризиса. И, в первую очередь, нужно остановить боевое столкновение между русскими и французскими войсками. Событие, трагическое само по себе, может нанести тяжелейший удар по общественному мнению в России, и я буду вынужден предпринять ряд решительных мер, вплоть до выхода Российской империи из войны, санкций в отношении французских активов в России, а может, не приведи Господь, и до объявления войны Французской Республике.
Как ты понимаешь, такое развитие событий будет на руку лишь центральным державам и может весьма радикально сказаться на ходе и итогах этой войны. Посему, если нормализация ситуации действительно заботит тебя, давай совместно искать выход из этой непростой ситуации.
Со своей стороны, я предлагаю следующее:
1. Франция отзывает свой ультиматум и не оглашает его в прессе.
2. События вокруг «мятежа» 1-й Особой бригады РЭК объявляются трагическим недоразумением. Россия выплачивает убитым и раненным в ходе инцидента французам компенсацию, а Франция, аналогично, выплачивает такую же компенсацию раненым и убитым русским.
3. Отдавшие приказ об атаке РЭК уходят в отставку.
4. Мы освобождаем из-под ареста британского консула в Москве и высылаем его из империи.
5. Российская империя заменяет послов и консулов во Франции и во Великобритании, Британия же и Франция заменяют послов и консулов в России, дабы наши отношения можно было начать с чистого листа.
6. Все русские войска во Франции с почестями выводятся в Россию. Как ты понимаешь, после последних событий не может быть и речи о пребывании моих солдат во Франции.
7. Все арестованные по обвинению в участии в заговоре граждане Франции и подданные твоей короны освобождаются и должны будут немедленно покинуть пределы России без права возвращения.
8. В конце апреля или в начале мая наши делегации вновь собираются для обсуждения планов военной кампании 1917 года с учетом изменившихся обстоятельств, объемы военных поставок, суммы финансовой помощи России, а также определяют послевоенное устройство мира. В частности, я хочу получить гарантии независимости Сербии, безусловное подтверждение российских прав на присоединение к России всей зоны черноморских Проливов и Галиции. Кроме того, я настаиваю на исключении вопроса о независимости Польши из международного обсуждения. Это внутренний вопрос России, такой же точно, как вопросы Индии или Ирландии являются внутренним делом Великобритании, а вопрос Алжира – внутренним делом Франции. Иного понимания этого дела я не вижу и не приемлю.
Впрочем, это уже тема отдельных писем и переговоров. Мне же нужно дать французам официальный ответ до полудня по парижскому времени 8 апреля. Если к этому моменту нам не удастся совместными усилиями разрешить эту ситуацию ко всеобщему удовлетворению, то я буду вынужден выдвинуть Франции встречный ультиматум, который, уверяю тебя, никому не понравится.
Прошу тебя вмешаться в конфликт и помочь нашим народам жить в согласии и вместе двигаться к общей победе. Возможно, это последний шанс избежать трагедии для всего человечества.
С уважением и наилучшими пожеланиями, твой кузен Майкл.
7 апреля 1917 года, Москва.
Праздничная музыка и гомон веселья доносился от Красной площади. Москва гуляла. Россия отмечала Благовещение. Благую весть.
Вечерние газеты еще не вышли.
Да и что писать в них?
А ведь что-то нужно…
Мы сидели в «Аквариуме», и наше настроение резко контрастировало с настроением улицы, ведь кризисный штаб вряд ли собирается для травли анекдотов.
– Итак, вы все слышали господина Свербеева. Нам предъявлен ультиматум. В этот раз самый настоящий.
Я взял в руки лист требований, которые были оставлены Палеологом, и вновь пробежал его взглядом.
– От нас требуют безусловного продолжения войны, наступления, замены правительства на лояльное им и окончательного превращения России в марионеточное государство, точнее выражаясь, колонию с официальным внешним управлением. Передача французам активов, прекращение дел против заговорщиков и прочее – это лишь частности. Можем ли мы на это пойти? Ответ – нет. Ответ очевидный и однозначный. Скажу больше – именно на такой ответ они и рассчитывают, иначе никогда бы не предъявили столь вызывающий ультиматум. Однако должна быть причина, почему мы получили этот ультиматум и получили его именно сегодня. У меня есть ощущение, что французы, да и британцы, надеются на что-то внутри России, что-то, что заставит нас пойти на любые уступки. Либо же этот ультиматум что-то должен спровоцировать, стать началом чего-то. Чего? Беспорядков? Заговора? Уже переворота? Что мы пропустили? Я слушаю вас, господа. Начнем с вас, Константин Иванович.
– Пока ничего такого, что выходит за привычное в последние дни и недели возбуждение, на улицах столицы не отмечено, государь. – Глобачев кивнул в сторону бурлящей Красной площади. – В Москве шумят, как обычно. Филеры и дворники также не фиксируют чего-то эдакого. Сегодняшние сводки МВД даже сообщают о некотором спаде возбуждения. Вероятно, это связано с наступлением праздников. Если бы было что-то эдакое, мы бы зафиксировали.
– Владимир Евстафьевич?
Начальник Имперской СБ также ничем особенным не порадовал. Равно как и остальные спецслужбы. Проблема в том, что и моя личная и тайная служба Евстафия и его сорванцов ничего не доносила особенного. И лишь морской министр Григорович хмуро сообщил:
– На Балтийском флоте обстановка стала тревожной, государь. Кронштадт и Гельсингфорс взбудоражены слухами, что вы, ваше величество, собираетесь снять экипажи с кораблей и сдать флот немцам. Ждете лишь момента, когда Финский залив вскроется ото льда.
Я перевел взгляд на шефа жандармов. Курлов слегка замялся, но затем ответил:
– Все дело в том, государь, что Петроград сейчас испытывает острую нехватку сотрудников всех служб порядка и безопасности. Перенос столицы в Москву и повышенное внимание безопасности вашего величества весьма существенно оголили наши структуры там, которые к тому же не оправились еще и после февральских событий и кирилловского мятежа. Нам просто не хватает сил для полного контроля над Петроградом.
Так. Слона-то мы и не приметили. Айяйяйя-яй. М-да…
– К тому же смею напомнить, – Свербеев кивнул на ультиматум, который я держал в руке, – что в Петрограде остались посольства Великобритании и Франции, и уж они-то свои штаты не сокращали и в Москву не переводили.
– Думаю, что там и без посольств есть кому воду мутить. – Батюшин взглянул в сторону Маниковского. – Уж очень Алексей Алексеевич там взялся порядок наводить с исполнением и распределением военных заказов, но все больше пугал.
Министр вооружений промолчал, а я уточнил:
– Поясните мысль, Николай Степанович, будьте любезны.
Главный инквизитор пояснил:
– Есть у меня сведения о том, что промышленники весьма обеспокоены объявленным господином министром вооружений решением о заморозке дальнейших работ над постройкой кораблей на верфях Петрограда. А это государственные заказы и деньги. Очень, очень большие деньги. Стоит ли удивляться, что вдруг активизировались агитаторы на флоте? Да и в самом Петрограде их наверняка стало больше. Но это вопрос к ОКЖ и к МВД.
Курлов и Глобачев одарили его «добрыми и благодарными» взглядами.
– А вы сами что же?
Батюшин пожал плечами.
– А то же, что и все, государь. Делаем все, что возможно. К тому же мы занимались в Москве подготовкой и ходом трибунала, да и Государственная Дума требовала внимания. Конечно, ночные аресты и разговоры что-то дали, но явно недостаточно. Но министр вооружений ходатайствовал о прекращении «практики запугивания». Так что я смел полагать, Алексей Алексеевич сам справится с вопросом контроля промышленников.
Маниковский побагровел, но я не дал возникнуть перепалке.
– Так, господа, стоп! С этим понятно. Чего еще нам ждать в ближайшие дни, а может, и часы? Если полыхнет в Кронштадте, насколько только это может заставить нас принять ультиматум?
Премьер взял слово.
– Петроград действительно сейчас самое слабое место, государь. Перенос столицы в Москву не мог не сказаться на управляемости ситуации там. Нужно признать, что Питер выпал из фокуса нашего внимания и отошел на периферию. Но, вместе с тем, не следует забывать и о крупных землевладельцах, весьма обеспокоенных предстоящей реформой земли. Многие считают, что у них просто отбирают землю в угоду всякой черни и голытьбы. Да и аристократия, мягко говоря, не в восторге от происходящего.
– Далеко не всем в армии нравится намечающееся замирение с германцами, – Сандро вставил свои пять копеек. – Да и отношение к Антанте у многих все еще весьма теплое. Так что вдруг что, очередная попытка переворота вполне может вызвать сочувствие и среди высшего офицерства армии.
– А что Корнилов? Какова ситуация в Петроградском военном округе? Как гарнизон Петрограда?
Военный министр солидно ткнул в папку перед собой:
– Докладывает, что в целом все спокойно, ситуация под контролем.
В Багдаде все спокойно. Хм… Скверно. Неужели опять?
Командующий Отдельного Корпуса жандармов вновь попросил слова.
– Государь! Я бы сейчас обратил внимание на тех, кто недоволен, кто еще в силе и на кого те же посольства Антанты могут так или иначе надавить или подстрекнуть. В частности, на тех, у кого рыльца в пушку и весьма основательно. Я говорю о Военно-промышленных комитетах, кои я уже неоднократно призывал распустить, но которые министр вооружений защищает всей душой. А глава этого самого ВПК Гучков, между прочим, сидит сейчас в Бутырской тюрьме по обвинению в мятеже и измене, а у самого этого комитета под три сотни отделений по всей России.
Маниковский запротестовал.
– Я не защищаю, но кто-то же должен выполнять военные заказы! Того же председателя Московского ВПК Рябушинского уже возили на беседу к господину Батюшину!
– Возили и отпустили! – Курлов был непреклонен. – Только разозлили и все!
– Николай Степанович?
Я посмотрел на главного инквизитора. Батюшин кивнул.
– Об этом мы условились с Маниковским.
– А там есть за что взять?
Глава ВСК рассмеялся.
– О, да сколько угодно! Там только структуры Военно-промышленного комитета набрали военных заказов на четыреста миллионов рублей золотом, а не выполнили и на половину этой суммы. Я уж не говорю о том, сколько было хищений и приписок там, где хоть что-то было сделано. Разумеется, основные деньги и основные заказы в Москве и, конечно же, в Петрограде. В том числе и заказы Морского министерства.
– Разумеется. Где же нам было еще размещать заказы для Балтики, как не в Петрограде.
Батюшин кивнул, соглашаясь с этим утверждением адмирала Григоровича, а Курлов продолжил:
– Так вот, возникшая вдруг явственная перспектива мира ставит этих могущественных господ в весьма сложное положение. Мало того, что с перспективой новых военных заказов возникают сложности, так еще и по старым заказам придется держать ответ. Так что три сотни отделений комитета по всей России вполне могут быть точками организации заговора, вдруг что.
– Занятно.
Я побарабанил пальцами по столу.
– Николай Степанович, вы наверняка знаете об этом?
Батюшин кивнул.
– Тогда почему делу не дали ход? Снова Маниковский не дал?
Главный инквизитор несколько сдал назад.
– Нет. Во всяком случае, не только в этом дело.
– Тогда в чем?
– Наше упущение! – Батюшин крякнул досадливо. – Непосредственных данных о заговоре у меня нет, так пустые разговоры и мелкое недовольство. И, признаюсь, до сего момента мне представлялось, что ночные наши представления возымели эффект, хотя я не могу исключить, что возымели эффект прямо противоположный, и мы их уж слишком прямо напугали и они теперь готовы выступить, полагая, что терять им нечего.
– Павел Григорьевич?
– Ничего явного у нас нет, государь, но… – Курлов сделал неопределенный жест, – есть что-то такое, витает в воздухе, я бы так сказал. Но вся проблема в том, что мы здесь, а Петроград – там.
Я проследил за его движением руки куда-то в сторону Исторического музея и кивнул. Да уж, точнее и не скажешь.
– Вот что, Павел Григорьевич, на Ходынке вас ждет «Илья Муромец». И вас, Алексей Алексеевич, кстати, тоже. – Маниковский кивнул, а я продолжил: – Немедленно вылетайте в Петроград. Поручаю вам обоим нашу северную столицу. Отдельный Корпус жандармов и Министерство вооружений может сыграть в ту же игру, что и в Москве. Сориентируйтесь на месте. Если заговор есть, найдите мне его и, лучше всего, предотвратите. Задействуйте любые силы. Нам сейчас не до мятежей. Обратите особое внимание на посольства Англии и Франции: кто там бывает, с кем союзнички встречаются и так далее, не мне вас учить. Особенно, кто контактировал с французскими дипломатами в последнее время. И вы, Иван Константинович, также вылетайте. Хвалите, казните, милуйте, но флот не должен устроить бузу. Устройте общий сход, выступите там от моего имени. Взбодрите их. Дайте гарантии, что флот ни при каком раскладе не будет передан немцам. Объявите, что объявляется набор в новую Гвардейскую флотскую часть личной охраны государя императора. Обещайте, что мы сделаем все для мира, всякие плюшки и все такое. Я полагаюсь на вас, господа. Вылетайте. Если здесь будет что-то важное, мы известим вас телеграфом или на Ходынском аэродроме, или на Валдайском, или уже в Петрограде. С Богом!
Обращаюсь к Свербееву:
– Что германцы?
– Фридрих фон Пурталес уже ожидает в Стокгольме. Шебеко готов выехать туда же, ждет последних инструкций.
– Прекрасно. Тогда вот что. Пусть Николай Николаевич также вылетает, но только другим бортом, еще не хватало всех собирать в одном аэроплане.
Прикинув в уме маршрут такого перелета, я продолжил:
– Прямо в Стокгольм пусть летит, через Гельсингфорс. Нет времени на поезда и морские путешествия. Даем ему мандат на проведение переговоров об обмене пленными. МВД усилить патрулирование улиц Москвы и Петрограда. Докладывать обо всех проявлениях возможных беспорядков и вообще чего-то массового и организованного.
Глобачев склонил голову.
– Следственному комитету вплотную и очень срочно заняться членами Военно-промышленного комитета. Особенно Москвы и Петрограда. Имперской СБ сосредоточиться на ситуации вокруг посольств и на высшем свете. Военной контрразведке задача обычная – столичный гарнизон и командный состав. Все, все свободны, господа. Ищите!
Все покинули «Аквариум», лишь Батюшин на секунду задержался, склонившись ко мне над ухом.
– Государь, тут такое дело. Великий князь Александр Михайлович отказался публично заявить о том, что он покинул масонскую ложу. А многие члены этого самого Военно-промышленного комитета как раз состоят в масонах…
Глава VI. Встречный пал
«Дорогой Майкл!
Признателен тебе за твое письмо. Действительно, события развиваются прискорбным образом, и я не могу не выразить сожаление поспешностью действий наших французских союзников. Могу лишь отнести возникший инцидент и реакцию на него на всем известную горячность, свойственную французскому темпераменту. К тому же не стоит забывать, что республики более подвижны и непостоянны по сравнению с опирающимися на Традицию монархиями, степенными и последовательными в своей политике.
Однако же признаюсь, меня удивил тон твоего письма и выраженные в твоем послании требования. У меня сложилось впечатление, что ты не совсем отдаешь себе отчет в сути и масштабе происходящих событий.
Упоминая Традицию и другие преимущества монархии, я указывал на определенную последовательность проводимой государством политики, достигаемой, как за счет долгого стабильного правления монарха, так и за счет преемственности политики его правительств. Тем не менее и при монархиях случаются потрясения, когда Наследником и Преемником Короны становится лицо, не готовое к Правлению, лицо, получившее Корону в силу стечения обстоятельств, не понимающее всей глубины государственных интересов и хода процессов в мире. И последствия такого Правления, как правило, бывают весьма трагическими. К счастью для всех, срок такого Правления обычно крайне недолог.
Позволю себе дать несколько советов тебе, как моему кузену и царственному собрату, на правах старшего и более опытного в делах Правления монарха.
Совет первый. Не следует никогда забывать о том, что государство – это огромный механизм, который, словно гигантский корабль, имеет определенную инерцию, и попытки слишком резко сменить курс могут закончиться весьма плачевно как для корабля, так и для его капитана. Не говоря уж о том, что нужно всегда осознавать саму возможность для такого резкого поворота, включая наличие мелей, подводных скал и прочих опасностей, которые часто возникают при отклонении в сторону от установленного фарватера. Поэтому для капитана корабля так важны хладнокровие и трезвая оценка ситуации, соизмерение своих желаний и реальных возможностей, умение находить лучший вариант среди имеющихся обстоятельств.
Совет второй. Всему должно быть свое место и свое время. Нельзя устраивать крупный ремонт или перестройку корабля в открытом море, в особенности если идет морское сражение. И уж тем более нельзя выходить из боя, предпринимая провокационные маневры в отношении собственной эскадры, поскольку в этом случае такой корабль могут потопить обе стороны боя.
Совет третий. Нужно помнить, что каждое государство – это взаимодействие четко выверенных связей и интересов, связывающих государство в единое целое, и поддерживаемое связями и интересами внешними. Нарушение установленного порядка приводит к хаосу и распаду общества и государства как такового. Договор элит, как вне государства, так и внутри его – вот залог к процветанию и долгому правлению монарха. Все попытки монарха нарушить установленный естественный порядок будут встречать сопротивление и противодействие всех элит, и правление такового монарха будет весьма недолгим и достаточно трагичным.
Самое разумное, что может сделать ответственный монарх – соблюдать установленные правила, некоторые из которых я обозначил в своих советах. Даже небольшое имение может прийти в упадок и погибнуть при известном самодурстве владетеля, что уж говорить об огромном государстве. И лучшее, что может сделать такой неспособный к управлению владетель – вручить управление более способному лицу, отойдя от дел самому.
Прости мои старческие разглагольствования и советы, ты же знаешь, старики так любят это дело. Возвращаясь к теме твоего письма, хочу заверить тебя, что сделаю все от меня зависящее для разрешения возникшего конфликта, что, признаюсь, будет весьма затруднительно сделать, при сохранении в неизменном виде твоей политики. Впрочем, может оказаться, что одним этим уже не обойтись и для действительной нормализации отношений между союзниками могут потребоваться и более глубинные изменения в Российском государстве. Порой долг монарха состоит в том, чтобы взять на себя личную ответственность и пойти на определенную жертву ради благополучия своего Отечества.
Прими и проч.
Твой кузен, Джорджи
Сандрингем-хаус, 7 апреля 1917 года».
«Дорогой Джорджи!
Благодарю тебя за твое теплое и искреннее послание. Ты прав, разумеется, любому капитану корабля требуется осмотрительность, а любому владетелю имения нужна рачительность в делах. Но если капитан корабля видит, что его эскадра идет на скалы и при этом не реагирует на его сигналы, то он должен принять меры по спасению своего корабля и экипажа. Точно так же трудно сосредоточиться на рачительном управлении имением, если твои соседи, коих ты полагал добрыми твоими друзьями, пытаются под покровом ночи поджечь твой дом и настроить твоих домочадцев против тебя.
Однако же оставим наши притчи мудрецам и поговорим о насущных делах.
Итак, первое. Россия не отказывалась и не отказывается от своих союзнических обязательств, но моей армии требуется время на восстановление дисциплины и организации, на завершение снабжения и пополнение частей личным составом. Учитывая тот факт, что именно англо-французские усилия во многом и стали причиной возникшей дезорганизации в русской армии и в русском государстве, то официальные Париж и Лондон, как заинтересованные в конечной победе союзники, должны признать необходимость пересмотра сроков наступления частей Русской Императорской армии на всех фронтах этой войны.
Второе. Как я уже писал тебе, ситуация в России и в русской армии сейчас крайне неустойчива и любой кризис может дать толчок революции и выходу Российской империи из войны. В такой ситуации требования об участии русских войск в наступлении в сроки, не позднее 15 апреля, я не могу воспринимать иначе, как сознательное провоцирование Великобританией и Францией катастрофы на Восточном фронте и в моей империи в целом, что не может с моей стороны остаться без внимания.
Третье. Форсирование конфликтной ситуации вокруг Русского экспедиционного корпуса во Франции я не могу не считать частью усилий по провоцированию в России общественного возмущения, беспорядков и революции, поскольку сообщения об этом безусловно вызовут в моей империи крайне острую и негативную реакцию, последствия которой для союзнических отношений трудно переоценить.
Четвертое. Для урегулирования возникшего положения необходимо срочно собрать трехстороннюю полномочную комиссию в Париже, после чего уточнить взаимные обязательства в рамках решений, принятых на Петроградской конференции союзников.
Пятое. Выполняя свои союзнические обязательства, в случае если тем или иным способом война не будет прекращена в течение периода, заявленного в инициативе «Сто дней для мира», а союзнические отношения между нашими странами будут в полной мере восстановлены и урегулированы, Российская империя берет на себя обязательство принять участие в летней кампании, начав боевые действия на своих участках фронта не позднее 9 июля 1917 года.
Мы подошли к крайней черте. Необходимо до конца сегодняшнего дня остановить развитие конфликта между нашими странами, угрожающее самому участию России в войне в сложившемся формате. Я вновь протягиваю руку дружбы и союза, ответ теперь за Лондоном и Парижем.
Надеюсь на твое неизменно доброе отношение и участие в этом деле.
Прими и проч.
Твой кузен, Майкл,
Москва, Кремль, 7 апреля 1917 года».
Москва. Дом империи.
25 марта (7 апреля) 1917 года
Пять листов бумаги лежали передо мной на столе. Точнее сказать – четыре послания на мое Высочайшее имя от разных отправителей и одно, только что написанное мной письмо для Джорджи. Написанное, но не отправленное, поскольку характер входящей корреспонденции заставил меня пока придержать отправку.
Первым шло личное письмо моего царственного собрата короля Георга V, в котором в высоком аристократическом стиле мне предлагалось очистить помещение.
Вторым был доклад генерала Ерандакова, в котором, в частности, говорилось следующее:
«Петроградским отделом Контрразведывательного отделения Главного управления Генерального Штаба установлено, что на территории крепости-порта Кронштадт отмечается высокая активность моряков Британской флотилии подводных лодок. Указанные лица вступают в многочисленные контакты с офицерами и нижними чинами Балтийского флота. Основная тема разговоров – германские шпионы в окружении Вашего Императорского Величества подталкивают Ваше Величество к выходу России из Антанты и вступлении в войну на стороне центральных держав, с передачей русских боевых кораблей Флоту открытого моря Германской империи. Отмечены факты брожения среди личного состава Балтийского флота».
Третья бумага была менее скромной и была телеграммой лично от генерала Гурко.
«Сообщаю Вашему Императорскому Величеству о прибытии в Ставку главы французской военной миссии в России генерала Лаваля и об имевшей место встрече между мной и Лавалем. Мне был передан текст французского заявления, которое было представлено Вашему Императорскому Величеству послом Палеологом. Генерал Лаваль выразил сожаление относительно сложившейся ситуации и заверил во всяческой поддержке со стороны Антанты любых действий Русской Императорской армии, верной своему союзническому долгу. Мне, как Верховному Главнокомандующему Действующей армии, было предложено назначить своего представителя в совместную франко-русско-британскую комиссию по урегулированию инцидента и дать приказ генералам Лохвицкому и Марушевскому воздержаться от любых действий без согласования со мной. Жду повелений».
И совсем уж изюминкой была коротенькая записка:
«Государь! Только что у меня был с визитом британский посол Бьюкенен. Приехал с формальными поздравлениями относительно моего титула наследника престола. В ответ на мое откровенное заявление о нетерпимости для меня самой такой мысли выразил сожаление сим фактом и уверенность, что Дмитрий, безусловно, станет лучшим императором, поскольку сам посол может в этом вопросе опираться на личные впечатления и на впечатления британских офицеров, имевших с ним встречи в Персии. Павел».
Вот так вот. Взялись за меня всерьез, и Игра пошла по-крупному. Явно следует ждать захода с козырей. Впрочем, даже эти четыре бумаги в полной мере демонстрировали отчаянное положение, в котором я оказался. Письмо Георга прямо указывало на желательность моего отречения, а действия, причем действия совместные и скоординированные, Британии и Франции явно направлены на организацию переворота и фактического отрешения меня от власти.
Прямые контакты через мою голову с руководством Ставки и наследником, британские моряки в Кронштадте – все это лишь верхушка айсберга, я был в этом уверен. Наверняка это лишь фрагмент мозаики, достаточно вспомнить те же самые триста отделений Военно-промышленного комитета, а во главе многих из них стоят масоны. А еще есть обиженные и напуганные промышленники и прочие финансовые тузы, есть немало (очень немало!) любителей французской булки и британской жизни, есть до одури верные «союзническому долгу» офицеры и генералы, типа того же Деникина, да и мой военный министр отказывается публично отречься от масонства.
Власть утекает, словно вода сквозь пальцы. Если я не переломлю ситуацию прямо сейчас, то к завтрашнему утру я вполне могу бодро писать бумагу о своем отречении. Хорошо еще если портьерой не придушат свои же. Уже сейчас чувствуется, что многие считают меня, как говорят янки, «хромой уткой», с которой можно и не считаться, или как минимум готовить себе запасные аэродромы. Вот тот же наследничек – великий князь Павел Александрович, с одной стороны, вроде как и проявил верноподданнические чувства, немедля доложив о визите Бьюкенена, но с другой – сам не поехал ко мне, а лишь тайно отправил записку, явно не желая лишний раз светиться, ибо мало ли как все повернется!
Что ж, милый Джорджи, видит Бог, я пытался найти выход, который устроил бы всех.
– Илларион! Срочно найдите мне Суворина!
Пламя со спички перетекло на смятый лист бумаги. Я смотрел на то, как потемнели и превратились в золу строки, написанные моей рукой:
«Мы подошли к крайней черте. Необходимо до конца сегодняшнего дня…»
Да-с, как говорят отдельные мои подданные, именно до конца сегодняшнего дня…
Москва. Министерство вооружений и военных нужд.
25 марта (7 апреля) 1917 года
Непривычным еще жестом Маршин козырнул дежурному офицеру. Что ж, вероятно, придется привыкать, ведь теперь он не гражданский инженер автозавода, а целое «ваше благородие господин зауряд-капитан».
А ведь, как говорят в таких случаях, ничего не предвещало Александру Тимофеевичу такого поворота! Утро началось как обычно в хлопотах перед выходом на службу, голова была занята текущими заводскими проблемами, как вдруг в дверь его квартиры требовательно постучали.
– Имею честь говорить с господином инженером Маршиным Александром Тимофеевичем?
Инженер удивленно рассматривал пехотного поручика, который деловито оглядел как самого Маршина, так и помещение за ним.
– Точно так. С кем, так сказать, в свою очередь имею честь?
– Поручик Дорохов, Военное министерство.
– Чем обязан?
– Имею вручить вам мобилизационное предписание. Благоволите собираться.
– Что? – Маршин растерялся от неожиданности. – Но, простите, у меня бронь, я освобожден от мобилизаций!
– Интересы империи требуют. Я не уполномочен обсуждать эту тему. Внизу нас ждет автомобиль, и я имею приказ доставить вас в Военное министерство. Все пояснения вы получите там. Извольте проехать со мной. Вещи можете не собирать, думаю, что вечером вы сюда еще вернетесь.
Но чудеса с этого только начались. В Военном министерстве Маршину подтвердили факт его мобилизации на военную службу, но правда не рядовым и не в окопы, а с назначением ему временного офицерского чина зауряд-капитана и прикомандированием его в ведение Министерства вооружений и военных нужд, куда его благополучно и препроводили.
Там же новоиспеченный зауряд-капитан имел обстоятельную беседу с товарищем министра вооружений полковником герцогом Лейхтенбергским, который и ввел его в курс дела.
– Принято решение, – герцог ткнул пальцем куда-то вверх, – об образовании нескольких особых конструкторских бюро по разработке новых образцов техники и вооружений. Все эти конструкторские бюро, или как мы их именуем – КБ, создаются при нашем министерстве, а все сотрудники этих КБ призываются на действительную службу с назначением временных офицерских чинов. Так проще по многим причинам, включая вопросы довольствия, статуса и, не скрою, управляемости всего процесса. Кроме того, при мобилизации мы избавлены от необходимости долгих согласований с вашим прошлым начальством вопросов вашего перевода.
Маршин покачал головой.
– Не думаю, что наш директор господин Бондарев очень обрадуется этому известию.
Лейхтенбергский усмехнулся каким-то своим мыслям.
– А я, в свою очередь, не думаю, что с господином Бондаревым у меня возникнут какие-то сложности. Впрочем, это уже не ваша забота. Ваша забота теперь иная. Вам и вашим коллегам по вновь создаваемому КБ предстоит в кратчайший срок создать новый авиационный двигатель, который отечественная промышленность сможет быстро запустить в крупную серию. Вопрос организации и обеспечения такого производства полностью моя забота. Ваша – дать стране двигатель. Вот примерные требуемые параметры.
Маршин взял протянутый лист бумаги и невольно присвистнул.
– Да, Александр Тимофеевич, да, задача непростая, понимаю. Но вам будут созданы все условия. Группа будет жить в отдельном имении на полном обеспечении и заниматься только этим. В КБ будут собраны лучшие специалисты, инженеры и конструкторы, вам будет предоставлен доступ ко всей имеющейся у нас технической информации о разработках союзников и противников. Если что-то будет нужно – постараемся обеспечить.
Новоиспеченный зауряд-капитан хмуро поинтересовался:
– И в какие сроки мы должны создать нечто похожее?
– На разработку принципиальной схемы и чертежи вам дается месяц.
– Сколько?!
Маршин отказывался верить своим ушам.
– Месяц.
Взгляд герцога обещал все что угодно, кроме шуток.
И вот теперь Александр Тимофеевич стоял на ступеньках Министерства вооружений и прикидывал, что еще нужно сегодня успеть сделать, с тем, чтобы разобраться со всеми делами, заехать в АМО, передать все бумаги, с которыми он работал, собрать вещи и подготовиться к новому переезду. Завтра утром за ним должна прибыть машина, которая и доставит его в некое загадочное «Имение», в котором ему предстоит жить и работать в ближайшие недели, а возможно, и месяцы.
Тут внимание Маршина привлек бегущий в толпе мальчишка-газетчик, выкрикивавший пронзительным голосом:
– «Подлый удар в спину!», «Русские войска атакованы во Франции!», «Множество убитых и раненых!»
Народ зашумел. К газетчику потянулись десятки рук. Тут на площадь выбежали газетчики-конкуренты и стали выкрикивать заголовки своих изданий.
– «Предательство Франции!», «Идет бой!», «Франция предъявила России жесткий ультиматум!» Покупайте «Русское слово!»
– «Московский листок»! «Франция наносит предательский удар!», «Конец военному союзу?»
– «Московский листок»!
– «Ультиматум Франции!», «Будет ли война между Россией и Францией?», «Возможны ли взаимные аресты имущества?», «Франция требует передачи казенного имущества в обеспечение долга России!», подробности в газете «Коммерсант»!
– «Копейка!» Газета «Копейка»! Срочное сообщение! Франция убивает русских солдат! Францию к ответу! Покупайте, покупайте газету!
– «Биржевые ведомости»! «Французский генерал подстрекает к военному перевороту в России!», «Франция требует отставки русского правительства!», «Ультиматум Франции подчинить русскую армию французским генералам!», «Дрогнет ли Россия?»
Пахнущие свежей типографской краской листки пошли по рукам, зашелестели страницами, захрустели, разворачиваясь на всю ширь.
Маршин, купив сразу несколько газет, принялся лихорадочно изучать содержимое.
– Что же теперь будет?
Александр Тимофеевич покосился на растерянного господина приличного вида, враз растерявшего всяческую солидность и выглядевшего сущим потерянным студентом.
– Что будет? – Маршин хмыкнул. – Уж ничего хорошего, это точно!
Да, ситуация менялась прямо на глазах. И если это правда, то… Ой-ой-ой что будет! И если то, что будет потом, еще предстояло понять, то вот то, что будет сейчас, Александр Тимофеевич вполне мог себе спрогнозировать, глядя на то, как возбуждается толпа, как звучат гневные восклицания, как сжимаются кулаки, поднимаясь над головами.
Дело явно шло к каким-то беспорядкам, погромам или как минимум к каким-то манифестациям.
Кто-то выкрикнул:
– Идем к французскому консульству!
Толпа подхватила идею и понесла ее в массы. И вот уже тысячи людей двинулись разъяренной рекой вдоль по улице…
Москва. Петроград. Кронштадт.
26 марта (8 апреля) 1917 года
Бабахнуло на улицах знатно. Вечерние газеты просто взорвали вечернее спокойствие, не оставив на праздничной расслабленности, что называется, даже воспоминания. Причем накал страстей был таков, что французские дипломатические учреждения в Москве и Петрограде пришлось оцепить полицией и казаками, дабы не допустить самосуда.
Все ж таки безумие толпы вещь страшная по своей беспощадной сути. То, что обычный человек никогда и не подумает совершить в обычной жизни, он запросто сделает под влиянием массовой истерии; там, где обычно хватало крепкого словца, уже недостаточно и булыжника в руках, там, где прежде было и проклятия много, нынче и «красным петухом» не обойтись.
И толпа бурлила, бурлила весь вечер и всю ночь, забрасывая камнями все французское. И если посольства и консульства полиции в целом отстоять удалось, то вот всякого рода французские магазины были нещадно биты толпой. В чем были повинны магазины и приказчики в них? Да бог весть. Так легла карта массового недовольства. Точно так же, как в мире моего будущего громили во время всяких стычек с полицией все подряд, поджигая припаркованные автомобили и разбивая витрины первых попавшихся магазинов, точно так и в эту ночь массовая стихия разбушевалась в полную силу. Да так, что беспорядки во время февральских событий уже не казались такими уж большими.
Разумеется, я сознательно допустил такую вспышку насилия на улицах моих столиц, направляя гнев толпы на французов и их всякого рода «приспешников-предателей», гася таким образом возможность занять умы и мобилизовать народные массы против меня. Все попытки что-либо создать или начать агитацию против императора пресекались самой возбужденной публикой, таких вот горе-агитаторов просто стаскивали со столбов и, в лучшем случае, тащили в участок, а в худшем – били прямо на месте. Во всяком случае, в сводках МВД значилось несколько фактов самосуда, когда вступал в действие суд Линча.
Отдельным номером нашей программы была работа штатных подстрекателей ОКЖ, которые шныряли в толпе и подбрасывали идеи на тему, к кому бы из любителей французской булки сходить в гости. И в гости ходили. К депутатам Госдумы, к банкирам, промышленникам, генералам. Особо в толпу вбрасывались идеи о том, что за всем стоят масоны, и тут уж фантазия народных масс была порой весьма причудлива.
В общем, кое-как утихомирить толпу удалось только ближе к утру. В Москву и Петроград были введены войска. По Невскому проспекту продефилировал Татарский полк Дикой дивизии, а на Тверской гарцевали джигиты Ингушского полка. Тяжелым шагом прошли пехотные части и прогрохотали по городским мостовым броневики.
И конечно, Кронштадт. С Кронштадтом удалось пропетлять определенным образом, чудом. Газеты до крепости дошли лишь к утру, а собравшиеся на митинг морячки вдруг обнаружили, что ночью в крепость по льду вошел свежий фронтовой лейб-гвардии 4-й стрелковый Императорской Фамилии полк с тяжелым вооружением и занял все ключевые места. С учетом того, что особого стрелкового оружия и пулеметов у морячков не было, любая попытка выступления была заведомо обречена, и морячки это прекрасно поняли.
А утром в Кронштадт прибыл адмирал Григорович и, опираясь на вошедшую в крепость пехоту, быстро трансформировал стихию митинга в упорядоченное построение, на котором объявил, что слухи о передаче немцам кораблей флота распускаются врагами России, что флот не будет передан германцам и, вообще, у государя императора на флот большие планы.
В частности, был объявлен набор добровольцев в новый лейб-гвардии полк морской пехоты – элитное подразделение, в котором будут служить лучшие из лучших, самые отчаянные сорвиголовы, самые геройские моряки. И лучшие из них будут удостоены Высочайшей чести охранять Особу его императорского величества.
Итак, наступило утро. Хмурое утро Вербного воскресенья. Кое-где еще тянуло дымом от сгоревших ночью магазинов и лавок, улицы были полны полицией и войсками. Объявленное ночью осадное положение к утру было отменено, и вот уже зазвучал праздничный перезвон с колоколен церквей, вот потянулись на церковную службу первые прихожане. Сначала несмело, озираясь по сторонам, но с каждой минутой все больше и больше людей заполняли улицы российских столиц.
Но готовились новые выпуски газет, но собирались для оглашения приговора судьи трибунала в здании Манежа, но готовилась новая схватка за умы, за власть и за будущее…
Москва. Красная площадь.
26 марта (8 апреля) 1917 года
Сто тысяч глаз смотрели на меня. Пятьдесят тысяч человек ждали моего слова.
Только что закончилась праздничная служба в Успенском соборе Кремля, и вся публика, удостоенная чести присутствовать на Большом Императорском Выходе, потянулась сквозь Спасские ворота на Красную площадь, поскольку я загодя объявил о том, что сегодня буду выступать с обращением к народу.
Я в этот раз стоял не на броневике, посчитав сие достаточно банальным и заезженным. Одно дело, когда это все выглядело как стихийный искренний порыв (коим оно и было в реальности), а другое дело, когда император планово лезет на стальное чудо. Нет, на этот раз силами Инженерно-строительного корпуса за сегодняшнее утро была сколочена деревянная трибуна прямо на том месте, где в мое время размещался мавзолей. Сооруженная конструкция была задрапирована бело-сине-красными полотнищами, а позади меня развевались на ветру русский триколор и мой личный штандарт. По обеим сторонам трибуны вдоль кремлевской стены выстроились четкими рядами Кавалергардский и Георгиевский полки. Присутствовавшие на Большом Выходе в Кремле стояли отдельной толпой у Покровского собора.
Отзвонили куранты на Спасской башне, и пора было начинать.
– Доблестные воины русской армии и флота, служащие империи, народные избранники, представители дипломатического корпуса, офицеры и генералы дружественных России союзных держав, все верные мои подданные! Тяжелые испытания выпали на долю нашей страны и нашей армии. Героически сражаясь, наш народ и наш солдат с каждым днем приближает нашу общую победу в этой войне. Никто не может упрекнуть русского воина в трусости. Свидетельством тому те многочисленные герои, которые стоят в строю перед вами. Тем неожиданней и тем подлей был тот удар в спину, который русская армия получила вчера на французской земле. Нет и не может быть оправдания такому чудовищному предательству!
Толпа яростно загудела. Разрозненные крики через некоторое время были организованы рассредоточенными в массах нужными людьми, и вот уже вся площадь все более слитно начинает скандировать:
– Позор! Позор! Позор!
Наконец площадь потихоньку стихла, и я вновь заговорил:
– Но не вчера началось это предательство! Паутина заговоров плелась из посольств и правительственных кабинетов известных вам держав, которые мы искренне считали не только своими союзниками в войне, но и настоящими друзьями русского народа. Заговоры, мятежи, покушения на русских императоров и как венец гнусности – подлый расстрел русских героев французской армией на французской земле, во французском тылу, расстрел в спину, как поступают только трусы и предатели!
Площадь вновь взорвалась криками негодования, переросшими в очередное скандирование. Я патетически вопрошаю:
– Можем ли мы считать себя связанными союзническими обязательствами с гнусными предателями и подлыми убийцами наших солдат?!
Толпа ревет:
– Нет!
– Тут раздаются голоса о том, что мы, отвечая на предательство, должны выйти из военного союза стран Сердечного Согласия. Но разве другие страны Антанты виновны в том, что случилось во Франции? Разве их командование отдало приказ стрелять в спины русских солдат? Нет, они героически сражались на фронтах плечом к плечу с нашими доблестными воинами! И Россия верна своим искренним и добрым друзьям! Верна друзьям, уважает врагов, но презирает подлых предателей!
Одобрительный гул.
– Но разве будем мы правы, осуждая всех французов за то предательство, которое совершили французские правители? Французский народ много лет был искренним другом русского народа, и мы никогда этого не забудем! Наш гнев и наши обвинения касаются только тех, кто виновен в предательстве! Россия требует от Франции официальных извинений! Мы требуем справедливости! Мы требуем отставки французского правительства, отставки генерала Нивеля и суда над виновными! Мы требуем возвращения домой наших солдат, возвращения с почестями, как подобает настоящим героям! До выполнения наших требований Россия считает себя свободной от любых обязательств в отношении Франции! Россия верна добрым союзникам, но презирает предателей, пытающихся украсть нашу законную победу! Предателям не уйти от возмездия! Нет и не будет пощады предателям и в самой России!
Децибелы нарастают!
– Но предательство пустило глубокие корни в России. Немало тех, кто готов продать свое Отечество и его интересы, тех, кто нарушил данную императору присягу верности, кто готов выслуживаться перед врагами России за проклятые тридцать сребреников! Изменники, заговорщики, масоны – вот главные враги России! Но всех их постигнет карающий меч правосудия! Сегодня трибунал над изменниками вынесет свой суровый приговор, и я хочу, чтобы все знали, от кары не спасет ни происхождение, ни богатство, ни что другое! С сегодняшнего дня я более не намерен терпеть на государственной службе тех, кто состоит в тайных обществах любого толка. Только публичное покаяние и отмежевание от членства в таких обществах может даровать мое прощение. Я жду прошений об отставке от тех, кто не желает открыто отринуть членство в тайных орденах, масонских ложах и прочих антигосударственных организациях. Для всех государственных служащих членство в таких обществах будет означать государственную измену!
Гул превращается в рев.
– Русский народ ненавидит изменников и ненавидит предательство. Россия верна своим верным союзникам, верна своим обязательствам и твердо намерена их выполнять. Но наша общая верность идеалам Сердечного Согласия не должна мешать нам всем искать пути к мирному решению всех противоречий между странами! И я вновь обращаюсь ко всем воюющим сторонам! К нашим добрым союзникам, нашим противникам и даже к тем, кого еще вчера считали своими друзьями! Давайте вместе остановим войну! Хватит бессмысленных жертв! Только всеобщее присоединение к инициативе «Сто дней для мира» и общее согласие на начало переговоров могут дать шанс к мирному сосуществованию в Европе и мире. Мирная и равноправная Лига Наций должна прийти на смену военным блокам и вражде! Мир, справедливость и процветание – вот то, к чему мы стремимся всей душой!
Глава VII. Золотые слоны и ослы с золотом
Москва. Дом империи. Екатерининский зал.
26 марта (8 апреля) 1917 года
– Франция. Объявила. Нам. Войну.
Денежные мешки обеспокоенно переглянулись.
– Уже идут сражения. Убитые и раненые с обеих сторон. И пусть формально между нашими странами все еще мир, пусть мы формально все еще союзники на полях сражений, но война фактически объявлена нам на всех фронтах. И мы эту войну проигрываем.
Я говорил это твердо, четко выговаривая слова, разделяя их между собой.
– Только что из Парижа пришли сообщения. Англо-французские войска перешли в наступление на Западном фронте. В Париже слишком уверены в исходе этого наступления. А потому спешат расставить все точки над «i», явочным порядком устанавливая новые правила послевоенного устройства мира. Мира, в котором России отводится лишь роль колонии. Вы все знакомы с содержанием французского ультиматума. Требование к нам одно: отказ от реального суверенитета и переход под внешнее управление. О серьезности намерений Франции говорит вторая новость из Парижа.
Беру в руки бумагу.
– До выполнения Россией условий ультиматума Франция отзывает из Москвы своего посла, накладывает арест на все имущество и все счета российского государства и русских подданных на территории Французской Республики и ее колоний, аннулирует все коммерческие договоры и соответствующие обязательства, запрещает подданным Российской империи вести любую торговую и прочую деятельность во Франции и на ее заморских территориях, запрещает французским гражданам иметь любые коммерческие дела с подданными нашего величества и предписывает всем русским подданным покинуть территорию Французской Республики в течение трех суток. Это касается всех, за исключением лиц, обвиняемых в так называемом мятеже Русского экспедиционного корпуса, которых намерены судить военным трибуналом. Кроме того, заявлено, что Париж обратится в соответствующие международные и национальные суды для ареста русского имущества за рубежом, счетов, судов торгового флота и прочего, в качестве обеспечения долга России перед Францией и ее гражданами.
В зале повисла гробовая тишина. Удар был силен. Все присутствующие ожидали от Франции каких-то резких действий, но тут многих присутствующих крепко ухватили за самое нижнее подбрюшье. Интересы крупного российского капитала, а именно его представители сидели сейчас вокруг большого круглого стола, во многом, так или иначе, были связаны или завязаны на Францию.
Тишину разорвал возглас:
– Это неслыханно!
И тут все разом заговорили, зазвучали реплики, восклицания, кто-то даже привстал с места, активно жестикулируя. Не дав им опомниться, гулко стучу председательским молотком по круглой «плахе» на столе.
– Господа! Я знаю, что среди вас ведутся разговоры о том, что определенные уступки с нашей стороны могли бы исправить положение. Более того, данные действия Парижа являются прямым посылом вам, а также ко всем тем, кто имеет имущество и интересы во Франции, а таких немало, как среди купцов и промышленников, так и среди родовой аристократии нашей империи. И посыл этот ясен: или вы меняете нынешнюю власть, или не обижайтесь. Я прекрасно осведомлен о том, что некоторые из вас не только ведут подобные разговоры, но и активно пытаются нынешнюю власть свергнуть. И началось это вовсе не вчера, и сие прямо не связано с французским ультиматумом. Являются ли подобные действия государственной изменой? Позволю себе перефразировать известное изречение, это больше чем измена – это ошибка!
Сидящие хмуро переглядывались, но молчали.
– Я не стану впустую тратить время, взывая к патриотизму, долгу, верноподданническим чувствам и прочим абстрактным материям, столь чуждым многим из вас. Вы чувствуете себя солидными и богатыми людьми. Вас даже иногда именуют денежными мешками. Но даже самые богатые из вас не обладают капиталом большим, чем паршивые десять миллионов североамериканских долларов или пара миллионов британских фунтов. В мире как минимум сто человек богаче любого из вас, а кое-кто богаче вас всех вместе взятых. Тот же Джон Рокфеллер, располагающий капиталом в один миллиард двести миллионов американских долларов, вас даже не заметит. И в каждой из ведущих мировых держав есть свои Ротшильды, Рокфеллеры, Карнеги, Фрики, Вандербильты, Морганы, которым вы ровным счетом ничего не сможете противопоставить без защиты могучей имперской машины. Да, каждый из вас от санкций Франции что-то теряет. Но предлагаемые некоторыми уступки – это снятие последних запоров на воротах штурмуемой противником крепости. Принятие условий Парижа означает полное снятие любых ограничений или пошлин на поставку французских товаров в Россию, а передача в управление назначенной ими администрации наших портов и железных дорог означает полный внешний контроль над экономикой империи, и это не вспоминая о требовании согласования назначений на все ключевые должности в стране. А за французами свои права на Россию заявят британцы, американцы и остальные японцы. От нас требуют полной и безоговорочной капитуляции. Пример Китая перед нами. Китая, разоренного, разделенного, голодающего, живущего в опиумном дурмане. Китая, в котором любой иностранец может делать все что угодно и не подпадает под действие местных законов. А как чувствует себя туземный капитал в Китае, Индии или Алжире, вы сами прекрасно знаете – никакого туземного капитала в этих колониях больше не существует. Компромисс и уступки Франции в этих условиях – это компромисс и уступки людоеду, который собирается всех сожрать. На меньший компромисс он не согласен, а значит, выживание – не предмет компромисса. Франция нам четко заявляет: идет война, и в этой войне нет союзников, а есть лишь конкуренты и соперники. Глобальная битва идет за доминирование в мировой экономике и политике, битва за рынки сбыта, за ресурсы, за дешевую рабочую силу. Идет сражение за контроль над миром, за контроль над Европой и за контроль над Россией. Уступив в малом, мы потеряем всё. Нет, уступок не будет, господа. Россия не станет предметом торга.
Обвожу взглядом огромный зал. Жестко продолжаю:
– Не компромисс с врагами, а консенсус внутри державы – вот наша формула выживания. У нас общая цель – настоящая, реальная победа нашей империи в этой войне могуществ. Наши совместные задачи – отстоять политическую и экономическую независимость России, укрепить ее экономику и дать перспективы бурного роста отечественному капиталу. Но усвойте одну простую мысль – без наведения порядка в державе вы все обречены. Если вы вообще хотите иметь будущее, отбросьте все колебания и иллюзии – лишь сильная государственная власть в России может уберечь вас от разорения и гибели. И такой властью может быть лишь законная власть императора, жестко удерживающего ситуацию в стране от анархии и развала и твердо отстаивающего интересы России и интересы русского капитала. Вы сами являетесь свидетелями того, в каком кризисе находится империя от одной лишь смены монарха. Общество возбуждено сверх всякой меры, и правительству приходится прикладывать колоссальные усилия для того, чтобы удержать страну от беспорядков и потрясений. Но любое сомнение в законности и устойчивости власти закончится революцией, любая революция обратит нашу экономику в хаос, а слабое революционно-демагогическое временное правительство погрязнет в митингах и просто не сможет защитить ваши интересы от вторжения мировых акул. Лишь незыблемость власти дает России шанс на спасение и победу, и я полон решимости восстановить порядок и обеспечить триумф империи любой ценой. Любые разговоры, действия или бездействия, мешающие спасти Отечество, будут караться в самой высшей мере, вне зависимости от происхождения, прошлых заслуг, финансового состояния или близости к трону. Вы все с приговором трибунала ознакомлены. Смерть через повешение для организаторов и основных участников заговора, включая большинство из арестованных по данному делу членов Императорской Фамилии. Бывших членов Императорской Фамилии. Сегодня вечером на Болотной виселицы не будут пустовать. Желающие могут лично убедиться в этом факте. Я объявляю перерыв, а, чтобы вам было что почитать в перерыве, господин Батюшин раздаст вам определенные материалы. Это все, что я хотел вам сказать. Душеспасительных разговоров больше не будет, господа.
Встаю, и все встают следом. Осматриваю склоненные в поклоне фигуры и, уже покидая Екатерининский зал, слышу голос Батюшина:
– Перед вами, господа, следственные материалы на каждого из вас. Хищения, приписки, махинации, чисто уголовные преступления, в том числе и весьма пикантного свойства. Участие в заговорах, мятежах, финансирование тайных обществ, террористических групп и революционеров всех мастей. Сотрудничество с иностранными разведками, сомнительные услуги, получение денег за определенные действия, позволяющие выдвинуть обвинения в государственной измене. Да, вижу вы удивлены обилием материала и скоростью, с которой Высочайший Следственный комитет их собрал. Не стоит удивляться, в государстве всегда было достаточно простых служак, у которых сердце болит за державу и которые собирают подобные материалы в надежде, что когда-нибудь у власти появится политическая воля дать этим делам ход…
Москва. Дом империи. Овальный зал.
26 марта (8 апреля) 1917 года
Первое заседание новосозданного Совета Безопасности Российской империи, по понятным причинам, было созвано в экстренном порядке и носило довольно сумбурный характер, что, впрочем, не помешало соблюсти некоторые рамки бюрократических приличий.
Так, великий князь Павел Александрович, буквально сегодня назначенный мной на должность секретаря Совета Безопасности, вполне справлялся с порученной миссией и оглашал повестку дня заседания и связанные с этим вопросы, остальные же члены Совбеза занимались привычными для подобных мероприятий вещами – просматривали бумаги, делали пометки, рисовали чертиков и делали все остальное, что обычно делают чиновники на всякого рода ответственных и архиважных для государства совещаниях.
Собственно, критической необходимости в создании еще одного совещательного органа при императоре не было, можно было бы и повременить с этим делом, но в связи с возникшим кризисом и некоторыми не понравившимися мне действиями и бездействиями отдельных лиц (не будем показывать на выступающего пальцем) у меня возникла острая необходимость убрать наследничка с должности командующего войсками гвардии, и желательно сделать это элегантно, с соблюдениями светских и бюрократических приличий, дабы не сильно оскорбить великого князя и наследника престола Всероссийского. Короче говоря, нужно было двинуть его с опасной для меня должности куда-то с повышением, но так, чтобы лишить его любых непосредственных рычагов управления любыми силовыми структурами.
История учит нас (и меня), что именно всякого рода преторианцы и прочие лейб-гвардейцы всех монархий (и не только) со времен древних держав и до самых нынешних дней были если не силой, то инструментом для всякого рода дворцовых переворотов, к коим я с некоторых пор испытываю устойчивое отвращение. А уж оставлять этот инструмент в руках своего возможного преемника было бы с моей стороны сущей глупостью. Тем более что именно старая гвардия могла стать опорой для старой аристократии в попытке помешать мне осуществить мою революцию в России.
Но и отдавать командование гвардией в руки кого-то другого было с моей стороны не менее опасно на данный момент. Потому я решил оказать честь «доблестному гвардейскому воинству» и взвалить командование войсками гвардии на себя любимого, обосновав это длинным и полным патетики обращением к лейб-гвардии. Впрочем, как вы понимаете, командовать непосредственно я не собирался, да и физически не мог, поэтому по факту выполнял роль шефа гвардии, а непосредственное командование и особенно кадровое управление взвалил на своего нового заместителя по гвардии генерала Бонч-Бруевича, столь нелюбимого в светской тусовке обеих столиц и отвечавшего ей еще большей неприкрытой взаимностью. А это, в сложившихся непростых обстоятельствах, было для моего царствования дополнительным плюсом.
Впрочем, я отвлекся, и нужно было включаться в процесс заседания.
– Какова сейчас ситуация с нашими бригадами во Франции?
Этот вопрос я адресовал военному министру. Сандро доложил:
– Государь, по последним сообщениям, бригада Лохвицкого по-прежнему окружена французскими войсками, хотя сами столкновения пока прекратились. Бригада Марушевского в ее марше на Париж была остановлена ввиду угрозы расстрела из пулеметов, которые были спешно переброшены французами с фронта на участок следования колонн 3-й Особой пехотной бригады. Командование Британского экспедиционного корпуса вышло с предложением, во избежание возможных провокаций и столкновений, оцепить расположение наших частей британскими войсками. Так сказать, взять под охрану и развести стороны конфликта.
– Что французы?
Тут уже черед Свербеева настал.
– Официальный Париж настаивает на безусловном интернировании и суде над якобы виновными в мятеже и нападении на французских военных.
– Значит, продолжают вести себя, как слон в посудной лавке. Что ж…
Честно сказать, эффект от миссии Мостовского превзошел все мыслимые ожидания. Как там говаривал Филипп II Македонский? «Осел, груженный золотом, возьмёт любую крепость?» А если вместо осла будет слон? Что ж…
– Нет, об интернировании не может быть и речи. Империя своих не бросает. Стоит нашим солдатам сложить оружие, как на них повесят всех собак за так называемый мятеж. Нет, только вывод с оружием и развернутыми знаменами. Настаивайте на этом. Наша задача не только не допустить дальнейшего кровопролития, но и сохранить лицо в этой ситуации. Общественность в России и так возбуждена выше всяких пределов. Хорошо, насколько велика вероятность войны с Францией по-вашему?
Министр иностранных дел покачал головой:
– Трудно делать прогнозы в сложившейся ситуации, государь. Русское посольство, консульские учреждения и расположения военных миссий отключены от всех средств связи и электричества и оцеплены полицией. Никого не впускают и не выпускают. Косвенную информацию мы получаем по каналам американской прессы. Представляется, что шанс войны достаточно велик, государь. Условная партия войны слишком набрала силу в Париже. Сторонники умеренной политики в отношении России пока в явном меньшинстве.
Я кивнул.
– Этот расклад может быстро измениться, если наступление Нивеля не достигнет быстрых результатов или если потери будут слишком велики.
– Да, государь. – Свербеев склонил голову. – Но пока в Париже скорее некоторая эйфория от перспектив этого наступления. Так что трудно сказать что-то определенное относительно прогнозов.
– Что британцы?
– Осторожничают, государь. Приняли на себя функцию посредников между нами и французским правительством. Сейчас мы через них ведем переговоры о порядке вывода войск из Франции. Лондон предлагает сопроводить русские части в один из портов на севере Франции с тем, чтобы перебросить бригады на Салоникский фронт.
Нечволодов вступил в разговор.
– На посредничество Англии нужно соглашаться. Принимая на себя роль миротворца, британцы сокращают себе поле для маневра в действиях относительно нас.
– Что ж, это разумная стратегия. Но настаивайте сначала на выводе бригад непосредственно в Россию. Демонстративно ведите переговоры о фрахте судов нейтральных стран для эвакуации наших войск в Романов-на-Мурмане. И тяните время, пусть в Лондоне и Париже осознают результаты начавшего наступления Нивеля. Дадим слону порезвиться в посудной лавке.
Министр иностранных дел закивал, соглашаясь.
– Понимаю. Кстати о наступлении, государь. Получено сообщение из Стокгольма, где прошли предварительные консультации с представителями Красного Креста.
– Интересно, продолжайте!
Свербеев поклонился, а я приготовился внимательно слушать. Да, на эти «предварительные консультации с представителями Красного Креста» я возлагал определенные надежды. Разумеется, мы не могли себе позволить на данном этапе проводить прямые, пусть и неофициальные, переговоры с Германией, не рискуя при этом получить обвинения в сепаратных переговорах за спиной союзников, ведь у нас сейчас проблем с союзниками (или с некоторыми из них) было и так выше самой высокой крыши. Посему была избрана именно такая форма, при которой официальная миссия Красного Креста объявила, что, при посредничестве короля Швеции и папы римского, начнутся международные консультации представителей воюющих держав по вопросу условий содержания военнопленных и по возможному облегчению их участи. И вот на эту самую тусовку я официально и направил российскую делегацию. Так же поступил и мой царственный собрат кайзер Вильгельм. Остальных также пригласили, а то, что они пока не прибыли, так это же не наша проблема, верно? В общем, наши делегации официально даже не встречались между собой, предпочитая общаться через Красный Крест и представителей Высоких Посредников (короля и папы). Что, впрочем, не мешало «рядовым» членам делегаций «случайно» пересекаться где-нибудь в ресторане и передавать друг другу неофициальные намеки.
– Представителями Германии поднимается ряд вопросов, и нам необходимо дать директивы нашей делегации. В частности, правительство Второго рейха уверяет нас в своем твердом намерении соблюдать в отношении России свои односторонние обязательства в рамках инициативы «Сто дней для мира», а также заверяет нас в своем стремлении к скорейшему заключению мира на взаимоприемлемых условиях. Однако, как заявляется, Германская империя не может оставить без решительного ответа удар, который был нанесен со стороны Великобритании и Франции, в частности, начавшееся англо-французское наступление на Западном фронте. В этой связи в Берлине желали бы получить от нас разъяснения относительно возможной реакции России на такие действия.
– Сергей Николаевич, передайте от нас следующее. Первое. Россия, как инициатор «Ста дней во имя мира», намерена сделать все возможное для скорейшего прекращения войны на европейском континенте и вновь призывает все страны сесть за стол переговоров. Мир без аннексий и контрибуций – вот основа для любых переговоров в Европе, в том числе и переговоров о мире на Востоке Европы, равно как и любых других частях нашего многострадального континента. Формулировки додумайте сами, изложите изящно посыл о том, что пусть немцы убираются с российской территории и возвращаются на границы, существовавшие между Россией и Германией в июле 1914 года. Только в этом контексте мы готовы с ними о чем-то говорить. Естественно, обмен пленными – всех на всех. Вопросы гарантий взаимной безопасности и дальнейшей торговли мы готовы обсуждать.
Министр иностранных дел сделал у себя в папке пометки и уточнил:
– А что касается нашей реакции на наступление союзников и на ответные действия Германии?
– Передайте им, что, мол, инициатива «Сто дней», пока не облеченная в международное соглашение о перемирии на фронтах, носит двусторонний характер и действует в отношении каждой отдельной державы. Что, к примеру, если нас атакует турецкая армия, то мы будем считать себя свободными от мирных обязательств по отношению к Османской империи, но это не будет касаться остальных центральных держав. В общем, Россия намерена сохранять действие «Ста дней для мира» на своих участках фронта и ждет того же от других стран. И главное – дайте Берлину понять, осторожно, но твердо, что в сложившихся обстоятельствах Россия не считает себя обязанной приходить на помощь Франции в случае осложнений на Западном фронте.
Что ж, если немцы перебросят на французский фронт десяток-другой дивизий, я же не сильно огорчусь, верно? Особенно, если эти самые десяток-другой дивизий в полях Франции лежать так и останутся. А судя по докладам разведки, Германия уже начала спешно снимать части с Восточного фронта, уступая места на русском фронте австро-венгерским дивизиям. Немцы явно намерены славу взятия Парижа ни с кем не делить. Ну, насчет Парижа я сильно сомневаюсь, чай не 1940 год на дворе, так что пусть себе перебрасывают. Да и австрияков вместо германцев против русской армии иметь куда лучше. А мы пока сделаем ответный ход…
– Сергей Николаевич, вызывайте французского посла в МИД и вручите ему официальную ноту о разрыве дипломатических отношений между Российской Империей и Французской Республикой. Все французское имущество в России будет арестовано, все граждане Франции должны покинуть территорию нашей страны в трехдневный срок, кроме лиц, обвиняемых в подстрекательстве, организации или же участии в заговорах против нашего величества.
Подождав, пока Свербеев это запишет, я весомо добавил:
– И главное. Сообщите ему следующее. Любое нападение на русских подданных во Франции, а равно как и любая попытка интернировать наши войска, будет расцениваться нами как объявление войны!
Москва. Дом империи. Екатерининский зал.
26 марта (8 апреля) 1917 года
– Как видите, господа, жизнь не стоит на месте. Дипломатические отношения разорваны, зеркальные меры Россией приняты, кризис с Францией идет по нарастающей. Совершенно ясно одно – все изменилось и возврата к старому порядку больше не будет. Посему оставим пустые разговоры о возможности некоего компромисса. Его не будет. Империя будет жестко отстаивать свои интересы и на уступки не пойдет. Впрочем, оставим эти вопросы военным и дипломатам и обратим свои взоры на наши насущные дела. Полагаю, господа, что у вас было достаточно времени для общего ознакомления с собранными следствием документами. Материалы, как вы понимаете, очень серьезные и тянут на серьезную кару, вплоть до прогулки на Болотную площадь под конвоем. Но, думаю, вы также понимаете, что я не стал бы вас всех здесь собирать и тратить на вас свое бесценное время, если бы намеревался поступить с вами так просто. Так легко вы не отделаетесь. Как говорил мудрый царь Соломон: «Всему своё время, и время каждой вещи под небом. Время разбрасывать камни, и время собирать камни. Время обнимать, и время уклоняться от объятий». Вы достаточно долго разбрасывали камни и достаточно упорно уклонялись от объятий. Пришло время империи вас обнять, господа!
Магнаты беспокойно запереглядывались. Не сомневайтесь, господа хорошие, я вас так приобниму, что не возрадуетесь!
Жестко продолжаю:
– Будете жульничать, юлить, заниматься хищениями, приписками, подлогами и, уж тем более, заговорами – эти следственные дела станут камнем на вашей шее. Но я даю вам шанс. Сумеете доказать мне и Отчизне свою полезность и незаменимость – толстые папки ваших уголовных дел станут ступенькой на вашем пути вверх. Сумеете стать частью новой элиты – подниметесь вместе с Россией. Не сумеете – упадете под колеса имперского паровоза, несущегося в будущее. Пришло время спасать Россию и служить новой империи. Пришло время тотальной мобилизации всех сил, всех людей и всех ресурсов. Пришло время всем встать в строй. Знайте – никому не удастся остаться в стороне. Или вы со мной, или против меня и России. Прощу многое, дам многое, но и спрошу сполна, висельники Болотной площади тому свидетели. Да воздастся каждому по делам его, не так ли?
Кое-кто даже закивал. Спорить уж точно никто не стал, мысль была выражена предельно доходчиво.
Уточняю:
– Итак, господа, вы со мной? Или есть желающие покинуть этот зал?
Тут уж все дружно закивали и загомонили. Это и понятно, фраза «есть желающие покинуть этот зал?» для них сегодня синоним фразы «есть желающие покинуть этот мир?». Желающих не нашлось. Тогда продолжим наш концерт по заявкам.
– Хватит играть в песочнице, пора вылезать из коротеньких штанишек – нас ждут серьезные дела, господа! Пора заняться серьезным делом и серьезным бизнесом, как говорят за океаном. У империи огромные планы, и война лишь часть из них. Империя протягивает вам руку для союза, господа. Сегодня я образовываю Экономический Совет при императоре, куда всех вас приглашаю. Постоянно действующий Совет станет настоящим Генеральным Штабом нашей экономики. Еженедельные совещания с моим участием, постоянно действующий комитет с участием представителей профильных министерств, выработка планов, обсуждение стратегии развития промышленности и торговли России, военные заказы, налоги, сборы и преференции, целевые льготные кредиты на разработку месторождений, на строительство новых заводов и железных дорог, на закупку передовых технологий – все это будет обсуждаться в рамках этого Экономического Совета. Я открыт для откровенного разговора и серьезных предложений. Великая Россия рождается в том числе и здесь, господа!
«Денежные мешки» возбужденно закивали. Что ж, пора и им дать сказать.
– Итак, ваше слово, господа.
Кашлянув, слово взял Второв – самый богатый человек России. Не считая меня, разумеется. Даже Юсупов нервно курит в сторонке.
– Ваше императорское величество! Общество поручило мне сказать ответное слово от всех присутствующих. Ваша проникновенная, полная патриотизма и заботы, речь не могла не найти живейшего отклика в наших сердцах. Верю, что в этом зале вряд ли найдется человек, чью душу не тронули бы ваши слова. Процветание нашего дорогого Отечества…
– Меньше пафоса, господин Второв.
Вот любят русские купцы и промышленники эдак вот так степенно заходить издалека, набивая себе цену и обозначая свою значимость.
Магнат запнулся, вновь кашлянул и проговорил:
– Нижайше прошу меня простить, ваше императорское величество! – Затем, оправившись, заговорил уже более деловым тоном: – Государь! Мы вас услышали. Ваши слова понятны и близки каждому из нас. Вряд ли кто из крупных торговцев и промышленников не задумывался о происходящем. Уверен, что упомянутое вашим величеством участие кое-кого из присутствующих здесь в чем-то таком, что можно расценить как покушение на государственный строй, продиктовано было, в первую очередь, не чем иным, как патриотизмом и заботой о процветании нашего Отечества. Как вы верно сказали, ваше величество, во времена прошлого царствования во главу угла ставились вовсе не интересы русского капитала и процветание русской промышленности, а удовлетворение финансовых желаний членов Императорской Фамилии и узкого круга высшей аристократии, которое нередко достигалось путем небезвозмездных уступок и протекций для тех же французов, да простит меня мой государь за подобную дерзость!
Да, жаль, что тут нет моего брата Николя. Ему было бы интересно послушать что-то, помимо верноподданнических речей.
Выждав пару секунд и убедившись, что я его не перебиваю, магнат продолжил:
– Ваше величество! Мы все оценили розданные нам материалы. Уверен, что это было излишним. Ни один серьезный деловой человек не станет бороться с правительством, которое целиком и полностью выражает и защищает его интересы. И я сожалею, что череда предыдущих русских правительств не могла похвастаться таким качеством.
– Хочу заметить, господин Второв, что заботой власти империи является поддержка российских предпринимателей, но не как самое цель, а как забота о процветании всей державы и всего нашего народа. Говорю сразу – ничего из того, что будет способствовать ограблению моих подданных в угоду русскому или, тем более, иностранному капиталу, я не поддержу и буду всячески такие идеи пресекать. Но все здоровые инициативы, направленные на повышение благосостояния народа и развитие русской промышленности, я и имперское правительство, вне всяких сомнений, будем поддерживать.
– Безусловно, государь, я об этом и говорю! – Второва не так-то просто смутить. – Кто, как не мы, более всех заинтересован в процветании народа России? Ведь богатый народ – это платежеспособный покупатель, это обширный рынок, об узости которого ваше величество упоминали сегодня.
– Но?..
Подбодренный моим «но», Второв перешел к сути:
– Благодарю вас, ваше величество. Действительно, есть ряд «но». Мы целиком и полностью поддерживаем власть в заявленных вашим величеством сегодня целях. Но, к сожалению, нам не совсем понятна стратегическая политика нынешнего правительства. Ряд решений и действий вызывают опасения деловых кругов России. Вопрос войны и мира, судьба военных заказов, часть из которых уже отменена или заморожена, явные заигрывания с толпой, отмена золотого обеспечения рубля, фактическая конфискация земель у крупных землевладельцев – это лишь некоторые проблемы, которые не могут не волновать русский капитал. Неопределенность в этих и других вопросах рождает ответные действия, призванные обезопасить интересы крупных игроков. Прояснение этих моментов, я уверен, реально позволит нам прийти к общему пониманию и к консолидированным действиям власти и капитала с целью спасения и процветания нашего дорогого Отечества.
Киваю.
– Что ж, господин Второв, думаю лучше всего о политике правительства нашего величества расскажет непосредственно его глава. Но прежде чем дать слово господину Нечволодову, я хочу сказать вот что. Мы должны четко определить для себя настоящие цели, отделив истинные от ложных. Все должно быть подчинено одной цели – выжить и победить. Все остальное – суета и тлен. Вся эта суета вокруг военных заказов имеет смысл только в контексте того, что русским купцам и промышленникам вообще удастся уцелеть по итогам происходящего в России и мире. Грош цена всем заказам, авансам и прочим прибылям, если мы проиграем. Все потеряют всё. А теперь предоставляю слово нашему уважаемому председателю Совета Министров господину Нечволодову, который сможет дать ответы на ваши вопросы.
Премьер встал и, раскрыв папку, начал свой доклад:
– Ваше величество, господа. Да, действительно, часть заказов отменена или заморожена. Нам приходится делать выбор, поскольку ресурсы казны не безграничны, а возможности российской промышленности ограничены еще больше. Слишком мало у нас заводов, верфей, фабрик, слишком мало железных дорог, паровозов и подвижного состава. Исходя из возможностей, правительство делает выбор и определяет приоритеты, ограничивая трату средств и ресурсов на второстепенные цели. Идет война, и наши главные театры военных действий находятся отнюдь не на море. Поэтому принято решение заморозить работу над крупными заказами, ограничившись силами защиты побережья и подводными лодками. Эти классы кораблей не только не будут заморожены, но и заказ на них будет даже увеличен. Что же касается производственных мощностей, которые высвобождаются в результате заморозки постройки крупных кораблей, то у правительства есть множество других неотложных заказов, которыми эти мощности и этих специалистов можно и нужно загрузить. В стране острая нехватка подвижного состава для железных дорог, и нам нужно максимально наращивать производство паровозов, вагонов и железнодорожных платформ. Нам нужна вся номенклатура военного снабжения, начиная от тракторов, грузовых автомобилей и гаубиц, заканчивая хлебом, пуговицами и портянками. Проблема только в том, что русская промышленность на данный момент не в состоянии это все производить в достаточных количествах, а по многим позициям у нас вообще отсутствует товарное производство. Но хочу подчеркнуть две вещи. Первое – вне зависимости от войны и мира армия требует перевооружения, насыщения частей орудиями, пулеметами, броневой техникой, аэропланами и всем тем, без чего современная армия немыслима. Поэтому не стоит беспокоиться насчет того, что с наступлением возможного мира прекратится военное производство. Мы только в начале процесса модернизации и перевооружения армии. Второе – полученные вами ранее из казны авансы на постройку крупных кораблей будут зачтены в другие военные заказы, которые будут размещаться на ваших предприятиях. Только успевайте их выполнять в нужном количестве и в надлежащем качестве. Но особо хочу коснуться еще одной проблемы – большого количества заказов, которые вы набрали в расчете на авансовые платежи, но которые вы не в состоянии выполнять, ввиду перегруженности ваших производственных мощностей. Министерством вооружений сейчас проводится ревизия всех размещенных заказов с целью их более реального распределения исходя из реальных возможностей каждого предприятия. Полученные ранее авансы будут перераспределены под будущие заказы в рамках требуемой империи номенклатуры продукции. Если у кого-то из присутствующих есть вопросы по этой теме, я готов ответить.
Рябушинский встал и, кашлянув, задал свой вопрос:
– Прошу меня простить, но действия упомянутого вашим высокопревосходительством министерства вооружений нередко выходят за рамки, дозволенные законом и здравым смыслом. Идет прямое вмешательство в производственный процесс, на предприятиях фактически введена военная администрация, инспекторы Министерства нередко набираются из числа членов Фронтового Братства и Корпуса патриотов, которые порой имеют весьма смутное представление о специфике организации производства. Становится просто невозможно работать!
– Я так понимаю, что речь идет о действиях Комиссии по учету производственных мощностей и оптимизации государственных заказов? Да, действительно, на предприятиях нередко имеются незадействованные мощности, простаивающее либо недозагруженное оборудование, часто те или иные заказы оптимальнее было бы разместить на других предприятиях, а имеющиеся мощности на данном предприятии занять иными задачами. Мы считаем, что в условиях войны и в условиях недостаточных производственных мощностей все оборудование заводов и фабрик империи должно быть загружено в круглосуточном режиме. Иного мы просто не можем себе позволить.
– Простите, ваше высокопревосходительство, – возразил Рябушинский, – но вы требуете совершенно невозможного! Оборудование не может работать круглосуточно! Ему требуется время на обслуживание, ремонт, другие технические мероприятия. Да и, кроме того, у нас просто нет такого количества квалифицированного персонала. У нас даже рабочих не хватает! Череда мобилизаций практически лишила нас работников!
– Что касается нехватки квалифицированного персонала и работников в целом. Сейчас в армии будет начат процесс частичной демобилизации, за счет увольнения в запас солдат, достигших предельного возраста, отвоевавших свой ценз в условиях боевых действий и прочих категорий, к которым относятся в том числе и солдаты, имеющие высокую квалификацию по специальностям, нужным нашей промышленности. Если у вас есть персональные предпочтения по конкретным специалистам, то подайте их фамилии в Министерство вооружений, если вам нужны просто специалисты требуемых квалификаций, тогда подайте туда же развернутые списки – сколько и каких мастеров вам надо. Уверен, что ведомство господина Маниковского изыщет возможности пойти вам навстречу. Теперь, что касается оборудования. Разумеется, никто не говорит о работе оборудования буквально на износ. Но, насколько мне известно, действительно нередко станки простаивают. Например, вот у вас на АМО простаивает сейчас полтысячи прекрасных американских станков.
– Но, ваше высокопревосходительство! Мы же еще не запустили завод!
– Не принимается, – отрезал тот возражения Рябушинского, – по плану завод уже должен был давать продукцию, а вместо этого вы закупили в Италии готовые узлы и устроили ручную сборку. При этом закупленное дефицитное оборудование простаивает. А это, знаете ли, в условиях войны уже вполне можно квалифицировать, как саботаж. Особенно, если вспомнить ваше личное участие в организации так называемых стихийных демонстраций. Сколько грузовиков не было выпущено по этой причине?
– Но я…
Вмешиваюсь:
– Господа, частности вы сможете обсудить потом. Давайте ближе к главным темам.
– Простите, государь. – Нечволодов склонил голову. – Возвращаясь к теме военных заказов. Как я уже сказал ранее, изменения в сроках и порядке исполнения военных заказов продиктованы известными обстоятельствами, но это не приведет к отзыву в казну ранее выданных авансов, а все мощности ваших предприятий будут загружены другими заказами, объем которых будет увеличиваться. Теперь относительно золотого обеспечения рубля и так называемого золотого стандарта. Как вы знаете, господа, в настоящее время ассигнации не обмениваются на золото ни одной воюющей державой, а золотое обеспечение бумажных денег является сугубо формальным. Тем не менее, если кто знаком с моей монографией «От разорения к достатку», тот знает, что мое отношение к золотому стандарту крайне отрицательное. Для внешней торговли золото, как и иностранные валюты, может покупаться на специальных биржах, а для денежного обращения внутри страны – это крайне вредная мера. Как известно, собственный золотой запас империи не покрывает весь объем бумажных денег, которые необходимы для обращения, а ежегодная добыча не успевает покрывать рост денежной массы. Скажу больше – в мире нет столько золота, ни в хранилищах, ни в разведанных месторождениях, чтобы покрыть обеспечение всех ассигнаций, которые формально этим самым золотом якобы обеспечиваются. Более того, денежная реформа, проведенная господином Витте, была осуществлена так, что будь в те времена Высочайший Следственный комитет, ему бы стоило вплотную заняться этим делом! Установив жесткую привязку «один бумажный рубль обеспечивается золотом в хранилищах на сумму в один рубль», эти реформаторы-вредители загнали Россию в долговую кабалу к той же Франции, что и стало одной из главных причин нынешнего кризиса. Глупо занимать за границей золото для того, чтобы заплатить русскому рабочему русские бумажные деньги за работу, сделанную из русских же материалов! Это просто вредительство, а, скорее всего, это прямая измена и диверсия против государства! И я уверен, что в будущем золотое обеспечение бумажных денег будет отменено повсеместно. Есть множество других путей обеспечения покупательной способности ассигнаций помимо желтого металла, имеющего весьма условную ценность само по себе. Для внутренних нужд ценность бумажных денег обеспечивается всем достоянием страны, казенным имуществом и государственными заказами по фиксированным ценам, а для внешней торговли, как я уже говорил, достаточно специализированной валютной биржи или услуг внешнеэкономических банков, имеющих право менять рубли на иностранную валюту по установленному курсу.
– Я благодарю вас, Александр Дмитриевич. Думаю, что более предметно вы сможете обсудить это и без моего участия, поскольку время мое сегодня крайне ограничено. Но прежде чем покинуть вас, господа, я хотел бы лично дать ответ на вопросы о земельной реформе и заигрывании с толпой, как выразился господин Второв. Начну с земли. Несколько дней назад состоялась встреча главы нашего правительства с крупнейшими землевладельцами страны. Крупными собственниками было высказано множество предложений, но, к моему разочарованию, в подавляющем большинстве случаев все они сводились к способам отмены заявленной земельной реформы или же ее полного выхолащивания. В этой связи я вынужден констатировать, что очень многие живут в мире, который полностью оторван от реальности. Жить в мире иллюзий, быть может, приятно, но крайне опасно для здоровья. Реформа не может быть ни отменена, ни отложена, ни носить сугубо декоративный характер. И вопрос тут не в моих желаниях, равно как и не в желаниях землевладельцев, а в том, что мы на пороге всеобщей катастрофы. Десятилетиями зерно было основой нашего экспорта при постоянной нехватке продовольствия внутри страны. Десятки миллионов крестьян либо не имели земли, либо имели мизерный участок, не имея при этом практически никаких сельскохозяйственных орудий и лошадей. И все это на фоне стремительного роста численности населения в стране. Реформа правительства Столыпина не решила земельный вопрос, а во многом лишь усугубила его. Половинчатость реформ и желание угодить крупным землевладельцам привели к тому, что недовольство и напряжение в обществе растут с каждым днем, а ожидание земельного передела стало основным вопросом в деревнях. Если до войны мы еще имели поле для маневра, то война поставила вопрос ребром. Многие миллионы недовольных крестьян сейчас вырваны из привычной рутинной обстановки, у них было время подумать, есть в руках оружие, и, самое главное, они привыкли убивать и философски смотрят на смерть. Если государство не даст им ожидаемое, то они возьмут это сами. Настроения в армии, скажу прямо, самые нехорошие на сей счет. А это значит, что мы должны с вами не думать над тем, как реформу отменить, а всеми силами стараться ее успеть провести. Запомните, господа, либо мы сейчас проводим земельный передел, что называется, сверху, в виде земельной реформы, регулируя и, где возможно, смягчая процесс, либо же передел земли будет проведен снизу, самым явочным порядком, вылившись в тот самый бунт, который так метко описал господин Пушкин. Но в этом случае в России не станет ни меня, ни вас. И хорошо, если кому-то удастся при этом добежать до границы, ибо те, кто думает, что революция чинно и благородно трансформируется в буржуазную республику, просто живут в придуманном мире и совершенно не знают Россию и ее народ. Поэтому, господа, альтернативы переделу земли нет, и реформа будет проведена быстро и самым решительным образом.
Обвожу взглядом присутствующих.
– На этом, господа, я оставлю вас. Продолжайте вашу работу с господином Нечволодовым и профильными министрами его правительства. Я надеюсь на то, что вы искренне включитесь в битву за Россию, и мы вместе ее выиграем. Мы с вами теперь будем встречаться регулярно. Но я напоминаю – приглашение участвовать в Экономическом Совете при императоре не делает никого ненаказуемым. Я готов многое прощать и на многое закрывать глаза, но только тем, кто приносит реальную большую пользу России и нашей исторической миссии. Те же, кто по обыкновению станет играть в местечковые игры, пытаясь обмануть империю, или будет покушаться на государственный строй, с теми у нас будет разговор короткий. Господа…
Я встаю, и остальные поднимаются с мест, склоняя головы…
Москва. Дом империи. Овальный зал.
26 марта (8 апреля) 1917 года
– Дверь закрой!
Адъютант ойкнул и быстро ретировался, а я разразился цветистой площадной бранью в адрес закрытой двери. Распустились тут без меня! Чистюли, мля! Разбаловал вас братец! Зажрались тут на казенных харчах! Как фронду тут устраивать, так все мастера! В очереди стоят! А как отвечать перед державой, так честь им, видите ли, препятствует! Будете у меня солому жрать! Законопачу на фиг! Строем ходить будете, царское отродье!
Уже остывая, прошелся по огромному кабинету и, как всегда, остановился у окна. Ну, вот что за фигня! Как мог Коля такое допустить, а? Царь повелевает, а они начинают своим игнором смачно поплевывать ему прямо в лицо! Мол, извини, царь-братец, ты, конечно, отец родной, но, понимаешь, тут такие обстоятельства… Кто там говорил про тиранию самодержавия? Да как бы не так! Как там обвиняли Николая? Мол, царь хозяин своего слова – хочет даст, а хочет заберет? Да фиг вам! Повелось именно так, что царь повелел, а видя, что никто повеление не исполняет, забирает его от греха подальше или делает вид, что ничего не было!
Да, рыба гниет с головы! Вот возьмем, к примеру, меня, ну, в смысле моего прадеда. Император запретил родному брату (на секундочку – второму человеку в очереди на престол) жениться на «интриганке и разведенке»? Даже кары обещал? Даже слежку поставил? А пофиг! Взял, женился за границей, уйдя от слежки (так уж следили?). Возрадуйся, братец! Ну, и что ты сделал, брат? Огорчился? Очень огорчился? Даже высочайше изволил гневаться? И даже запретил возвращаться в Россию и арестовал имущество? Вот совсем-совсем! И что? Как это отразилось на евреях, в смысле на великих князьях? А никак! Прадед жил припеваючи, ездил по заграницам, устраивал приемы, ходил в гости и, вообще, прекрасно себя чувствовал. Благо у каждого члена Императорской Фамилии были свои счета за бугром, к которым мой чудный братец не имел никакого отношения. Ну, а как иначе-то? Если член Императорской Фамилии ежегодно получает из казны десятки и сотни тысяч рублей, то логично ведь предположить, что он будет их скирдовать-таки, причем, как правило, вне доступа царственного суверена!
Вот и сейчас Сандро мне тут пытался дурачка рисовать, мол, звыняй, братец, но и ты пойми, никак я не могу преступить слово, даденное мной при вступлении в масонскую ложу, мол, верен я тебе и все такое, радуйся, но отрекаться от масонской клятвы не буду, ибо невместно сие, я слово чести давал и все такое прочее. Хошь, на слово верь, что завязал с этим непотребством, хошь в отставку подам, и даже вполне себе готов «отстрадать и искупить», и как всегда, в Крыму и непременно где-нибудь в имении Ай-Тодор, дабы иметь возможность в минуты искупления тешить свои взоры видом на Ласточкино Гнездо и глади морские…
Пришлось мне уважаемого дядю и драгоценного зятя ставить на место. Жёстко так ставить, с оттягом, так сказать, фактически сведя выбор к фразе:
– На Болотную ты сегодня отправишься, а на трибуну или на плаху – выбирать тебе.
Ну, и что бы вы думали? Подписал и отправился! Возможно, я нажил себе еще одного врага. Возможно, чувак будет держать фигу в кармане, но открытого неповиновения моим повелениям я не допущу. Особенно со стороны драгоценнейшей родни, будь она неладна!
Так что военного министра надо менять. И братца евойного с главнокомандования Московским военным округом нужно освобождать, тем более что тот лишь временно исполняет должность главкома. Да и сам он прям шибко просится. Вот пусть и возвращается в свои генерал-инспекторы артиллерии. Дело он знает, пусть и рулит себе.
На должность же главкома МВО нужно кого-то из опальных генералов назначить, чтобы человек своим возвращением и возвышением был обязан лично мне и без меня был бы обречен. Продолжим опыт генерала Бонч-Бруевича. Негоже столичный округ выпускать из-под плотного отеческо-императорского контроля. Вот генерал Ренненкамф чем плох? Обижен, в опале, хотя весьма и весьма… Тем более что генерала бывшего, который Рузский, повесят сегодня. Чем не торжество справедливости, а?
И пора, ох, пора весь этот великокняжеский гадюшник отодвигать от любых силовых рычагов. Нужно двигать амбициозных генералов и полковников, нужно создавать не просто новую элиту, а именно мою элиту, верную персонально мне и готовую впитывать все новые веяния и чаяния моего императорского величества, коих у меня будет предостаточно. И начну я с гвардии, формируя ее заново на базе формальных запасных полков. Новые инициативные командиры, новая структура, новые штаты. Пока официальные полки лейб-гвардии будут расходовать свой состав на полях сражений (а я позабочусь об их задействовании во всех крупных сражениях), в тылу будет формироваться новая гвардия. Моя гвардия. Равно как будет формироваться новое дворянство, чему должен послужить новый закон о Служении империи.
Это был серьезнейший вопрос и серьезнейший вызов для всего моего царствования. Может показаться странным, что я затеял такое потрясание основ империи именно в момент острейшего политического и государственного кризиса, но боюсь, в более спокойное время я вообще бы не сумел переучредить эти самые основы. Причем именно разразившийся кризис дал возможность грохнуть об пол старое и по сути начать все с чистого листа, открывая дорогу в будущее. Скажу больше, само принятие новой Конституции и нового закона о выборах я считал производным именно от этого «Закона о Служении империи». Закон сей пришлось буквально протаскивать через Госдуму, пришлось, что называется, танцевать танцы с бубном, задействовать тонны компромата, оглашать угрозы, буквально приставлять наганы к упрямым головам, а вместе с тем и щедро сулить всевозможные плюшки за послушно поднятые во время голосования руки. Но дело того стоило, поскольку в России через этот закон фактически происходила революция.
Чего стоила только одна преамбула, в которой цветисто и смачно империя объявлялась высшей формой организации народа, ставящего своей целью построение общества всеобщей справедливости, благосостояния и Освобождения, а в самом тексте несколько раз употреблялся оборот «Народная империя». Интересы народа в целом объявлялись определяющими, общественное ставилось выше личного, а служение обществу через Служение империи объявлялось высшим благом. В общем, прекрасный набор красивых штампов и возвышенных оборотов, столь любимых толпой и призванных сделать невозможным открытое противление заинтересованных лиц. А противиться было чему!
Теперь фактически каждый дворянин был обязан подтвердить свои права Служением, а не просто фактом рождения. И если тех, кто выслуживал личное дворянство, изменения коснулись не так чтобы сильно и в худшую сторону, то вот потомственных дворян ударило весьма знатно. Ведь отныне любой дворянин, вне зависимости от пола и прочих моментов, должен был служить империи. Отказ от Служения автоматически лишал дворянского достоинства. В свою очередь, закон открывал доступ «во дворянство» широким массам моих подданных, создавая таким образом социальные лифты в государстве, превращая дворянство во многом из замкнутой касты расслабленных особей (кои особенно часто встречались среди потомственного дворянства) в сообщество активных индивидуумов, где каждый должен был лично доказывать свои права на титул и привилегии.
Новая система решительным образом трансформировала самую суть дворянства, возводя на пьедестал идею Служения, Служения общественным интересам, Служения будущему, Служения империи как символу и выразителю народного единства. Менялась сама идея и суть дворянства, превращая его из закрытой привилегированной группы эксплуататоров людей и ресурсов в постоянно обновляющийся слой элиты, дорога в который открыта каждому, но и вылететь из которого проще простого.
Ох, как они скрипели зубами! Особенно депутаты Госдумы, торгуясь до последнего, даже под угрозой прогулки на Болотную! Пришлось идти на некоторые уступки, включив в «Перечень трудов во имя Служения» в том числе и годы работы в качестве народного избранника. Впрочем, и тут был определенный подвох, ведь теперь, для того чтобы иметь право быть избранным хотя бы в местные органы самоуправления, нужно было отдать Служению не менее пяти лет, то есть фактически попасть в органы самоуправления, не говоря уж об уровне Госдумы, без ценза Служения стало невозможным. Будь ты самым-рассамым жирным котом, лично стать депутатом ты не сможешь, если не имеешь в биографии отметки о том, что отдал Служению столько-то лет своей жизни. Причем требование пяти лет ценза было только для местных органов самоуправления, а для общеимперского уровня требовалось уже десять.
Стоит ли упоминать о том, что для получения личного дворянства требовалось отдать Служению десять лет? Причем абсолютно неважно, на каком поприще, ведь в «Перечне», утверждаемом мной лично и регулярно, были и учителя, и медицинские работники, и инженеры, и конструкторы, и агрономы, и служащие Минспаса и Минвооружений, члены Корпуса Служения, в который сегодня был преобразован Корпус патриотов, и персонал Министерства транспорта, и даже квалифицированные рабочие оговоренных в «Перечне» казённых предприятий. И конечно же, военные чины и государственные чиновники, как без них. В общем, все те, кто своим трудом воплощал все то, что являет собой Служение в самом что ни на есть прямом и незамутненном виде. Собственно, любая деятельность, жизненно и стратегически необходимая империи, была разновидностью Служения. Добавьте к этому исследователей, путешественников, учёных и прочих подвижников, которые либо получили Высочайшее одобрение на деятельность, либо были удостоены государственных наград по итогам своих трудов, и вы получите картину тех масштабных преобразований, которые я развернул, ведь в результате массам был открыт прямой путь в дворянство моей империи!
Да что там говорить, если в зачёт стажа Служения шли даже годы учебы в военных, медицинских, технических, сельскохозяйственных и прочих учебных заведениях, список которых, опять же, оговаривался в том самом «Перечне». Разумеется, я заложил возможность гибко адаптировать систему к насущным потребностям империи, во-первых, ежегодно утверждая новый «Перечень», а, во-вторых, утверждая, так сказать, коэффициенты, «боевые», «северные» и прочие надбавки за вредность. Таким образом я легко мог поднять ценность определенных видов и родов Служения, устанавливая «жирные» коэффициенты, к примеру, за военную службу, за участие в боевых действиях, за борьбу с пандемией испанки, за учебу на факультете какой-нибудь нефтехимии или, например, за участие в строительстве какого-нибудь Днепрогэса, при которых год определенного вида Служения засчитывался за полтора или за два, а может, даже и за три года ценза.
И повторюсь, без Служения нет дворянства. А посему каждый мой подданный голубых кровей обязан был отдать Служению многие годы, и от этой участи не был избавлен никто, включая женщин (у нас ведь равноправие, не так ли?). Так что ценз Служения для личного дворянства в десять лет и сорок лет для потомственного был неотвратим для всех, кто претендовал на дворянство. Правда были нюансы, обеспечивающие достаточно лояльное отношение империи к своим дворянам. Так, для подтверждения прав на наследование титула «достаточно» было отслужить «всего» двадцать лет. Правда, подтвердив титул, дворянин и подтверждал свою «привилегию» служить империи еще двадцать лет. Ну, а для личного дворянства, как я уже упоминал, достаточно было отслужить десять плюс еще десять. И все – волен делать что хочешь, наслаждаясь плюшками и привилегиями дворянства, к которым, кстати, относилось довольно многое. Например, дворяне не платили налогов с личных доходов и имели ряд других плюшек. Плюс только те, кто отслужил империи не менее пяти лет, мог претендовать на чин в государственной гражданской службе.
Более того, следует упомянуть об ещё одном моменте. За каждого ребенка (своего или приемного), достигшего 18-летнего возраста, родителям теперь будет засчитываться год в стаж Служения, а если родители до этого отслужили империи не менее пяти лет, то засчитываются по два года, а дворянам и вовсе по три. Причем дворянки и тут имели привилегии, получив возможность не служить на время «декретного отпуска», который я в этом времени планировал назвать «царским».
И пусть, так сказать, «детский стаж» не давал прав на получение дворянства или права избираться в органы власти или местного самоуправления, но он все же давал права на пенсию за каждый год такого стажа. Вообще, у меня не было планов платить пенсию по возрасту поголовно всем подданным, пусть этим занимаются негосударственные пенсионные фонды. Я же собирался платить только за Служение империи, в том числе стимулируя рождаемость. Причем речь идёт не о выплатах по факту рождения ребенка (которые не исключались), а именно о пенсиях по факту достижения детьми совершеннолетия. Во-первых, это должно было стать дополнительным стимулом для развития медицины, ведь моей империи нужны молодые работоспособные подданные, а не умершие через одного дети, а, во-вторых, экономический успех государства во многом базируется на большом количестве платежеспособных потребителей. И прежде чем говорить о платежеспособности и прочих ёмкостях рынка, нужно позаботиться о росте числа производителей благ, которые одновременно и потребители оных. В общем, нюансов много, не буду тут растекаться по древу.
Москва. Болотная площадь.
26 марта (8 апреля) 1917 года
Человек на трибуне поднял сжатый кулак.
– Честь в Служении!
– На благо Отчизны! – ответили ему в толпе, и многие в ответ также подняли кулаки над своими головами.
Иван лишь подивился тому, как радостно было подхвачено толпой на Болотной площади новое приветствие, сегодня впервые прозвучавшее в Высочайшем Манифесте, и следом за тем подхваченное Государственной Думой, в ее практически единогласном голосовании за новый «Закон о Служении империи». Голосовании воистину историческом. Во всяком случае, именно так их инструктировали сегодня на курсах ораторов, для того, чтобы он и такие, как он, несли слово в массы, разъясняя тем, кто не разобрался, убеждая сомневающихся и обезоруживая противников. И, разумеется, он должен был уметь рассказать о том, что видел сам.
Разумеется, как отвечать и руку, сжатую в кулак, как правильно поднимать, их сегодня особо учили, как и многих членов Корпуса Служения, которых тут сейчас было немало. Но ответствовали и сжимали кулаки не только члены Корпуса, но и многие из простых москвичей, собранных тут на площади. И пусть Знамена Служения пока не реяли над площадью, ибо невместно начинать святое дело с крови казни, но знамена шились чуть ли ни по всей империи, и Иван это знал совершенно точно.
Меж тем великий князь Александр Михайлович клеймил изменников, призывал всех верных подданных сплотиться вокруг священной Особы его императорского величества, особо и покаянно каялся в своем личном грехе членства в масонской ложе, куда он вступил по недомыслию своему, прельстившись блеском Парижа и Лондона. Но вот теперь отрекается он от членства в ложе и отметает измену Особе его императорского величества и народу российскому во имя великого Служения, и призывает всех оступившихся немедленно последовать его примеру.
За великим князем на трибуну выходили другие знатные и могущественные люди, и каждый из них начинал речь с со слов нового приветствия:
– Честь в Служении!
А потом начинал каяться. Каяться и призывать кары на головы изменников, косясь в их сторону. А посмотреть там было на что.
На длинном эшафоте стояли бывшие. Бывшие великие князья, бывшие депутаты Госдумы, бывшие князья и графы, бывшие генералы, бывшие светские львы, бывшие члены блестящего общества и носители знатнейших и просто известных фамилий. Владимировичи полным великокняжеским составом, Родзянко, Гучков, Милюков, Шульгин, Черносвитов, Дмитрюков, Басаков, Львовы, один и второй, Еникеев, Карташев, Бородин, Пешехонов, Сазонов… Рузский, Данилов, Саввич, Крымов, Богаевский, Беляев, Хабалов… Коновалов, Смирнов, Терещенко, Панина… Имена, фамилии, строки в списках для оглашения приговора.
И вот огласили сам приговор, встреченный толпой со вздохом, переходящим в ликование.
Смертная казнь через повешение. Женщинам государь милостиво заменил казнь на пожизненную ссылку в Сибирь, а все прошения мужчин о помиловании, за исключением прошения помогавшего следствию и приговоренного лишь к каторге мистера Рейли, были отклонены. Все осужденные были лишены титулов, чинов, наград, а все их имущество отошло казне.
Иван смотрел во все глаза и запоминал все происходящее. Разумеется, здесь присутствуют множество репортеров и озабоченных людей с киноаппаратами, которые понесут весть в массы, но все же живой рассказ очевидца всегда был более значимым, чем сухие строки в газете. Об этом Иван Никитин теперь знал не понаслышке.
Иван смотрел во все глаза и лишь удивлялся, глядя на то, как под восторженный рев толпы дергаются на веревках казнимые. Он дивился, да так дивился, что мороз по коже от осознания того, каким чудом он лишь скользнул по тропе измены государю, отделавшись, как говорят, легким испугом.
Вероятно, есть где-то там, на небе, у него свой ангел-хранитель, который вытащил его из всех передряг и направил на путь истинный. А может, ангел этот явился на грешную землю в образе отца-благодетеля полковника Слащева. Ведь подумать только, еще двадцать дней назад он, Иван Никитин, участвовал в мятеже, да не просто участвовал, а лично брал штурмом Зимний дворец, пытаясь свергнуть самого государя императора. И вот, прошло двадцать дней, и он теперь смотрит, как вешают организаторов того мятежа, а сам при этом не только жив и здоров, не только не в узилище, но готов порвать на части всех врагов государевых.
Но, видимо, именно небесный ангел подтолкнул его тогда в спину, когда он шагнул из строя вперед, вызвавшись «идти искупать вину» в команду полковника Слащева. Что ж, именно полковник подбил их тогда на мятеж, но и именно он лично пошел к государю с покаянной головой. А покаянную голову, как в народе говорят, и топор не сечет. Проявил государь милость, даровав им всем возможность искупить. Кому на фронте, а кому, как Ивану, и в новом 777-м запасном пехотном полку полковника Слащева.
Впрочем, «запасным» этот новый полк считался лишь для чужого ока и уха, поскольку ничего «запасного» в нем не было – это-то Иван понял практически сразу, по прибытию. Тихий и древний городок Данков Рязанской губернии вряд ли слишком интересовал иностранных шпионов, но все же внешне лагерь 777-го запасного пехотного полка выглядел именно «запасным». А вот внутренне…
Внутренне в «Трех топорах» было все совершенно иначе! Начиная с офицерского состава, который сплошь состоял из закаленных в боях ветеранов из еще той, кадровой, армии. Причем каждый из них имел боевые награды, а многие были и Георгиевскими кавалерами. Да и нижние чины все больше прибывали из числа пластунов-казаков да из ударников Действующей армии. Во всяком случае, на их фоне товарищи Ивана по Лейб-гвардии Финляндскому запасному полку, которые так же, как и он, записались «искупать», смотрелись очень бледно. Да, оно и понятно, как вчерашним сиволапым мужикам тягаться с прошедшими войну ветеранами, да еще и лучшими из них? Но даже на фоне своих запасников-финляндцев Иван смотрелся совсем уж белой вороной, исправно приходя последним на всех испытаниях и марш-бросках. Да так приходил, что полковник Слащев лишь морщился словно от зубной боли, глядя на его нескладные потуги.
В конце концов, вызвал его полковник, да и сказал горестно:
– Вот что, Никитин, смотрю я на тебя, да прям сердце кровью обливается!
И тут Иван возьми да ляпни:
– От жалости, ваше высокоблагородие?
Тут усмехнулся и ответил:
– От жалости, это ты верно заметил. От жалости к Руси-матушке, к Отечеству нашему, которое до такого состояния дошла, что таких вот, как ты, в солдаты записывает, да еще не просто в солдаты, а в лейб-гвардию! Герои прошлого в гробу переворачиваются, глядя на таких вот, прости Господи, гвардейцев! Солдат из тебя, Никитин, как из дерьма пуля! В общем, не годишься ты, Иван, для «Трех топоров», буду я тебя переводить в другую часть.
– А куда, ваше высокоблагородие? – упав духом, спросил Иван.
Хоть и понимал он, что «Три топора» не для него, но все равно жаль покидать полк, нравилось ему здесь, несмотря на все тяготы службы, чувствовалось, что серьезная это часть, с большим будущим.
– Ну, уж точно не на фронт. Толку тебя отправлять на фронт? – Слащев покачал головой. – Ты и сам глупо погибнешь, и многие товарищи вокруг тебя из-за твоей глупости погибнут. Нет, Никитин, фронт не для тебя. Вернее, определяю я тебя на иной фронт. Хоть ты и хилый, но язык у тебя подвешен, балагурить и сказывать умеешь, солдаты толпами вокруг тебя собираются, когда ты им очередные байки заливаешь, да и память у тебя прямо на зависть любому, так что применим мы тебя в другом качестве. Поедешь в Москву к полковнику Вязигину в Корпус патриотов, будешь обучаться на курсах. Будешь учиться политику государя и дело Освобождения разъяснять в народе.
Что ж, вот и закончилась казнь, и этот самый народ потянулся с Болотной площади. Шел в толпе и Иван. Уже неделя, как он в Первопрестольной. И вот уже неделю занимается он на курсах, где все не так. Вообще, Ивану везло в последнее время на совершенно необычные места. То «Три топора», то теперь вот курсы эти, на которых все казалось Ивану чудным и необыкновенным. Начиная с полковника Вязигина, который в миру оказался университетским профессором да еще и директором Департамента информации его императорского величества, заканчивая отцом Сергием, который помимо Закона Божьего, учит их риторике, умению отвечать на каверзные вопросы или уходить от нежелательного ответа. Среди преподавателей были совершенно разные люди, которых собрали, явно руководствуясь исключительно практическими соображениями, без почтения к каким-либо устоявшимся правилам и нормам приличия. Тут были и успешный приказчик, и репортер РОСТА, и даже личный камердинер государя. Науку они преподавали совершенно необычно, да так, что Иван только диву давался.
Курс ораторского мастерства и риторика, идеи Освобождения, Великое Служение, положения основных готовящихся законов и прочее, прочее, прочее…
Их учили говорить. Их учили думать. Десять-двенадцать часов в день. Их учили, но не просто учили, каждый их день включал в себя практику. Практику, тренирующую память, практику, тренирующую сообразительность в сложных ситуациях, практику, обучающую вести себя в толпе и вести толпу за собой. Они были лишь в начале пути, но Иван уже мог себе представить величие конечной цели.
И слушая, как в толпе вокруг него возбужденно обсуждают не столько только что произошедшую казнь, сколько заявленную сегодня идею Служения, слушая, с каким восторгом говорят об этом люди разных сословий, слушая их воинственные возгласы в ответ на вопли мальчишек-газетчиков, Иван понимал, что все вокруг не просто, их курс лишь часть чего-то огромного и что его учителя имеют к происходящему вокруг самое прямое отношение. И что ему, Ивану, повезло оказаться рядом с теми, кто стоит у истоков того, что меняет Россию, того, что стремительно двинет империю ввысь.
Москва. Большой кремлевский императорский дворец. Андреевский зал.
26 марта (8 апреля) 1917 года
В тронном зале яблоку негде упасть. Массовый психоз на улицах не мог не передаться присутствующим, да и сцена на Болотной явно способствовала пониманию происходящих процессов и цене их нелояльности в данный исторический момент.
Понятно, что истерия не возникла спонтанно и была во многом срежиссирована ведомствами господ Суворина, Глобачева, Курлова и Вязигина, но эффект ее, скажу я вам, пока превосходил все мыслимые мои ожидания. Разумеется, тут не могли не сработать наработки, которые я невольно притащил с собой из третьего тысячелетия, но пластичность сознания общества 1917 года поражала даже меня. Все ж таки любой самый раззомбированный зритель двадцать первого века, вольно или невольно, но научился фильтровать информацию. А аборигены нынешнего (для меня) времени были куда наивнее, чем даже советские зрители, смотревшие программу «Время». Ну, куда было со мной тягаться местным оппозиционным пропагандонам, если на моей стороне были все ресурсы властной машины, опыт последующих ста лет, в ходе которых промывка мозгов достигла эпического уровня, да еще и полное отсутствие тормозов и косности с моей стороны? Плюсом к этому была та стремительность, с которой я осуществлял нагнетание истерии, меняя повод за поводом, наращивая остроту сюжета и неожиданность поворотов… Ну, о чем тут говорить, если местная публика не видела даже обыкновенных мыльных опер моего времени?
Нет, они не были глупыми, вовсе нет. Но на моей стороне были не только технологии будущего, но и понимание происходящих процессов, всех этих игр вокруг трона, международных интриг, комплексов неполноценности и зашоренности элит, религиозных противоречий, включая все эти проблемы со старообрядцами всех разновидностей, евреев, мусульман, всей этой восторженности и глупости интеллигентской тусовки, всех высокосветских бредней и предрассудков, тяги мужика к земле, стремлений рабочего и прочее, прочее, прочее…
В этом плане я был куда в лучшем положении, чем были правители этой эпохи, включая всех революционных вождей, вместе взятых. Ведь, как бы они ни были готовы идти до конца, они оставались лишь продуктом своего времени, во многом лишь неисправимыми романтиками, пусть готовыми пролить реки крови, но все же не знающими итога своих усилий. И пусть я не знаю итога собственных усилий, но итоги деятельности окружающих меня людей и идей я знаю очень хорошо.
И вот сегодня наступил апофеоз. То, что было сложно себе вообразить еще месяц назад, вдруг стало свершившимся фактом – война фактически приостановлена, нация в единении мобилизована вокруг трона, а те, кто еще в условном «вчера» был на вершине модных трендов, либо висят сейчас, качаясь на ветру Болотной, либо прячутся от погромного греха подальше, либо с ужасом ждут ночи, ожидая автомобили ведомства господина Батюшина под своими окнами, либо стоят сейчас передо мной в этом набитом высшим светом зале.
– Честь в Служении!
Приветствую их, сжав кулак в жесте, известном в мое время, как символ Рот-Фронта, которого тут еще нет, хотя жест уже местами был в ходу среди всяких социалистов и прочих левых.
– На благо Отчизны! – в полном единении отвечает зал и вскидывает кулаки в приветствии. Мне.
Париж.
27 марта (9 апреля) 1917 года
Улицы французской столицы бесновались. Патриотический угар царил на площадях и в подворотнях. Газеты расхватывались и с восторгом читались. Прочитанные новости горячо обсуждались и радостно пересказывались друг другу.
Ведь было чему радоваться! Доблестные франко-британские войска вчера перешли в долгожданное наступление, и газеты, а за ними и общественность, в едином порыве утверждали, что час победы уже близок. Вести с фронта не могли не радовать и не наполнять восторгом сердца истинных патриотов, к коим относили себя большинство толпящихся на площадях и улицах Парижа.
Еще бы! Успех обозначился на многих участках фронта. Так, британским войскам, при поддержке трех танков, удалось с ходу прорвать оборону германцев и взять деревню Монши! В первый же день наступления союзным войскам удалось прорвать первую линию немецкой обороны! Газеты захлебывались восторгом. Победа виделась с их страниц такой близкой и очевидной, что многие были с этим категорически согласны. Тем постыднее было предательство русских, которые посмели предать своих союзников, сговорившись с проклятыми бошами и ударив в спину доблестных французов! Именно они, как утверждали газеты, были виновны в том, что успех наступления не был столь значительным в первый же день. Ведь именно русские, во-первых, позорно отказались от своих обязательств и не приняли участие в наступлении, именно русские, что, во-вторых, ударили в спину французским войскам, надеясь прорвать линию обороны и пропустить тем самым германцев в тыл армиям Антанты, и, наконец, именно действия России вынудили французское главное командование снять много войск для подавления предательства русских, и именно этих войск не хватило великому Нивелю для решительного успеха в первый же день. Но зря надеются русские и немцы! Франция и Антанта победят в этой войне!
Урядный отложил газеты и позволил себе отпить чашечку кофе. Никак он не мог привыкнуть к этому барскому напитку, но о его предпочтениях сейчас никто не спрашивал. Ибо был он сейчас не зауряд-прапорщиком Русской Императорской армии, а подданным Сербии господином Радованом Благоевичем, эмигрантом и беженцем от оккупации его родного края, вынужденного по болезни пережидать лихую годину на чужбине, помогая Отчизне всем, чем только возможно.
А уж помогал он, действительно, всем чем возможно. Одних только саквояжей с деньгами сколько было занесено в разные адреса! А сколько записок было передано заинтересованным лицам! Причем многие из этих бумажек знающему человеку могли сказать куда больше, чем случайному читателю, ведь, зная шифр и значение отдельных слов или символов, можно было найти очень много всякого интересного. Тайники, например. Как вариант, с деньгами. Или оружием. Или с компроматом. На тебя или кого-то еще. Всякие чудеса может передать обыкновенная записка.
И вспомнилось Урядному с недавних пор любимое изречение господина Мостовского о том, что осел, груженный золотом, способен взять город. Отхлебнув кофе, смотрел Урядный вдаль поверх крыш, туда, где раскинулся за пеленой печного дыма город Париж.
Москва. Где-то под землей.
27 марта (9 апреля) 1917 года
Обвал обрушился внезапно, похоронив под обломками кирпичей нескольких арестантов. Андрей Попов и сам не мог объяснить то, каким именно чудом он успел выскочить из-под начавшегося завала. Благо чугунный шар, прикованный к ноге, был позади, а ведь Андрей только-только собирался перенести его на пять шагов вперед.
И вот теперь он сидел, прислонившись к старинной кирпичной кладке, и судорожно дышал, стараясь быстрее прийти в себя. Да, это не запасной Финляндский полк, шуток тут не понимали. Они, как приговоренные к казни, имели тут прав меньше, чем бегавшие под ногами крысы. И лишь то, насколько успешно они выполняли задания, могло отложить казнь. Причем никакой виселицы или расстрела им не полагалось, их просто могли пристрелить, как собаку. Как говаривал капитан Мещерский, по документам их давно уже расстреляли как дезертиров.
На самом деле, нужно было бы радоваться, что и в самом деле не расстреляли, ведь в действительности Андрей попался именно как дезертир, причем по-глупому так попался, да еще и застрелив при этом кого-то из патруля. И, конечно же, хватило глупости дать взять себя живым. Впрочем, в тот момент Попов не знал об ужесточении кары для дезертиров, а тут на тебе – смертная казнь. Как альтернатива – служба в 13-м особом инженерно-строительном батальоне, где жив он будет ровно столько, насколько будет послушен и полезен для государства. Вот что ему оставалось делать?
Эх, знал бы чем закончится, лучше бы на фронт отправился искупать, ведь за измену их и не казнили вроде. Подумаешь, запасной Финляндский полк отправили «искупать» на фронт, так ведь вроде как война в затишье перешла, наступлений вроде и не предвидится пока, а там, Бог даст, может, и уладится как-то. Так нет же, не пошел Андрей на фронт, гонор, вольницу свою решил показать. Ну, и где эта вольница? Каторжные цепи да гиря на ногах, вот и вся вольница.
– Пошто разлегся! Марш разбирать завал!
Попов содрогнулся от крика, смешавшегося с лаем разъяренной собаки, которая рвалась с поводка, пытаясь ухватить его хотя бы за пятку. Поспешно подтянув ноги, Андрей двинулся в сторону кирпичного завала, из-под которого торчали ноги менее везучего арестанта.
Обломки сгружались в носилки, которые подносили арестанты из числа ослабевших и не годных к тяжелому труду. И тут Попов услышал сказанное тихо и сквозь зубы одним из арестантов:
– Ночью не спи. Разговор имеется.
Москва. Дом империи. Овальный зал.
28 марта (10 апреля) 1917 года
– Что ж, княгиня, признаюсь, я тронут вашим искренним порывом. Действительно, прекрасные дамы нашего Отечества все еще не в полной мере могут проявить себя, слишком велики предрассудки и косность многих представителей старого поколения. Верю, что именно «Закон о Служении» во многом исправит эту безобразную ситуацию. Я сегодня же подпишу повеление, дозволяющее женщинам служить в воздушном флоте, да и, вообще, в боевых частях. То, что раньше было исключением, не должно более быть чем-то неординарным. Когда прекрасная дама берет в руки управление стремительным аэропланом, что может быть прекраснее? Настоящие девы-воительницы, которые явились нам из сказаний, в этом нет никакого сомнения.
– О, ваше императорское величество!
Княгиня чуть в обморок не упала от восторга. Летуны – они все такие романтики. Чего далеко ходить – сам такой.
– Итак, решено! Я сегодня же подпишу все полагающиеся случаю бумаги, и завтра же в газетах выйдет мое повеление об уравнении женщин во всех правах.
– Ваше величество!
– Ступайте, княгиня, и ни о чем не беспокойтесь. Империя и император вас всецело поддерживают в этом деле. Честь в Служении!
– На благо Отчизны!
Окрыленная Долгорукова покинула мой кабинет, дабы нести в высокосветские массы свой неописуемый восторг от меня такого… эм… ну, в общем, от меня такого. А я же пока позволил себе устало откинуться в кресле.
Что ж, вести с Западного фронта заставляют беспокоиться. С одной стороны, все вроде как и по плану, дальше второй линии обороны союзникам нигде прорваться не удалось, но, с другой стороны, Британии и, в особенности, Франции пока удается поддерживать в массах некий щенячий восторг, умело фильтруя информацию и драконовской цензурой не позволяя плохим вестям с фронта смущать почтенную публику. Благо Мостовский и граф Игнатьев сумели наладить взаимовыгодное взаимодействие с прессой нейтральных стран, в первую очередь американской. Нет, не буду умалять заслуги господ Суворина и Проппера, но в первую очередь именно граф Игнатьев и лишенный (не без моего участия) всяких комплексов капитан Мостовский сумели порезвиться во Франции на всю катушку, привлекая все мыслимые и ранее не мыслимые средства и способы влияния на ситуацию и общественное мнение.
Ну и что же, что русское посольство в Париже окружено и у Мостовского нет возможности его покинуть? Это было понятно изначально, и меры соответствующего характера были приняты заранее. Вопрос лишь в том, чтобы отлаженные ранее неофициальные связи продолжали эффективно работать, а так, я получал через Суворина и его «подчиненного» и «ушедшего в отставку по состоянию здоровья» полковника Вандама, руководившего неофициальной «газетной» внешней разведкой, сведений никак не меньше, чем через военную разведку или тот же МИД.
К тому же сам граф Игнатьев благополучно растворился в лабиринтах Парижа и уже несколько дней как перешел на нелегальное положение. А учитывая доступ к какому объему средств ему организовал Мостовский, в том числе и ради этого прибывший во Францию, и какой карт-бланш он получил, то можно только предполагать, во что именно выльется такой вот мой «штурм города», тем более что «ослик» также сейчас вне поля зрения полиции и служб безопасности Французской Республики. А невзрачные «ослики» на воле часто куда более опасны, чем породистые «рысаки», запертые в стенах.
Равномерный гул привлек мое внимание. В голубом весеннем небе плыл над Москвой дирижабль, молотя винтами воздух. Плыл он так низко, что всем вокруг было видно красное полотнище, развевавшееся под ним на натянутом грузом тросе. Красное полотнище с восьмилучевой Звездой Богородицы в центре. Знамя Служения реяло над столицей империи.
Глава VIII. Время удивляться и время удивлять
Москва. Красная площадь.
28 марта (10 апреля) 1917 года
Немцы меня удивили. Опять. И снова неприятно. Нет, первый их сюрприз был вполне благосклонно мной принят. Это когда они вдруг присоединились к моей инициативе «Сто дней для мира». Это было уместно. Это было в тему. Это укладывалось в мою игру, а потому, да еще и перегруженный текущими проблемами, я не придал этому особого значения – ну, случайность, бывает и покруче в этой жизни. Сложилось так, ну и слава богу. Но, как говорится, пардоньте, один раз – случайность, а вот повторно…
А вот повторно все пошло совсем не так. Ну, не помню я в известной мне истории подобных реакций и действий Германии в схожих обстоятельствах. Там явно что-то происходило. Что-то из разряда того, что сутью своей будет радикально менять все расклады.
Так что же произошло? Мелочь. Германцы лишь сняли на фото и видео, ну, в смысле в кино, само наступление французов и англичан. Операторов было много, снимались различные участки фронта, и то, что они сняли…
Горы трупов, поля сожженных танков и, главное, офицеров, которые, под угрозой оружия, гнали вперед, на пулеметы, своих подчиненных. Цепи несчастных солдат, вынужденных идти навстречу смерти, вся современная война во всем ее ужасном многообразии. Да, не Голливуд конечно, но даже такое дрожащее и невнятное зрелище от синематографа начала двадцатого века произвело эффект разорвавшейся бомбы. Зрелище абсолютно гнетущее, зрелище, которое все воюющие стороны старались не демонстрировать гражданскому населению. И вот кто-то в Берлине, а может, где-то еще разыграл эту новую карту. И не просто разыграл, не просто снял на разных участках фронта, но и организовал срочную авиационную доставку отснятых материалов в крупные города Германии и отправку фототелеграфом в мировые средства массовой информации. А вдобавок к этому Германия выразила сожаление, отметив, что вынуждена защищаться от нападения, и вновь призвала к миру. Не прошло и суток, как снятое на поле брани стало достоянием общественности, выйдя на первых полосах главных газет Европы и мира. Разумеется, в первую очередь, в газетах нейтральных государств, где военная цензура не свирепствует, однако воюющие страны также не смогли полностью заглушить возникший конфуз.
Конечно, распространенная информация и шокирующие кадры не могли не произвести впечатление на общественное мнение. Города Европы заволновались. В том числе и города Франции и Британии. И, кстати, города Америки заволновались не меньше. Антивоенные настроения, столь популярные в последние месяцы, получили мощную подпитку и вышли на авансцену в совершенно новом качестве.
Мостовский и граф Игнатьев, разумеется, внесли свою малую лепту в происходящее, но именно что малую. Деньги, занесенные кому надо и розданные где попало, конечно, играют роль в происходящем во Франции, но разве могли бы они повлиять на немцев? Нет, нет и еще раз нет. Во всяком случае, не так и не с таким вот эффектом.
В том-то и проблема, что немцы сыграли сами, сыграли неожиданно и творчески. Да так сыграли, что я как-то даже усомнился – один ли я в этом времени такой вот умный? Слишком все было нагло, цинично и масштабно для этого времени. Или, быть может, именно мое появление так трансформировало происходящее, что на первый план вышли лица, которые не получили шанса в известной мне истории? Кто знает, кто знает…
– Честь в Служении!
В ответ на мой крик вся площадь взорвалась громким, хотя не таким уж и слитным (ну, где им было тренироваться?) ответным воплем:
– На благо Отчизны!
Поднятые сжатые кулаки послужили взаимным паролем, обозначившим общность толпы и верховного начальства в моем лице. Праздник Служения был в полном разгаре. Многотысячная демонстрация в лучших традициях, транспаранты, сотни красных Знамен Служения реяли над площадью, звучал оркестр и фигура вождя, в смысле императора, на трибуне. При всей своей показной «демократичности» и «народности» я, тем не менее, не позволял кому-то стоять рядом с собой. Нет, никаких «членов Политбюро» мне тут не надо. В стране один вождь и один император.
Остальные стояли у подножия высокой трибуны, поглядывая на меня снизу-вверх. Судя по натянутым улыбкам и перекошенным мордам лица, далеко не всем из них по душе происходящее, не всем нравится такое покушение на устои. А «Закон о Служении»? А грядущий «Закон о земле»? А все эти демонстрации? Вон, первого мая мы все вместе отметим День Труда и Служения, о чем газеты вовсю информировали общественность, расписывая важность и правильность новых начинаний царя-батюшки.
Вон, стоят, рожи кривят родственнички мои. И доклады моих спецслужб и сведения, добываемые моей личной разведкой камердинера Евстафия, свидетельствовали о том, что вот уже несколько дней в Москву съезжаются члены Императорской Фамилии. Наносят друг другу визиты, осторожно прощупывают почву, ведут разговоры весьма интересные (просто удивительно, как много люди лишнего болтают при слугах, очевидно, воспринимая их как предмет меблировки). Общее настроение – наш Миша сошел с ума и определенно опасен для окружающих. И если до вчерашнего вечера большинство из них было убеждено, что на казнь великих князей я не решусь, то уже этой ночью в их рядах бушевала откровенная паника. Было совершенно очевидно, что дай этой публике месяц-другой, их абстрактные разговоры наверняка материализуются в какой-нибудь очередной заговор.
Не сбавлять темп, опережать на шаг, а то и на десять – вот залог моего выживания, причем в буквальном смысле этого слова. Только разогнав маховик революционных изменений в обществе, я смогу избежать банального дворцового переворота. Темп и масштаб коренных преобразований должен быть таким, чтобы государственная элитка не успевала организоваться и подготовить удар, а настроение улицы и общественное возбуждение должно исключать прохождение переворота без последующей революции. Именно угроза все сметающей революции должна удерживать моих противников от решительных действий.
Опора на народ и работа с массами – вот мои козыри в этой Большой Игре. Братец Коля слишком верил в сакральность императорской власти, не уделял должного внимания пропаганде и слишком не доверял средствам массовой информации. А точнее, просто не умел с ними работать. А для меня Министерство информации, вероятно, куда более важно, чем то же самое Военное министерство.
Кстати, удивили меня сегодня не только немцы. Прибывший из Рима маркиз делла Торретта привез мне личное послание от моего итальянского царственного собрата, короля Виктора-Эммануила III. Причем неожиданно теплое послание, полное сожалений о ссоре между союзниками и озабоченности относительно судьбы Русского экспедиционного корпуса во Франции. Выражалась также готовность Италии выступить посредником в урегулировании конфликта и предложение перевести русские бригады на итальянский фронт. Звучали уверения в том, что наши бригады будут приняты итальянским народом со всеми почестями и со всем мыслимым радушием.
Отдельно и особо отмечалось, что, как страны-союзницы, Итальянское королевство и Российская империя должны поддерживать друг друга и всячески сотрудничать.
В общем, было очевидно, что мой итальянский коллега уже со всей ясностью понимает перспективу предстоящего циничного кидка со стороны старших партнеров по Антанте и того, что Италия ничего не получит по итогам войны, если не позаботится об этом заранее. Вот Витек и ищет себе союзников среди «союзников». А что, я не против. Мне также союзники необходимы. Итальянцы, конечно, вояки еще те, но технически куда продвинутее России, обладают приличным флотом и прекрасным стратегическим положением. А нам нужны инвестиции, технологии и новые заводы. Если удастся плотно засотрудничать в военно-технической сфере, то это будет прекрасно.
К тому же, если все сложится благополучно, возможно и не исключено, что мне удастся даже повлиять на политические расклады в послевоенной Италии. Тот же Муссолини сейчас все еще в социалистах и, не исключено, что мои народные шоу с Освобождением и Служением могут прийтись и ему по душе. А там, как знать, как оно все повернется.
Так что послание мной было встречено благосклонно, в ответном письме была выражена благодарность, много еще более теплых слов и предложение дружить домами. И кстати о домах. Помнится, у итальянского короля через пару лет дочь будет на выданье. Это, конечно, дело такое, загадывать не стоит, но матримониальную карту можно попытаться разыграть, если случай представится. Как говорится, обещать – не значит жениться, а тут даже про обещания речь не идет. Так, намеки, разговоры, возможные перспективы в деле усиления сотрудничества и будущего союза между двумя великими державами. Опять же с вероисповеданием наверняка будет затык, уж очень неохотно католические принцессы меняют свою конфессию, а русская императрица обязательно должна быть православной. Хотя Париж, пардон, Москва – стоит мессы, не так ли?
Впрочем, понесло меня куда-то сильно в далекие дебри. Даже не заметил, как над площадью показался мой агитационный дирижабль. Восстановленный на голом энтузиазме техниками Гатчинской офицерской школы генерала Кованько, сей аппарат был мной бессовестным образом мобилизован в интересах Министерства информации. Для военных целей он не годился, а вот нести в массы слово – самое то! Вон как красиво он смотрится в голубом небе – весь красный такой, со Звездами Богородицы на бортах, и тянет на тросе кумачовое полотнище с лозунгом: «Честь в Служении!» Красота, да и только. Сколько людей его сегодня увидели и еще увидят? Десятки, сотни тысяч! А Суворин собирается его использовать, что называется, на износ. Причем не только над Москвой, но и устраивая агитационные пролеты по всей империи. Даже во Владивосток собирался отправить при случае. А он такой, он может, я уже убедился.
Москва. Дом империи.
29 марта (11 апреля) 1917 года
Вести с Западного фронта говорили о многом. Пусть официальные данные были всерьез засекречены, но и без всяких немецких хроник было ясно – потери у англо-французов просто чудовищные. И, судя по всему, потери эти куда больше, чем были в моей версии истории, уж не знаю по какой причине – то ли за счет того, что немцам реально удалось увеличить количество войск в местах ожидаемого наступления, то ли из-за того, что выходка русских бригад сыграла роль, а может, и нервы взбешенного Нивеля дают о себе знать при планировании операций. В общем, бог весть. Но потери колоссальны!
Разумеется, военная цензура Британии и Франции старается нивелировать «успехи» Нивеля, простите за каламбур, но разве можно утаить в мешке шило такого размера?
А за окном шумела Красная площадь. Спешили прохожие, звенели трамваи, бегали мальчишки с газетами. Мне не было слышно, что именно они там выкрикивали, но общее содержание прессы я, разумеется, знал. После некоторых колебаний я таки дозволил печатать фотографии, сделанные немцами во время англо-французского наступления. Вышли они рядом и в контексте с общими рассуждениями местных, прости Господи, политологов, про то, как мудро поступил царь-батюшка, решив уберечь Россию от… Ну, в общем, в таком вот духе.
– Государь!
Я обернулся.
– Все в сборе, государь.
Киваю. Но Климович обеспокоен.
– Оружие при вас, государь?
– Да, генерал, не волнуйтесь. Все будет в порядке.
– Да, государь. Но, как говорят, на Бога надейся…
– А пистолет держи в рукаве.
– Точно так, государь.
Что ж, вот он и пришел тот час, когда все точки будут расставлены. И не только над буквой «i». Да.
Выхожу из библиотеки и направляюсь по коридору в сторону моих официальных кабинетов. Скажу прямо – иду, словно в клетку со львами. Впрочем, нет, вру, после давешних казней мне трудно их воспринимать львами. Максимум – стая волков, а, скорее, просто свора собак. Но собаки эти могут весьма серьезно покусать, а то и загрызть. Потому и арена должна быть оснащена решетками на все случаи жизни.
Да, над выбором места мой шеф личной безопасности трудился весьма основательно, настояв на многих превентивных мерах, с коими мне пришлось согласиться. Нет, всерьез я не опасался никаких нападений. Как мне кажется, вряд ли родственники удумают меня порешить сегодня. Не тот момент и не та обстановка. Это не Распутина травить пирожными ночью в глухом подвале. Да и любому дураку ясно, что это моя территория и охрана ворвется сюда через считанные мгновения после начала кутерьмы. Опять же, здесь женщины и целые семьи, так что вряд ли случатся внезапные эксцессы.
Но генерал Климович был неумолим (образно говоря, разумеется) и настоял на максимально безопасной для меня схеме общения с дорогими родственниками. Так что сегодня местом сбора родни стал не полный неги и роскоши салон Дворца Империи, а длинный и строгий зал Совбеза, где стол на всю длину, где по обе стороны от него четкими рядами стоят массивные дубовые стулья с высокими спинками. Стулья весьма и весьма тяжелые, такие не вдруг поднимешь, а уж, чтобы, к примеру, возлюбить ближнего своего таким вот стулом по голове, то тут надобно иметь недюжинную силу, да и не сделать этого за одну секунду, а ведь до меня еще добежать с таким вот стулом надо, да и рассажены все равномерно, то есть широко, на всю длину. К тому же под столом там у меня, в специальном креплении, кольт 1911, да и в рукаве на выкидном механизме закреплен маленький браунинг M1906.
Да, разумеется, это была паранойя и, вероятно, перебор, но генерал был непреклонен, утверждая, что он, как начальник моей личной охраны, не может гарантировать того, что кто-то из лиц, имеющих непосредственный доступ к моей обожаемой персоне, не доберется до меня раньше, чем охрана успеет среагировать. Понятно, что оружие они все, в теории, должны были сдать на входе в здание, но их же никто не обыскивает, верно? Не будешь же великих князей, а тем более великих княгинь с великими княжнами подвергать полному личному досмотру! В общем, по его мнению, я должен был не только быть начеку, но и иметь возможность сам сделать выстрел на мгновение раньше возможных заговорщиков.
Спорить я не стал. Ну, на то он и шеф моей охраны, чтобы бдеть, да и вспомнились мне доклады о содержании разговоров моей семейки многолюдной. Разговоров вообще и разговоров за последние сутки. Да и обстоятельства убийства того же Распутина явственно демонстрировали, что многие из моей обожаемой родни начисто лишены комплексов, а череда заговоров против Николая, а затем и против меня показала, что палец им в рот класть совершенно не стоит. Особенно, если учесть, что я их несколько обидел, давеча повесив некоторых из них.
Два гвардейца четко и торжественно распахнули створки дверей передо мной.
– Его императорское величество государь император Михаил Александрович!
В длинном зале все встали и склонили головы. Останавливаюсь у своего места во главе стола и обвожу взглядом присутствующих.
– Честь в Служении!
Прозвучало бодро, а в ответ…
А в ответ – тишина. Я изогнул бровь, глядя на присутствующих выжидательно. Наконец первым ответил Сандро.
– На благо Отчизны.
Произнесено было, мягко говоря, не совсем бодро, но произнесено. Я молчал, ожидая. Вторым сдался Сергей Михайлович. Затем мой наследничек – Павел Александрович, а после него присоединился князь Александр Георгиевич Романовский, он же седьмой герцог Лейхтенбергский. Потом… Потом это приветствие четко произнесла Стана. На нее взглянули с изумлением, кое-кто с осуждением. Впрочем, ее собственный муж, Николай Николаевич-младший, лишь хмуро покосился. Судя по всему, женушка евойная с ним поработать успела и, как она это умеет, смогла настоять на своем. Во всяком случае, после секундного колебания мой главком сухопутных сил таки произнес, к вящему неудовольствию своих сторонников:
– На благо Отчизны.
Тут я заметил, как Милица аккуратно толкает локтем своего благоверного, и Петр Николаевич, слегка поморщившись, присоединяется к новому приветствию. Разумеется, вслед за ним «новоприветствовала» меня и сама Милица, демонстрируя всем свои видом смиренную готовность подчиниться воле своего благоверного супруга. Эх, в театр бы ее, да не в ложу великокняжескую, а на сцену.
Что ж, мой давешний экспромт дал свои плоды. Не зря я вчера на Высочайшем приеме в честь Праздника Служения сугубо светски перекинулся со Станой несколькими общими фразами, где между словами о погоде я светски просил передавать привет ее царственному родителю. Да и посетовал на то, что его пребывание во Франции теперь может стать не таким уж и спокойным. После чего участливо поинтересовался его планами, в контексте того, что, мол, хотя, конечно, хлеб изгнанника горек везде, но, быть может, на курортах Италии, подальше от войны, ему было бы комфортнее? Отцу наверняка будет лучше поближе к дочери. Тем более, воля ваша, Италия такая прекрасная страна, мне она решительно нравится куда больше Франции! И люди там просто бесподобные. Кстати, как там поживает родная сестра – королева Италии? Замечательно? А муж ее? А семья как? Детки как? Чудесно? Говорят, что ее старшая дочь Иоланда совсем уж расцвела? Что вы говорите! Совсем красавица стала? Вот повезет кому-то, не правда ли? Да-да, вы правы, это была бы во всех смыслах замечательная партия, уверяю вас! Да, да, и передайте, при случае, мой искренний привет вашей сестре и ее детям, а Виктору-Эммануилу я сегодня же отпишусь сам! И, конечно же, передавайте привет своему венценосному отцу, заверьте его от моего имени в моей безусловной поддержке дела освобождения Черногории от оккупации и восстановления полной независимости вашего королевства!
Ну, и в таком вот духе. Обычный светский треп о погоде и превратностях климата. Стана все намеки поняла правильно и тут же сделала стойку. Во всяком случае, как доносит моя всяческая агентура, во время приема она несколько раз подходила к сестре, и они о чем-то оживленно шептались, поглядывая по сторонам, а после приема поехали вместе с мужьями в особняк Петра Николаевича, где, запершись в отдельной комнате, долго говорили, да так скрытно, что никому подслушать суть разговора так и не удалось. Но, видимо, определенные выводы ими сделаны были, если судить по сегодняшним событиям. Впрочем, это было довольно легко спрогнозировать, ведь сестры всегда ставили интересы родной Черногории и чаяния собственного царственного папаши куда выше, чем интересы России. А уж интересы своих благоверных оценивали исключительно исходя из своих персональных выгод и усиления собственного влияния в России. Не удивительно, что они клюнули на мою маленькую провокацию, ведь какие ослепительные перспективы открылись бы перед ними, если бы удалось усилить влияние своей партии за счет, пусть призрачной, но возможности сделать родную племянницу русской императрицей! Так что…
Так что, видимо, было решено пока не противопоставлять себя императору, временно умерить аппетиты и попытаться выжать максимум из дальнейшего развития ситуации. Причем думается мне, что их мужья позволили себя убедить по схожим причинам. Врожденная осторожность и даже некоторая трусоватость Николая Николаевича подсказывали ему мысль, что лучшей тактикой в этих обстоятельствах будет выжидание и милостивое позволение таскать каштаны из огня кому-то другому. Петр же Николаевич, традиционно поддержал брата в подобных раскладах, так что оба они, к вящему удовольствию своих жен, позволили им себя уговорить, тем более что «новоприветствие» и избегание открытого со мной противостояния сегодня их, в общем-то, ни к чему не обязывало.
Следом же за ними потянулись с «новоприветствиями», так сказать, члены семей тех, кто выступил первыми, – жена Сандро и, по совместительству, моя, так сказать, родная сестрица Ксения, со взрослыми дочерью и сыном, затем, образно выражаясь, наследник наследника Дмитрий Павлович с сестрой Марией, потом братец Коля с супругой, их совершеннолетняя дочь Ольга, моя (точнее прадеда) любимая сестрица Ольга Александровна, оставшиеся герцоги и герцогини Лейхтенбергские, причем на лице Сергея Георгиевича явственно читалось «особое мнение», но против авторитета матери, Евгении Максимилиановны, он пока не стал говорить слова поперек, явно ожидая более принципиального момента для фронды. Оставшиеся братья Сандро, Николай и Георгий, пробормотали сквозь зубы «На благо Отчизны», но всем своим видом так показали свою отношение к этому идиотизму (это прямо читалось на их лицах). Последней из «новоприветствовавших» была, собственно, незабвенная мама́.
Что ж, первичный «одобрямс» сформировался, и никто из присутствовавших здесь членов Императорской Фамилии открыто не выступил против меня. Почти никто.
Вопросительно смотрю на единственного промолчавшего человека за столом.
– Ты меня пугаешь, Михаил.
Молчу. Жду продолжения.
– Меня пугает твоя одержимость. Никки никогда бы так не поступил.
– Я сожалею, тетушка. Мне очень жаль, что Никки так не поступил.
– Но…
Это уже Николай.
– Что «но», брат? Не ты ли во время переписи населения написал в графе «Род занятий»: «Хозяин Земли Русской»? А был ли ты ее хозяином, брат? Ты царствовал четверть века и четверть века никак не мог решиться навести порядок! Причем не просто установить порядок в стране как таковой, но и даже просто грохнуть кулаком в отношениях с ближайшими родственниками. До чего мы дошли в итоге? До, прости Господи, революции и открытого мятежа. Я тебя люблю, как брата, я высоко тебя ценю, как семьянина и благородного человека, но прости, Никки, страну ты… эм… потерял!
– Да что ты такое говоришь!
Перевожу взгляд на нового, так сказать, спикера.
– Что?
– Как ты можешь сравнивать и так спокойно говорить о казни двоюродных братьев!
Сергей Георгиевич Романовский, 8-й герцог Лейхтенбергский. Так сказать, собственной персоной. Троюродный брат, между прочим.
– Что, капитан, устав не велит казнить за мятеж на корабле?
– Но…
– Никаких «но», капитан второго ранга! Встать, когда говорите с Верховным главнокомандующим!
Тот на автомате подорвался, еще не понимая, куда все зашло. Меж тем я гну свою линию:
– Здесь не семейный совет, ибо никто из вас так и не решился взять на себя ответственность испросить его созыв. Здесь, по Высочайшему повелению, собрался правящий дом для воплощения в жизнь генеральной линии государя императора!
Повисла гнетущая тишина. Думается, что электрическое напряжение в этом зале позволило бы сейчас осветить пол-Москвы.
– Фронда вскружила многим головы. Николай слишком многое позволял. Долгие годы. Есть желающие продолжать?
Молчание.
– Либо вы со мной, либо дверь там. – Обвожу взглядом всех собравшихся и жестко продолжаю: – Прежнего мира больше нет. Война ставит точку. Могущество Европы истощено, а Россия держится из последних сил. Гибель многих великих европейских держав предопределена. Распад Германской, Австро-Венгерской и Оттоманской империй произойдет в ближайший год, максимум два. Если мы не предпримем решительных мер, гибель ожидает и Россию, а возможно, и французские и британские колониальные империи. Мне вручены судьбы почти что двухсот миллионов моих подданных и судьба огромной страны. И я исполню свой долг. Исполню, невзирая ни на что. Запомните это.
Они смотрели на меня с разным выражением лиц, кто с испугом, кто с настороженностью, кто с растерянностью, а кто и с откровенной неприязнью. Но рта никто не открыл.
– Мы цепляемся за прошлое, боясь взглянуть правде в глаза. Мы давно уже лишние здесь. Мы все, вся Императорская Фамилия, вся родовитая аристократия в своем упорном нежелании что-то менять превратились в атавизм и анахронизм. Мы прежние России не нужны. Мы лишь препятствие на пути прогресса. Повторяю. Мы. Прежние. России. Не. Нужны. Точка. Потому что прежней России больше нет. Время вышло. Либо мы возглавим переход империи в новый мир, либо Россия перейдет туда сама, но уже без нас. Пролив при этом океаны крови, которая будет на совести каждого из членов Императорской Фамилии.
Встаю в полный рост, и остальные спешно поднимаются вслед за мной.
– Многие думают, что быть членом Императорской Фамилии это привилегия. Это так. Это привилегия взять на себя ответственность и подставить свое плечо государю, которому каждый из нас приносил присягу верности. Тогда, 28 февраля, мы, трое великих князей, взяли на себя ответственность за происходящее и, подавив мятеж, сохранили в России монархию. Временный Чрезвычайный Комитет, в условиях массового предательства, нарастания хаоса и анархии, в условиях самороспуска правительства и полной потери императорского контроля над столицами стал той силой, которая спасла Россию и престол.
Сандро и Сергей Михайлович с некотором самодовольством кивнули, а вот Никки отчего-то опустил глаза. Да ладно, неужели ему реально стыдно за свое упрямство тогда в вагоне? Эх, жаль, что не могу ему рассказать, от чего я его в реальности спас. Да и всю Россию, впрочем.
Впрочем, моя миссия еще отнюдь не завершена. Отнюдь.
– Однако не все члены Императорской Фамилии тогда, а в особенности, позже во время мятежа 6 марта, укрепляли власть императора и спасали Россию от смуты. Разве не все мы являемся потомками императоров? Все! Но не все являются членами правящего дома, ибо ошибка считать Императорскую Фамилию и правящий дом тождественными понятиями. Точно так же, как команда и толпа вещи разные.
Пауза.
– Вам всем розданы протоколы моей встречи с промышленниками и банкирами. Вы все знаете, что я там говорил. В свою очередь, я знаю, о чем вы говорите без меня. Я мог бы сказать, что некоторые из вас потеряли страх, но нет, его у вас просто не было. Великокняжеская вольница долгие годы разрушала государство, и Николай ничего не делал, чтобы это пресечь. Я положил этому конец. Кто не понял – не обижайтесь. Россия поднимется, даже если балласт придется выбросить за борт. Это всем ясно?
Вот теперь был нешуточный испуг. Даже Сандро, даже мама́ смотрели на меня, как будто видят впервые.
– Если о том, что я сейчас скажу, станет известно в Лондоне и Париже, я буду знать, что это сделал кто-то из вас.
Все, хорош запугивать, а то в панике наворотят черт-те чего.
– Итак, главное. В России один император и один державный вождь. Вы мои ближайшие советники и моя команда. Кто не согласен, повторю, дверь – там. Шуток больше не будет.
Спора нет. Дышат носом.
– Я приглашаю вас стать членами правящего дома и совместно со мной строить новую Россию.
Аналогично.
– Посему… Первое. После враждебных действий Франции и Британии я более не считаю эти державы дружественными России. Атака на наши войска, попытки организовать переворот, предъявленный ультиматум, арест имущества и многие другие акты полностью освобождают нас от любых моральных обязательств по отношению к бывшим союзникам. С Францией мы на грани открытой войны. С Британией натянутые отношения, хотя есть мнение, что Лондон постарается не доводить ситуацию до настоящего противостояния. Тем не менее любые неофициальные контакты российских элит с посольствами и должностными лицами указанных держав я буду трактовать как действия, направленные на государственную измену. Из Антанты мы не выходим, так как у нас есть свои цели в этой войне и обширные наши территории оккупированы. Посему никакого сепаратного мира с Германией и прочими не будет. Но мы будем жестко отстаивать наши интересы и больше не будем поставлять пушечное мясо во имя интересов Англии и Франции. Наша главная цель в этой войне – отстоять реальную независимость России в политике, экономике, выборе путей развития. Мы не станем ничьей колонией, чего бы это ни стоило. И мы займем достойное место в мире. Второе. России требуется тотальная модернизация. Нам нужно модернизировать все – технику, технологии, а главное, общественные отношения. Все, что мешает успешному рывку нашей державы в будущее, будет сметено и отброшено. Мы не можем себе позволить сантиментов и рассуждений о сакральности прошлого. Только будущее, только успешное будущее нашей страны и нашего народа – вот основа нашей стратегии и нашего понимания грядущего. Третье. Тотальная мобилизация всех сил и ресурсов. Вы читали мое выступление перед промышленниками. Добавлю к этому – тотальная мобилизация начинается с самого верха. Каждый член правящего дома должен стать движущей силой и личным примером тотальной мобилизации. Четвертое. Подготовка и борьба с грядущими вызовами – экономической депрессией, голодом и эпидемиями. Тут можно рассуждать много, но ясно одно – после войны или в конце ее мир столкнется с колоссальными проблемами в экономике, снабжении и наверняка в сфере опасных заболеваний. Вне всякого сомнения, миллионы погибших на полях сражений и десятки миллионов завшивленных солдат всех армий дадут почву для ужасающих эпидемий, в результате которых погибнет не меньше, а наверняка и больше, чем во время непосредственно войны. Это только некоторые из вызовов, которые встанут перед нами в ближайшее время, либо встали уже сейчас. Что можно сказать по этому поводу? Только одно – служи царю и бойся Бога.
Огонь жарко пылал в камине. Дрова задорно потрескивали, спеша отдать накопленное природой солнечное тепло и согреть душу. Но ни пламя камина, ни коньяк в бокале, ни трубка, дымящаяся в руках, не могли развеять ту тоску и апатию, которая прочно поселилась в моей душе сегодня вечером.
Был ли это отходняк от нервного напряжения последних дней? Вероятно. Но разве было мне от этого как-то легче? Ничуть.
Кто я и что делаю здесь? Месяц назад (Капризом кого? Судьбы, случайности, Бога, Его антагониста?) попал я сюда и, откровенно говоря, даже не имею представления, куда именно. Что вокруг меня? Прошлое ли это моей реальности или это параллельный мир? Меняю ли я будущее своего мира или творю новую реальность, которая родилась или, если угодно, ответвилась от моей Вселенной в момент моего сюда попадания? Ведь утверждают же яйцеголовые ученые, что… А если это прошлое моего мира, то как я могу менять историю, не исчезнув при этом сам? Ведь попадание в тело прадеда само по себе абсурдно, поскольку если я все меняю, то разве не поменяется ли сам набор тех случайностей, который и привел к моему рождению, даже если мой дед Михаил уже родился, а моя прабабка Ольга Кирилловна Мостовская еще не умерла от испанки? Изменится же, вероятно, все – она не умрет через пару лет, дед не попадет в детский дом и так далее. Или нет? Или вот тот же брат мужа моей прабабки Александр Мостовский, шкодничающий сейчас в Париже, он же в моей версии истории ничем особым себя не проявил и тихо сгинул на фронтах. Во всяком случае, мне о его судьбе в моем мире ничего не известно. А тут он одна из важнейших фигур в Большой Игре. Да и сама эта Игра давно уже идет по другим правилам.
Так что? Родилась новая реальность, изменилось будущее привычного мира или это параллельная Вселенная? Отделился ли я от моего пространственно-временного континуума и попал в так называемое кольцо времени, существуя уже вне самого будущего?
Почти допитая бутылка коньяка и языки пламени странно влияют на меня, вгоняя в тоску и ипохондрию. М-да…
Что ж, вот я уже месяц как тут царствую. Много раз, в прежние времена, я слышал о том, что власть опьяняет, мол, власть, как наркотик и от нее трудно отказаться. Мол, человек зачастую готов пойти на любые преступления, чтобы ее удержать. Мой ли это случай? Не знаю, трудно судить непредвзято. Возможно, когда-нибудь потом, когда я, так сказать, подсяду на этот наркотик власти и попаду в зависимость, может случиться всякое, но пока… Пока, скорее, я себя чувствую перепуганным пассажиром, который вдруг попал за штурвал огромного авиалайнера, в кабине никого знающего, вокруг только толпа истеричных советчиков, дергающих штурвал в разные стороны, за спиной дают жару полтысячи вопящих пассажиров, а внизу огромный мегаполис. И всю эту летающую бодягу нужно как-то посадить. И, зараза, нет же никакого диспетчера, как в фильмах, который рассказывает, что нужно делать в каждый конкретный момент времени.
Впрочем, самолет-то, вероятно, я бы посадил, этого нельзя стопроцентно исключать. Все ж таки я какой-никакой, но летчик, и сажать, пусть спортивные, но самолеты мне приходилось, и в летном училище я все-таки учился. Понятно, что параметры и масса не те, но все же. Но кто меня учил управлять огромной империей в момент жесточайшего катастрофического кризиса? Вот то-то же.
Устало тру ладонями лицо. Что-то я совсем расклеился. И, гадство, даже поговорить не с кем по душам. Друзей у меня нет, жены, боевой подруги также не имеется и будут ли – бог весть. Да и что я им расскажу-то? Что, мол, хи-хи, капец, вот такой я молодец? Прибыл к вам из офигительно светлого будущего, дабы оно, не дай бог, не повторилось? И для того я научу вас Родину любить, мать вашу?
Нет, одиночество – это наше всё. Я, камин и бокал коньяка – вот и все мои друзья. Ну, и трубка еще. Хорошо быть царем. А императором еще лучше. Да. Гори оно все огнем.
Разумеется, я мог бы нагнать сюда сколь угодно много «друзей» и прочих подхалимов, но лично меня воротит от таких вот «друзей». Посему…
Наливаю себе бокал до краев и салютую камину.
…
– Государь, не изволите ли в покои свои пройти? Чай, спать в кресле неудобно?
Я несколько мгновений смотрел на говорившего, с трудом осознавая самого себя, не говоря уж про окружающую действительность. Затем взгляд мой сфокусировался, и я опознал подле себя своего камердинера Евстафия. Тот почтительно меня тормошил и явно намекал на необходимость неких действий. Встряхнув головой, я осмотрелся. Камин уже практически догорел, трубка, ясное дело, давно потухла, а пустой бокал говорил о том, что я его таки приговорил.
– Который час?
– Три четверти пятого, государь. Заработались вы сегодня, ваше величество.
– Три. Четверти. Пятого. Хорошо сказал. Да. Что ж, изволь. Действительно, как-то я… заработался сегодня… Хотя стоп. Организуй мне, голубчик, горячую ванну!
– Как прикажете, государь. Сейчас все сделаю.
Еще через двадцать минут я вышел из ванной комнаты, практически избавившись от остатков хмеля и вновь будучи готовым к труду и обороне.
– Вот что, Евстафий, передай мои повеления. Первое. Управляющему усадьбы Марфино с самого утра быть готовыми к моему визиту. Никакого официоза, просто обзорный визит. Пусть подготовятся мне все показывать.
– Может, пусть баньку истопят?
– Отменная мысль. Да, распорядись.
Евстафий склонил голову. Я продолжил повелевать:
– Второе, передай князю Волконскому, что я желаю, чтобы он меня сопровождал. Третье, пусть подготовят Георгия к девяти утра. Он едет со мной. Все, ступай.
Мой личный камердинер поклонился и бесшумно испарился, как он всегда умел делать. Я же сладко потянулся, да так, что суставы затрещали. Что ж, побузили и будет. Не хватало еще, чтобы двор начал пересуды про то, что я запил, ослабел и потерял железную хватку. Пусть не радуются, хватки мне хватит раздавить еще не одну глотку.
Московская губерния. Усадьба Марфино.
30 марта (12 апреля) 1917 года
– Беги, спасай своего Дика.
Георгий с хохотом рухнул в сугроб вслед за щенком и, весело смеясь, кувыркался в снегу, пытаясь поймать уворачивающегося и заливисто тявкающего четвероногого друга.
Дик – это Дикарь. А как еще назвать щенка кавказской овчарки? Пусть он и мелкий еще, но есть в нем что-то эдакое, могучее и свободное, не признающее никаких запретов. Пес сразу признал Георгия за вожака, меня воспринимал вполне лояльно, а вот на других, кто подходил к мальчику, он смотрел отнюдь не дружелюбно. Даже мама́ жаловалась, утверждая, что я поступил легкомысленно и безответственно, подарив сыну такую грозную и необузданную нравом собаку. Ну, не знаю, была у меня самого в детстве кавказская овчарка, и катала она меня на санках по такому же, как сейчас, снегу.
Да, тут еще сохранилась та самая зимняя сказка, о которой в Первопрестольной уже успели подзабыть. Казалось бы, всего три десятка верст от Москвы на север, а весной здесь еще толком и не пахнет. Яркое, но все еще зимнее солнце сверкает в голубых небесах, всеми цветами радуги искрятся вздымаемые борющимися в сугробе бойцами снежинки, чистый воздух полон запахов леса и той самой настоящей природы, которая была недоступна и городам моего времени, а уж о прокопченных и пропавшихся смогом, гарью, потом, навозом, миазмами и прочими приметами «цивилизации» городах семнадцатого года века двадцатого и говорить не приходится.
Усадьбу Марфино обошли все грозы последнего времени. И ту, которая смыла в Москве последний снег, и ту, которая смыла из усадьбы ее прежнюю владелицу графиню Панину, отправившуюся этапом в места не столь отдаленные, а точнее, в отдаленные и притом весьма и весьма – за круг полярный да на восток дальний. Так что отошло имение казне, а оттуда уже и перешло в ведение Министерства двора и уделов, поступив таким образом в мое личное распоряжение. Да, в этом смысле царем быть хорошо. Мне, к счастью, отбирать специально ничего не пришлось, графиня сама дел наворотила, а главноуправляющий мой, моего же двора, князь Волконский, как раз мне «дальнюю дачу» подыскивал. Вот и сложились у нас любовь и взаимопонимание. В смысле, от меня «любовь», а от бывшей графини «понимание».
Альтернативы были. Было Кусково, но за него требовалось заплатить серьезную сумму, а в условиях войны это было бы не совсем правильно. Не то чтобы меня беспокоила этичность и прочая «токсичность» подобной операции, но зачем? Вторым вариантом было предложение князя Юсупова, переданное мне через своего тестя, который по совместительству был еще и моим военным министром, сдать в аренду Миндвора усадьбу «Архангельское» за символическую цену в один рубль в год. Разумеется, в обмен на прощение и дозволение вновь вернуться ко двору. Но, хотя я и дозволил вернуться его подельнику Дмитрию Павловичу, его пока я возвращать не спешил. Да и не нравится мне, когда меня внаглую пытаются купить. Даже если это кто-то мой зять Сандро, а жена у этого кого-то моя родная племянница. А может, не «даже», а «тем более».
Да и Марфино подходило по всем статьям. Хорошее место, хороший дом с интересной архитектурой, прекрасный парк, недалеко железная дорога. Достаточно близко, но и достаточно далеко от Москвы, можно развить всю требуемую инфраструктуру. Как раз сейчас батальоны Инженерно-строительного корпуса полным ходом строят железную дорогу и к моей «ближней даче» – Петровскому Путевому дворцу у Ходынского поля, и сюда, к «дальней даче» Марфино. И там, и там возводятся платформы для Императорского поезда, строятся казармы для охраны, домики для персонала и сановников, ведутся подготовительные работы для создания требуемой инфраструктуры отделений моего Ситуационного центра. Фактически в каждой из «дач» создается самостоятельный командный пункт, позволяющий мне править и управлять, не отвлекаясь на всякие там переезды. Ибо, скажу прямо, жить в Кремле мне не нравится. Да, это моя официальная резиденция, но хотели бы вы жить в офисе? Даже очень и очень роскошном? Вот то-то и оно. Тем более что там делать шестилетнему мальчишке?
И пусть кто-то фыркнет, скривившись в брезгливой ухмылке, мол, настоящий великий человек должен быть выше всей этой мелочной суеты и посвятить всего себя без остатка той самой Великой Миссии, которая станет светочем грядущих… Жаль только, перефразируя известную фразу, что все эти «великие люди» уже работают таксистами и парикмахерами. Впрочем, не имею ничего против этих честных и достойных профессий. А вот против такого рода критиков – имею.
– Папа, а они и вправду могут прилететь?
Я очнулся от своих дум и взглянул на раскрасневшегося Георгия, таки отловившего в сугробе щенка и теперь крепко прижимавшего его к своей груди.
– Кто, сынок?
– Марсиане.
– Марсиане? Ах, ты про книжку! Эм, дай-ка папе подумать как следует!
Я сделал на лице выражение напускной и торжественной задумчивости, а сам тем временем пытался сообразить, что же, собственно, мне на это отвечать. Все дело в том, что буквально сегодня в императорском поезде по дороге сюда я таки дочитал сыну уэллсовскую «Войну миров». Книжка произвела на мальчика колоссальное впечатление, и он то и дело возвращался к сюжету этого романа. Но что ответить ему? Сказать, что на Марсе нет никаких марсиан? Но откуда я это знаю? Да и какой в этом педагогический момент? Допуск же их существования мог иметь свои поучительные плюсы.
– Не знаю, сынок. И никто не знает. Я думаю, что если на Марсе есть жизнь и она разумна, то цивилизация там куда древнее нашей. Вполне может быть, что они уже достигли умения летать меж планетами. Мы, как ты знаешь, пока этого делать не умеем, наука и техника еще не дошли до такого уровня развития. Но прогресс идет очень быстро, и как знать, может, уже при твоей жизни человек сможет достичь, к примеру, той же Луны. А может, до этого марсиане сами к нам прибудут.
– А они вправду такие страшные, как в книжке?
Я рассмеялся.
– Что ты, Георгий! Если никто не знает, есть ли жизнь на Марсе, то как может быть «вправду» описанное в книге? Конечно, это фантазия господина Уэллса.
Мальчик задумался, а потом спросил уже не с той уверенностью:
– А если они прилетят?
– Ну, тогда мы и увидим, какие они. Может, они добрые и мы подружимся. Как думаешь?
Георгий несколько секунд молчал, затем, к моему удивлению, отрицательно покачал головой.
– Нет. Если бы они были добрыми, они не стали бы терпеть все зло, которое творится на нашей планете.
М-да. Этот мальчик далеко может пойти.
– Ну, хорошо, – развиваю тему, – а если они просто безразличные? Может, им до нас нет никакого дела?
– Тогда они тоже злые.
– А если они просто от нас очень сильно отличаются?
– Как в книге?
– Ну, например.
– Тогда…
Могу ли понять и представить, что творится сейчас в голове этого шестилетнего мальчугана? Не знаю. Своих детей у меня никогда не было, чужих, впрочем, тоже. Себя шестилетнего я помню весьма урывками, да и как мне представить образ мыслей ребенка совершенно иной эпохи? Я, конечно, стараюсь заменить ему настоящего отца, но… Впрочем, биологически я и есть его отец, как бы я там себя ни терзал в мученическом самобичевании…
Но Георгий вновь не дал мне шанса додумать «эпическую» мыслю до логического завершения.
– Тогда как мы договоримся?
Да. Да-да-да. Как получилось, что ребенок, задающий подобные вопросы, не достиг в жизни ничего? Глупая смерть в двадцать лет в аварии автомобиля, которым управлял приятель. А задатки были, да что там были, есть задатки, я вижу. Да и отучился в той моей реальности он в самых престижных школах Британии и Франции, и поступил затем в Сорбонну. Или не просто все в той аварии? Ведь формально (как посмотреть) он был сыном последнего русского императора и мог, в теории и при определенных раскладах, рассматриваться в качестве претендента на российский престол. Понятно, что он отпрыск морганатического, то бишь незаконного брака, но… Но всяко в жизни бывает! Тот же Кирилл Владимирович, провозгласивший в изгнании себя императором, мог устранить возможного конкурента… Или не мог? А кто ж теперь узнает, если Кирилла Владимировича я давеча повесил? Его я повесил, а императором, причем не в изгнании, стал сам. Так что музыку играем мою и поем все вместе.
– Да, Георгий, это вопрос. История Земли знает тьму тьмущую примеров того, как одни народы истребляли другие, сражаясь за территории, ресурсы или даже безо всякого значимого повода. И это при том, что мы все люди и отличаемся разве что цветом кожи или богами, в которых веруем. А нередко и таких различий не было. Что уж говорить о жителях разных планет? Что мы вообще знаем о марсианах? Ничего! Может, они ужасны. Может, они прекрасны. Злы они или добры? Этого мы тоже не знаем. Мы даже не знаем, есть ли они вообще. Но скажи мне, граф…
Мальчик, услышав свой титул, сразу же как-то подобрался весь.
– …вот ты, не имея данных о возможных опасностях, при принятии своих решений исходил бы из чего?
Щенок заскулил в его руках, настолько крепко были сжаты объятия. Виновато глянув на подопечного, Георгий аккуратно поставил собаку на утрамбованную дорожку, а затем тихо ответил:
– Я бы готовился к тому, что они плохие. Если они хорошие, они на нас не обидятся за наши опасения, а просто посмеются… А если мы будем думать, что они хорошие, а они окажутся плохими, то они… тоже посмеются. Но… Но это нам… Нам не понравится то, как они смеются.
Браво, малыш! Надо, надо ему срочно искать толковых учителей, да и одноклассников бы подобрать толковых, на которых он мог бы в грядущей жизни опереться и на кого он мог бы рассчитывать. Да, он не наследник престола и никогда не станет императором, но и носителем скромного титула графа он является лишь формально и, вероятно, не долго. Ведь как бы то ни было, а сын императора есть сын императора, пусть и не подходит он под критерии статьи за номером сто двадцать шесть Основных Законов Российской империи (даже если не брать во внимание статью номер сто тридцать четыре тех же законов). И он всегда будет в центре внимания, пусть и не на самых-самых первых ролях. Зато, не будучи членом Императорской Фамилии, он может более свободно распоряжаться своим будущим и своим временем, не связанный формальными обязательствами и ограничениями. Может, он выберет стезю военного, а может, станет ученым. Астрономом, например. Или путешественником. Или тем же политиком. Хотя там будет труднее всего, ведь всегда и все будут помнить о том, чей он сын, и стать, к примеру, канцлером империи ему будет несравнимо труднее, невзирая на все родственные связи и именно из-за них. А что до собаки и опасений мама́, так если он не научится управлять грозной собакой, как он научится властвовать над людьми?
– Si vis pacem, para bellum. Хочешь мира – готовься к войне. Так говорили древние. Да, ты прав. Ты мудр не по годам, мой юный сын.
Мальчик покраснел, но похвала явно доставила ему удовольствие. Да, к сожалению, очень мало я ему уделяю внимания из-за всего, что навалилось, но сам прекрасно понимаю, что это ни разу не оправдание. Честно говоря, я и вырваться сюда сегодня решил только для того, чтобы доставить Георгию удовольствие и новые впечатления. А то все Кремль да Кремль. Вот такими вот пленниками мы и были последние недели. И если я был по уши в проблемах и интригах, то чем было заняться мальчику шести лет, кроме как собакой да робкими играми с детьми всякого рода челяди, коим я временно разрешил посещать Кремль, хотя генерал Климович был решительно против этого.
– Да, сын, договориться бывает очень сложно. Третий год в Европе идет эта война, и остановить ее будет ох как не просто. Что уж говорить о марсианах.
Москва. Где-то под землей.
31 марта (13 апреля) 1917 года
– И куда теперь?
В ответ подельник лишь злобно выругался. Затем пояснил очевидное:
– Где-то не там свернули. Ни пса ж не видно.
Действительно, к темноте катакомб добавилась царящая на поверхности ночь, так что даже слабые отблески света отсутствовали и беглецов окружал кромешный мрак. Позади был побег, позади был сумасшедший марш по пояс в ледяной воде подземного русла реки Неглинной, было блуждание по каким-то проходам и полуобвалившимся лазам, и все это, на минуточку, с тяжеленной гирей в руках, к которой оба сбежавших каторжника были накрепко прикованы.
Собственно, Рябой, а так назвался Андрею его нынешний сообщник, потому и присмотрел его для своих целей из массы каторжников, что дезертир был весьма широк в плечах и силу имел немалую, чего не скажешь о самом Рябом. А значит, он мог унести сковывающую их двоих гирю и нести ее некоторое время. Время, достаточное для того, чтобы совсем оторваться от преследователей из конвоя. Нет, Попов не был таким уж дураком и вполне себе допускал мысль, что новый напарник постарается избавиться от него при первой же возможности, однако он не видел лучшей альтернативы, поскольку помирать на каторге в его ближайшие планы не входило, а судя по числу обвалов, каковые он уже имел несчастье наблюдать воочию, прожить сколь-нибудь долго в катакомбах у него не получится. Что, разумеется, толкало его на союз с этим скользким и пронырливым типом.
И если побег прошел достаточно удачно и им, пусть не сразу, но удалось оторваться от преследователей, то вот дальше дело не заладилось. Свернув где-то не там, они оказались через очень короткое время в ситуации, при которой могли бродить по темным подземельям Москвы сколь угодно долго, не имея ни малейшего шанса выйти на поверхность. А если к этому добавить, что их наверняка уже ищут по всему подземелью и по всему городу, то дело представлялось совершенно кислым.
– Погоди, мне вроде что-то послышалось…
Андрей тронул плечо подельника и, сделав ему знак молчать, сам обратился в слух. Через полминуты звуки стали более отчетливыми, размеренный топот множества ног и приглушенные реплики стали уже вполне различимы.
– Сюда, товарищи. Еще два поворота, и мы на месте.
Мимо двух притаившихся в темноте беглых каторжников прошествовала целая цепочка людей, груженных ящиками.
– Идем за ними, может, они нас выведут. Только тихо!
Таясь и пригибаясь, два сообщника через некоторое время замерли в виду обширного, хотя и весьма неухоженного помещения. Прибывшие складывали принесенные ящики в общую кучу, которая и без них имела весьма серьезный вид.
– А хватит? – с беспокойством спросил один из пришедших с ящиками у своего коллеги. Тот хохотнул и ответил, что-то ироничное, но Андрей за раскатами эха не смог разобрать смысл сказанного.
Через некоторое время пришельцы собрались в обратный путь, и два беглеца, стараясь лишний раз не шуметь, тихо двинулись за цепочкой людей с лампами в руках. Еще позже бежавшие каторжники сидели в каком-то сарае, и вокруг них степенно колдовал инструментами некий человек, знакомый, видимо, Рябого. Во всяком случае, вопросов тот не задавал и ничему не удивлялся, сноровисто расковывая связывающую беглецов цепь.
А еще спустя час, уже сидя в относительном тепле каких-то трущоб, Рябой спросил:
– Скажи-ка, дезертир, тебе ящики энти не показались знакомыми-то?
Попов хмыкнул и пожал плечами.
– Знакомыми? Да как не знакомым им быть. У нас в полку в таких вот ящиках винтовки были. В аккурат по десять мосинок в ящике. Да штыки еще к каждой.
– Винтовки? Мосинки? – Рябой оживился, и глаза его алчно блеснули. – Это сколько там примерно?
Андрей удивился.
– Кто ж их считал-то? Там, почитай, ящиков двадцать – тридцать, так что хорошую роту вооружить можно.
– Двести – триста мосинок? – Рябой аж причмокнул от открывшихся перспектив. – Вот что, дезертир, схоронись пока здесь дня на три-четыре, пока все не уляжется, а я за тобой приду. Или весточку пришлю. Тут место надежное, так что не кипешуй почем зря. В Грачевку не каждый легавый рискнет сунуться. А после будет у меня к тебе разговор серьезный. Так что жди и бывай.
И с этими словами Рябой исчез в ночи…
Глава IX. Кровавая Пасха
Москва. Кремль.
2 (15) апреля 1917 года
Колокола звонили повсюду. Медный перезвон буквально разливался по Москве, и больше всего его было именно здесь, в Кремле. И немудрено, ведь сегодня Праздник Великий – Пасха Господня! И, разумеется, Большой Императорский Выход. Торжественно-чинные лица, парадные мундиры, красные церковные облачения, монашеский хор, официальный оркестр, чины Лейб-гвардии Кирасирского полка, георгиевцы, казаки, многая и многая всех тех, кто оказали мне честь быть моими подданными. Одно слово – Пасха.
Радость – вот, пожалуй, главное чувство, которое превалировало в это утро во всей Москве. Позади всенощные бдения, позади все сложности военного положения и комендантского часа, позади все то, что отделяло привычный быт от того грозного, что витало на улицах новой столицы в последние недели.
Радость. Вера. Вера в Бога, вера в то, что миновала нас Чаша Сия, что дальше все будет более или менее устроено, пусть не все сразу и не везде, но все же уже какое-то подобие нормальной жизни, уже новости с полей войны воспринимаются как-то отстраненно, словно и не касается нас более то безумие, которое так жестко охватывает все больше стран мира, все больше людей перемалывает в своей кровавой мясорубке, погружая остальной мир в ужас и безысходность.
Но уже не про нас это все! Пусть не все у нас хорошо, но уверены, образуется все! Так что все в наших руках!
Два дня, проведенные в Марфино, были, вероятно, самыми счастливыми днями в моей жизни в этом мире. Отдых, кидание снежками с Георгием, сооружение целого войска снежных баб, снежных казаков, снежных солдат и даже пары снежных генералов, прекрасные ароматные шашлыки, приготовленные моими верными джигитами из Дикой дивизии, шикарная баня, расслабляющий загородный пейзаж – все это просто развернуло мою уставшую душу, и даже мои подчиненные старались лишний раз не напрягать меня рутинными делами.
Боже, как было хорошо! Да ни в одном отпуске, ни на каких Карибах я не отдыхал столь ярко и столь… столь отдыхающе!
А сейчас я принимал всякого рода делегации, милостиво кивая и давая поручения разобраться, посодействовать, поспособствовать, изучить, дать оценку, рассмотреть… и, в общем, все то, что обычно делает любой адекватный правитель, которому приходится принимать прошения подданных либо во время Большого Императорского Выхода, либо во время ежегодной президентской пресс-конференции, что суть одно и то же.
И я даже с некоторой завистью смотрел на свою родню с прочей челядью, которые уже потянулись с Соборной на Красную площадь, дабы заранее занять свои места подле Верховной Пирамиды Власти, в смысле, возле моей трибуны на Красной площади.
Я же явно задерживался. Разумеется, на главной площади страны меня ждали, но порой благодушное настроение так мешает жестко обломать тех, кто, возможно, месяц не спал, мечтая попасть на глаза императору.
Но я явно опаздываю и потому свожу к минимуму все формальности, повелев сдать все прошения в канцелярию моего величества, ткнув пальцем в конкретного «крайнего приемщика», улыбаясь, освободившись от бесконечного ряда просителей, я таки добрался до Спасских ворот и, перекрестившись на икону над вратами, взлетел за воротами на белого коня, торжественно следуя вдоль кремлевской стены в сторону ожидавшей меня великосветской тусовки, столпившейся у основания моей трибуны.
Площадь была полна и шумела приветственными криками, переходящими в скандирование. Я величественно проезжал вдоль этой толпы, помахивая подданным рукой и периодически выкрикивая в их адрес здравицы и прочие приветствия. Всеобщее ликование и обожание просто разливалось по площади.
Ударная волна едва не сшибла меня с коня. Благо кто-то из охраны кинулся наперерез моему взбесившемуся от испуга коню и, удерживая его под уздцы, позволил мне спрыгнуть прямо «в руки» генералу Климовичу. Меня буквально поволокли в сторону Спасских ворот, прикрывая телами и расталкивая всех, кто попадался на пути.
Лишь мельком, полуобернувшись назад, я видел колоссальный вулкан, вырвавшийся из недр Красной площади, видел множество взлетевших в небо булыжников из мостовой, обломков бревен, частей каких-то конструкций. Видел изломанные фигурки, разбрасываемые из эпицентра трагедии в разные стороны. Видел множество летящих в воздухе фрагментов того, что еще несколько мгновений назад было частью веселых и счастливых людей…
Так наступила Кровавая Пасха 1917 года.
Москва. Красная площадь.
2 (15) апреля 1917 года
Прежде чем он что-то понял, его просто смело, и тело покатилось, сбитое с ног стоявшими впереди и увлекающее за собой всех тех, кто стоял сзади. Спасенный телами более невезучих, он вскочил на ноги, и тут же его подхватила хлынувшая прочь толпа, бегущая в панике и давящая всех на своем пути. Словно в замедленном прокручивании ручки синематографа его сознание отмечало падающие вокруг булыжники, разбивающие головы тех, кто бежал рядом. Один за другим падали люди, кто скошенный упавшим сверху обломком, а кто просто споткнувшийся и немедля затоптанный безжалостной толпой.
Бурный людской поток вынес его на Никольскую.
Только не упасть… Только не упасть! Лишь одна мысль свербела у него в голове. Не упасть! Если упадешь – смерть!
Беги, наступая на тех, кому не повезло. Беги, чувствуя, как хрустят под твоими каблуками чьи-то кости. Беги.
Не можешь остановиться. Не сможешь…
Кто-то с силой толкнул его в плечо, и он полетел влево, сбив какого-то несчастного с ног. Впечатавшись в стену, он с ужасом понял, что его сейчас просто размажут по этой самой стене. Уже валясь на бок, он вдруг почувствовал, что стена поддалась и его несет куда-то прочь от безумия людской стихии.
Смахнув кровь с разбитого лица, он понял, что лежит на полу какого-то храма. Он даже помнил эту церковь, но сейчас совершенно не мог вспомнить название храма, да и какое это имело значение?
– Слава тебе, Господи! – лишь это смог он вымолвить, переводя дух. Прислушавшись, Иван Никитин поспешил к выходу. Никольская улица была почти пуста. Лишь в стороне Лубянки еще были видны спины последних бегущих. На самой же мостовой лежали лишь изломанные и раздавленные тела затоптанных толпой. Чем ближе к Красной площади, тем больше трупов устилало булыжник.
Иван, словно в бреду, брел среди мертвецов и озирался по сторонам, не зная, что предпринять и куда теперь идти. Неожиданно одна из лежащих фигур пошевелилась и застонала.
– Пить…
Бросившись на голос, он приподнял голову лежащей. Барышня была бледна и, судя по ее одежде, потоптались по ней немало.
– Пить…
– Ах, бог ты мой! – Иван засуетился вокруг барышни, не зная, что предпринять в такой ситуации. – Потерпи, милая, я сейчас…
Что «сейчас», он и сам не знал, но постарался успокоить девицу хотя бы словами. Затем, приняв решение, он поднял ее на руки и понес в сторону храма, в котором только что сам нашел спасение…
Москва. Кремль.
2 (15) апреля 1917 года
Лишь за Спасскими воротами люди генерала Климовича меня избавили от своей назойливой опеки, и я смог выдохнуть:
– Отставить!
За кремлевской стеной был слышен грохот, крики ужаса и боли. Паника явно нарастала, и толпа превратилась в безумного зверя, давящего все на своем пути. Расталкивая охрану, я кинулся к лестнице, ведущей на стену. Лишь крепкое словцо, вырвавшееся у шефа моей личной охраны, полетело мне вдогонку. Через мгновение вслед за словом кинулись и телохранители, а Климович безнадежно призывал меня остановиться, утверждая, что это опасно.
Но я не мог не видеть того, что происходило. А зрелище было не для слабонервных. Над огромной воронкой все еще клубилась смесь дыма и пыли, вокруг на много метров все было снесено ударной волной, а дальше… Дальше все вокруг устилали трупы. Возможно, трупами были не все, но шевеления на площади было мало. Лишь по Ильинке была видна бегущая прочь обезумевшая толпа, оставляющая за собой страшный след из тел раздавленных и покалеченных людей.
– Государь!
Резко оборачиваюсь к подбежавшему Кутепову.
– Генерал! «Омега-3!» И срочно мобилизуйте всех свободных для оказания помощи раненым!
– Слушаюсь, государь!
Кутепов буквально умчался выполнять повеления и вводить в действие план, разработанный именно на случай подобных кризисов. К счастью для меня, самый жесткий план «Омега-Альфа» пока вводить в действие не придется. Я-то уцелел. А вот уцелело ли мое правительство – очень большой вопрос.
Еще раз внимательно посмотрев на место взрыва, лишь бессильно заскрежетал зубами. Место, где стояли особо важные персоны, просто перестало существовать, а сами эти персоны буквально смело.
Было видно, как к месту трагедии устремились первые люди, выбегающие из Спасских ворот, из дверей Верхних торговых рядов, из-за Императорского музея. Выбегали все те, кому посчастливилось в момент взрыва не оказаться на Красной площади и кто не попал в обезумевший людской водоворот.
Первый шок проходил. Ему на смену шел гнев.
Москва. Красная площадь.
2 (15) апреля 1917 года
Воздух пах кровью, внутренностями и смертью. Воздух пах дерьмом. Дерьмом, в которое попала вся Россия. Да, основные лужи крови спешно засыпались песком. Большая часть погибших или того, что от них осталось, накрывалось чем придется – какими-то рогожами, мешковиной и прочим. И среди этого самого «прочего» было немало триколоров и Знамен Служения, в обилии лежащих среди трупов. Множества трупов.
– Государь, вам не стоит туда подходить.
Я гневно глянул на сказавшего, но академик Павлов не отвел взгляд.
– Государь, я понимаю, что на фронте вы повидали всякого, но это не фронт. Зрелище слишком тяжелое. Эпицентр пришелся практически на трибуну. Взрыв разметал многих. Больше всего досталось месту, где были приближенные лица и члены Императорской Фамилии…
– Кто?
Павлов мой вопрос понял правильно, но его профессиональная беспристрастность в этом случае дала сбой.
– Пока рано говорить, государь, еще не все тела опознаны…
– Кто?
– Много погибших. Десятки. Может, сотни. Члены Императорской Фамилии. Члены правительства. Военные. Сколько погибших и раненых, посчитать пока не представляется возможным… Мы можем лишь назвать тех, кто был ранен и кого уже увезли в госпитали Москвы. Среди раненых ваша сестра Ксения. И… Вот список раненых.
Я выхватил у него из рук бумагу и жадно пробежал взглядом по строчкам. Список был ужасающе коротким.
– Нечволодов? Сандро? Маниковский? И… моя мать?
Мой лейб-медик все же не выдержал и стал смотреть куда-то в сторону. Наконец он глухо произнес:
– Их пока не нашли. Но это не факт, что все они погибли. Возможно, кто-то был увлечен потоком толпы…
Павлов осекся под моим бешеным взглядом. Но я требую ответов.
– Где список опознанных погибших?!
Академик подает мне второй лист и мрачно поясняет:
– Из приближенных к трону опознать удалось лишь тех, кто был дальше от трибуны, кто не успел подойти ближе или чье место было дальше…
Проглядев список потерь, я резко оборачиваюсь к генералу Скалону.
– Я требую объяснений. Как и кому удалось заложить столь мощную бомбу прямо под трибуну?!
Генерал был бледен, как сама смерть.
– Государь! Никакой бомбы под трибуной не было. Предварительный осмотр места взрыва показал, что заряд был заложен в неизвестном нам подземном туннеле, ведущем вдоль стены Кремля. Очень мощный заряд…
– Каким образом туннель остался вам неизвестным? Ведь именно в вашем ведении находятся все подземелья вокруг Кремля?!
– Виноват!
– Где Стеллецкий?! Где Стеллецкий, я вас спрашиваю?!!
Скалон умудрился побледнеть еще больше.
– Государь! Дело в том, что… Стеллецкий пропал три дня назад…
– Почему я об этом не знаю?
– Я… Я не счел возможным беспокоить ваше величество на отдыхе по такому незначительному поводу…
…
– Встать!
Я с ненавистью смотрел на валяющегося на мостовой шефа Имперской СБ. Разбитые в кровь костяшки правой руки саднили, а мне больше всего на свете хотелось сейчас бить ногами упавшего генерала, бить, бить до тех пор, пока он не превратится в… пока не выбью душу из…
– Остановитесь, государь.
Я резко обернулся, готовый въехать со всего маха, и лишь в последний момент остановил движение.
– Государь, не теряйте лицо.
Сказано было очень тихо, но я услышал. Ярость и ненависть клокотали во мне, но рука лейб-доктора, лежащая на моем локте, сдерживала мою стихию. И, чувствуя, как дергается мускул на лице, я все же не дал внутреннему урагану смести все вокруг. Лишь гневно бросил уже успевшему подняться генералу:
– На вашей совести жизни десятков и сотен моих подданных. Вы, зная о пропаже Стеллецкого, допустили сюда людей. Вы… Я отстраняю вас от должности. Я вас… Вашим делом займется трибунал. Трибунал. Да. – И обернувшись к Батюшину: – Он ваш.
Заметив на площади группу репортеров, направляюсь к ним. Мой голос звенит от гнева.
– Господа! Только что на ваших глазах враги России нанесли страшный удар по нашей империи. Погибло множество прекрасных людей. Погибло множество невинных детей. Нет и не будет прощения тем, кто это сделал. Тем, кто это организовал. Тем, кто подстрекал. Кара постигнет всех. Сколько бы времени на это ни понадобилось. Где бы кто ни прятался. В какой державе кто бы ни находился. Возмездие будет. Даю в этом свое слово. – Перевожу дыхание и добавляю: – Новомученники, погибшие в день Святой Пасхи Господней, займут свое место подле Него. Мы их не забудем. Их смерти мы никому не простим. Передайте вашим читателям – император жив, империя не дрогнет, будущее в наших руках. Призываю всех патриотов России, всех верных моих подданных сплотиться вокруг государя императора и дать отпор врагам нашего Отечества. Выполняйте распоряжения законной власти, сохраняйте спокойствие, помогайте выявлять врагов нашего народа, предателей и бомбистов. Будьте бдительны – враги среди нас. Враги, убившие детей на Пасху, не остановятся ни перед чем. Но мы раздавим эту гадину!
Москва. Кремль. Дом империи.
2 (15) апреля 1917 года
«Аквариум» вновь был полон, а кипучая деятельность вокруг него не оставляла сомнений – кризис взят под контроль. Да, мы потеряли множество людей. Да, империя была почти обезглавлена. Но государственная машина оказалась куда устойчивее по сравнению с временами так и не случившейся здесь Февральской революции. Даже гибель главы правительства, многих членов Императорской Фамилии, многих министров, главнокомандующих московским и петроградским военных округов, многих членов Государственной Думы и Государственного Совета, включая руководство российского парламента – все это не обрушило имперскую власть и государственное управление. Державная воля вновь царствовала на одной шестой части земной суши.
Погибших было много. По предварительным подсчетам, погибло триста шестьдесят восемь человек. Еще тысяча восемнадцать с ранениями и увечьями разной тяжести были распределены по всем больницам и военным госпиталям Москвы и округи.
Практически не вызывала сомнений гибель вдовствующей императрицы Марии Федоровны, великих князей Александра Михайловича, Сергея Михайловича, Петра Николаевича, Дмитрия Павловича. Погибла Евгения Максимилиановна Лейхтенбергская. Погиб генерал Нечволодов, и я остался без председателя Совета Министров. Погиб, как я уже упоминал, Сандро, и я лишился военного министра. Погиб морской министр адмирал Григорович. Погиб министр внутренних дел генерал Глобачев. Погибли генералы Корнилов и Ренненкампф. Погибли многие другие. Погиб и мой адъютант граф Воронцов-Дашков.
Но были и хорошие новости, если в такой ситуации новости вообще могут быть хорошими. Во-первых, план «Омега-3» сработал и управляемость министерствами и ведомствами не была критически нарушена, несмотря на гибель многих руководителей, включая главу правительства. Во-вторых, по счастливому стечению обстоятельств, автомобиль генерала Маниковского сломался по дороге, и он просто не успел попасть к трибуне к тому роковому моменту. В-третьих, уцелел мой наследник престола, что избавляло меня от дополнительной головной боли в этой и без того отчаянной ситуации. Правда, он был пока не в себе из-за гибели сына Дмитрия, но тут помочь могло только время. В-четвертых, все семейство моего драгоценнейшего брата к моменту взрыва уже выехало из Москвы в Крым, ввиду расстроившегося здоровья ненаглядной Аликс, дай ей Бог всяческого здоровья.
Разумеется, ведомство Батюшина внимательно присмотрится ко всем счастливым случайностям и сделает выводы, но пока у меня нет серьезных данных для подозрений кого бы то ни было.
Объективно мы не имели на данный момент ни малейшего понятия про то, кто мог стоять за столь наглым и дерзким терактом. Даже взрыв Зимнего дворца бледнел по сравнению с сегодняшним. Империя сегодня была почти обезглавлена. Но, к моему счастью, лишь почти.
Исполняющим должность главы правительства я назначил Маниковского. Новым шефом Имперской СБ – генерала Васильева. Генерал Кутепов сразу предоставил мне сводку Императорской Главной Квартиры о том, кто из возможных кандидатур сейчас находится в Москве и может быть привлечен к исполнению обязанностей. Так, исполняющим должность военного министра стал генерал Гусейн Хан Нахичеванский, а другой генерал Васильев, который Алексей Тихонович, а не Иван Петрович, стал исполнять должность министра внутренних дел. И так далее. В общем, колода быстро тасовалась, и, судя по общему впечатлению, государственная машина, хотя и была взбудоражена, но вразнос, к счастью, не пошла.
И самое главное – уцелел я. Просто повезло.
– Я выслушал вас, господа. Похороны погибших послезавтра. Я рассчитываю на то, что мне будет что сказать моим подданным. За дело, господа!
– С вашего дозволения, государь, я бы рекомендовал широко осветить новость о принятом сегодня решении о создании Особого Департамента ИСБ, причем основной упор бы сделал именно на таком наименовании – Особый Департамент имперской безопасности. Это будет звучать хорошо. И, разумеется, обыграть саму специфику данного департамента – найти и покарать всех виновных в сегодняшнем преступлении. Больше патетики и ярких образов. Трагедия всколыхнет массы, и мы не можем не дать этому нужный контекст.
Киваю.
– Хорошо. Дайте конкретные предложения.
Суворин склоняет голову, а затем уточняет:
– Государь, даете дозволение на случайную утечку информации и снимков с вашим ударом Скалона?
– Это зачем еще?
Министр информации игнорирует мой тон и поясняет:
– Государь, простому люду это понравится. Жестко и искренне. Показывает, кто в доме хозяин. Власть нужно продемонстрировать. К тому же кто-то должен за эту катастрофу ответить.
Молчу несколько мгновений.
– Вы циник, господин Суворин.
– Издержки профессии, государь.
Москва.
3 (16) апреля 1917 года
Наступившая ночь не принесла покоя на московские улицы. Лай собак, крики и окрики, лязг металла, звучащие иногда в ночной тиши выстрелы – все это говорило о том, что не только Иван Никитин сегодня ночью не спит.
Их подняли по тревоге, едва он только успел вернуться в свою казарму. Приказ звучал четко – части Корпуса Служения придаются для усиления силам полиции и Отдельного Корпуса жандармов. Причем, если в первые часы они все больше утихомиривали погромщиков, ищущих «вражин» и желающих поквитаться «с проклятыми французишками», коих в Москве нынче днем с огнем уже не сыщешь, то вот ближе к ночи работа пошла куда серьезнее. Вот уже третий час они участвуют в облавах, охватывая дом за домом, квартал за кварталом, улицу за улицей. И улицы эти с кварталами были весьма и весьма неблагополучными. Оттого и слышны были в ночи выстрелы, оттого и лаяли собаки.
Даже старые городовые, не вынимавшие за последние двадцать – тридцать лет свою шашку из ножен, теперь суетились словно молодые, сжимая наганы и готовые стрелять в любого, кто покусится… На что или кого?
Конечно, большая часть городовых, привлеченных к этому делу, мало понимала смысл происходящего. Нет, понятно, что покушались на государя и погибло множество народу, но что можно найти в московских трущобах? Только зеленые глупцы могут попасться во время облавы, это же ясно любому, кто хоть что-то смыслит в этом деле. Прожженные обитатели этих мест вряд ли так просто попадутся, а всякого рода революционерами в этих притонах отродясь не пахло, та публика все больше интеллигенция и ищет места почище. Но разве начальству укажешь? Вот и приходится в ночи изображать активность.
Но Ивану Никитину все эти рассуждения были неизвестны, поскольку никто его в эти рассуждения не удосужился посвятить. Ему сказали коротко и четко:
– Стоять здесь. Всех идущих – останавливать. Всех подозрительных – задерживать. В случае чего стрелять по ногам.
Вот Иван и стоял, сжимая в потной ладони выданный сегодня наган. Стрелять по ногам – это прелестно, но он на стрельбище вчера с десяти шагов в мешок попасть не смог ни разу! Какие уж тут ноги…
Где-то хлопали выстрелы. Где-то брехали собаки. Весенний морозец сковывал мышцы, и ладонь уже не была такой запотевшей. Да, что там запотевшей – пальцы окоченели совсем.
Пытаясь согреться, Иван начал похлопывать себя по бокам. Наган мешал, и он сунул его в карман шинели. Ничего. Его дело маленькое. Сказали тут стоять – тут стоять и будем. А там хоть трава не расти. Наше дело прокукарекать, а там хоть не рассветай…
Согревая себя хлопками и прибаутками, Никитин даже не смотрел по сторонам. А зря.
Удар по голове сбил его с ног. Благо шапка смягчила удар, да и прошел он смазанно. Но и этого было достаточно для падения лицом в грязь канавы.
– Ах, ты ж, сука… – только и смог он вымолвить, отчаянно нажимая на спусковой крючок нагана, целясь куда-то туда.
Пуля сшибла с нападавшего шапку, и тот замер в нерешительности. Не веря своей удаче, Иван лишь сумел крикнуть почти грозно:
– Зашибу!
И с удивлением смотрел, как на замершего человека набросились подоспевшие из проулка жандармы…
Яркий свет бил в глаза. Болело все тело. Били его профессионально, жестко и без малейшего снисхождения. Было ясно, что, если потребуется, его тут на ремни порежут и жрать эти ремни заставят.
О том, что дело плохо, Андрей Попов понял с самого начала, как только стало ясно, что забрали его не какие-то там тыловые вояки из гарнизона, а жандармы. А у тех, по нынешним временам, совсем другая хватка и закон им не писан. А уж с учетом взрыва на Красной площади…
Сначала Андрей не собирался ничего говорить, понимая, что лишь молчанием он может попытаться избежать вопросов относительно дезертирства и побега с расстрельной каторги. Но затем его мнение поменялось, когда допрашивающий его следователь сообщил:
– Если на тебе что подсудное или даже расстрельное, то не сомневайся – есть Высочайшее повеление даровать прощение всем, кто поможет найти виновных…
И тут Андрей (не без колебания, но что ему было терять?) прозрел!
Выслушав его исповедь и особо заинтересовавшись ящиками в подземелье, следователь наконец изрек:
– Если поможешь нам найти и опознать тех, кто носил ящики, я лично буду ходатайствовать о твоем помиловании и вручении тебе денежной премии.
Париж. Франция.
3 (16) апреля 1917 года
О трагедии в Москве Урядный узнал из газет. Особенно покоробил Степана тот полный сарказма и злорадства тон, с каким эта новость подавалась во французской прессе. Но жителей французской столицы известия из далекой Москвы сегодня интересовали не слишком сильно. Были у них дела и поважнее.
Парижане были заняты своим обычным делом – строили баррикады. Сколько раз они это делали за прошедшие полтора века? Не счесть! Традиции протеста, переходящего в бои на улицах, прочно укоренились во Франции, а уж Париж в этом деле всегда был впереди всех. И живы были еще те, кто мальчишкой подносил патроны и продукты участникам уличных боев в бурные времена Парижской Коммуны. Да и без них было кому выворачивать булыжники из мостовой, валить фонарные столбы, таскать из разгромленных магазинов мебель, поджигать что ни попадя – в общем, вдохновенно и весело проводить время на свежем воздухе.
Урядный, пригнувшись перебежал на другую сторону улицы, рискуя нарваться на шальную пулю. Уж сколько раз ходил он под смертью за годы войны, но погибнуть вот так, от случайного выстрела, было бы ну уж совсем глупо. Да и не за тем он сейчас в Париже, чтобы гибнуть почем зря!
Утро в Париже началось обычно, и обычность эта продолжалась аж до самого выхода утренних газет. Газет, в которых был опубликован грозный приказ генерала Нивеля расстреливать на месте не только дезертиров, что еще было как-то понятно в условиях войны, но и всех, кто отказывался идти в наступление. В наступление, которое уже успели проклясть не только сами участники бессмысленных атак на укрепленные позиции германцев, но и большинство французов. Впрочем, британцы были в этом с ними полностью солидарны.
Тем более что циркулировали совершенно жуткие слухи о чуть ли не миллионе погибших, раненых и покалеченных в ходе этого проклятого наступления. Еще больше слухов было о том, что целые подразделения снимаются с фронта и идут на Париж. Зачем идут и сколько идет, тут версии разнились, но все сходились в одном – идут. Доказательств этого каждый мог увидеть предостаточно, ведь улицы столицы буквально кишели явными дезертирами, рассказывающими ужасные истории о несметных потерях, о стреляющих в солдат офицеров, о пулеметных командах, подбадривающих наступающих очередями в спины, о том, что ветераны-фронтовики вернутся с фронта и наведут порядок в столице…
Впрочем, возможно, приказ Нивеля не произвел бы такого громового эффекта на улицах французской столицы, если бы не поднял мятеж один из полков, расквартированных в Париже, получивший приказ оставить теплые безопасные казармы и отправиться на фронт. Этого утонченная психика солдат столичного гарнизона вынести не смогла.
Вспыхнувший мятеж задорно поддержали простые парижане, и спустя буквально несколько часов почти вся столица была перегорожена баррикадами, а брошенные на подавление воинские части отказывались выполнять приказы, объявляли о нейтралитете либо переходили на сторону восставших.
Собственно, особых требований у бунтующих не было. Точнее, ультиматумов была целая пачка, включавшая в себя самые разнообразные, часто противоречащие друг другу требования. Общим было разве что желание прекратить бессмысленное наступление и, уж как водится, отставка правительства.
Разумеется, пока все было довольно сумбурно и стихийно. Разве для того они в Париже, чтобы все так и оставалось?
Глава X. Два императора
Где-то между Москвой и Петроградом.
5 (18) апреля 1917 года
Я отложил в сторону оперативный доклад и устало потер глаза. Пятая за утро чашка крепчайшего кофе помогала мало, и я ловил себя на настоятельном желании наплевать на все и лечь поспать хотя бы часа на три-четыре. Усталый мозг уже с трудом воспринимал информацию. Сумасшедшая нагрузка последних дней и сон по два-три часа в сутки не могли не сказаться на моем самочувствии и мировосприятии.
Да, дни (и ночи) были непростыми. Москва, а за ней и вся империя балансировали на грани срыва в штопор, после которого уже никакими силами не удастся восстановить управление и все будет отдано на откуп стихии. Город бурлил, беспорядки охватили многие районы, имели место столкновения с полицией, возникали то тут, то там пожары. Только отсутствие явного врага и неясность целей уберегло Москву от баррикад на улицах или чего-то более серьезного.
Лишь через сутки после взрыва полиции и войскам удалось успокоить разбушевавшийся город, остановить имевшие место стихийные погромы и прочие непотребства, творимые разбудораженными массами. Благо еще в день Пасхи войска гарнизона и полиция были переведены на усиленный режим, что дало нам возможность не допустить потери контроля над столицей в первые часы после случившегося. Но, возможно, главную роль в умиротворении толпы сыграло появление на улицах Москвы всадников Дикой дивизии, одним свои видом (и именем) остужавших многие горячие головы. Сыграл свою роль и страх, который старательно разжигали агенты полиции и спецслужб, запуская в циркуляцию слухи, что взрывы могут быть еще и собираться толпами опасно, лучше переждать лихое время дома и не лезть на рожон. В общем, к утру вчерашнего дня относительный порядок на улицах был восстановлен, стихия толпы больше не сотрясала город, а разгоряченные жители столицы не бродили бесцельно по улицам в поисках приключений.
Стук в дверь кабинета прервал мои мысли.
– Ваше императорское величество!
Поднимаю голову.
– Слушаю вас, полковник.
– Только что получена свежая сводка по ситуации во Франции.
Беру из рук моего нового адъютанта папку и киваю. Полковник Абаканович бесшумно испаряется за дверь.
Пробегаю взглядом сводку. Да, на фоне московских событий сообщения газет об уличных боях и баррикадах в Париже особого ажиотажа среди российской публики не вызывали. Эка невидаль! Однако я знал больше газет и знал, что события во Франции развиваются весьма стремительно и пока было трудно предсказать, чем закончится дело. Радовало лишь то, что на фоне волнений в тылу французское военное командование и политическое руководство страны смягчили свою позицию относительно Русского экспедиционного корпуса, что, в общем-то, не удивительно, поскольку разоружить наши части французам так и не удалось. А наличие в охваченных волнениями тылах двух чужих вооруженных бригад, настроенных весьма злобно, создавало почву для возникновения неприятностей такого масштаба, что официальный Париж резко озаботился тем, чтобы убрать русские бригады куда подальше, охотно согласившись на предложение Италии перебросить русские части за Альпы. Так что сейчас полным ходом шло согласование порядка передислокации, и все упиралось в необходимость изыскания достаточного количества паровозов и вагонов для транспортировки моих солдат. А это, как оказалось, в охваченной беспорядками и забастовками стране дело не совсем простое.
Британия всячески демонстрировала желание помочь обеим сторонам, играя роль посредника, заинтересованного в скорейшем прекращении «недоразумений между союзниками», что неудивительно, поскольку в самой Великобритании дела были немногим лучше французских и метрополию сотрясала всеобщая забастовка с требованиями отставки правительства и прекращения бессмысленного наступления. Плюс опять очень неспокойно в вечно беспокойной Ирландии.
В общем, тон официальных Лондона и Парижа по отношению к России смягчался пропорционально росту проблем на фронтах и тылах. Во всяком случае, официальные соболезнования мне прислали и те, и другие. Причем французы, неофициально, заверили, что сами потрясены случившимся на Красной площади и не имеют к произошедшему ни малейшего касательства. Более того, готовы оказать посильную помощь в расследовании этого дела.
А расследование дела о покушении на императора, повлекшем за собой многочисленные жертвы, велось полным ходом, что называется по горячим следам. Был создан межведомственный оперативный штаб, куда стекалась вся информация по делу. Благодаря скоординированной операции Имперской СБ, Отдельного Корпуса жандармов и Департамента полиции, при поддержке сил Корпуса Служения и войск внутренней стражи, за истекшие двое суток были проведены массовые облавы по всем злачным и подозрительным местам. Все выезды из города были перекрыты, а всех задержанных, причем их было довольно много, поскольку задерживали почти всех подряд, кто вызывал хоть малейшее сомнение или имел проблемы с законом, пропустили через очную ставку с дезертиром Поповым. И на кое-кого он указал. И уж их-то «опросили» со всем тщанием. Что дало определенные результаты.
Во всяком случае, в ходе ночной спецоперации были взяты под стражу еще двое исполнителей, третьему удалось подорвать себя бомбой, прихватив с собой на тот свет трех жандармов. И, главное, был найден и освобожден из подвала господин Стеллецкий, которого удерживали там наши бомбисты.
Руководитель отдела особых коммуникаций Имперской СБ был весьма плох, поскольку обрабатывали его «борцы за народное счастье» весьма щедро, хотя и откровенно по-дилетантски. Но все же, несмотря на плохое состояние здоровья Стеллецкого, следователям удалось получить от спасенного первичные показания по делу.
Выяснилось, что наш «воинствующий подземник» и по совместительству крупнейший специалист по московским катакомбам был похищен прямо посреди улицы. Его привезли в какой-то подвал, где выбивали из него схемы ходов и катакомб в районе Кремля. Причем били не только физически, но и угрожали расправой с семьей, на чем, собственно, Стеллецкий и сломался. Главный интерес террористов был к возможности подойти непосредственно под Дом Империи или Большой Императорский Кремлевский дворец. Выяснив, что таких неохраняемых и неизвестных службам безопасности ходов нет, «борцы за народное счастье» ухватились за сведения о наличии хода вдоль кремлевской стены.
Собственно, Стеллецкий был свято уверен, что Имперская СБ, где он с некоторых пор состоял на службе, уже перерывает всю Москву в его поисках и что его вот-вот освободят. Ведь отвечал он не за что-нибудь, а за разведку и расчистку подземных коммуникаций вокруг Кремля. А про ход он признался, желая сдать террористов прямо в лапы ИСБ, сделав ошибочный, как оказалось, вывод из задаваемых ему вопросов, что террористы планируют использовать этот туннель для пробивания нового хода под стену и под сам Дом Империи. Задача эта долгая и непростая, а значит, что даже если самого Стеллецкого не найдут эсбэшники или тот погибнет в этом подвале, то подкоп неизбежно будет обнаружен в ближайшие пару дней во время плановых работ в катакомбах, график которых он же для ИСБ и составлял. Поэтому он и ткнул пальцем на карте, где именно проходит этот заброшенный ход. Он и подумать не мог о том, что может произойти трагедия таких масштабов. Да и откуда у «борцов за счастье» могло взяться столько взрывчатки?
Вообще, это дело вызывало у меня, а значит, и у следствия, очень много вопросов. Откуда взялось столько взрывчатки? Почему меня и людей допустили на площадь? Почему пропажа Стеллецкого не вызвала немедленной реакции ИСБ? Ладно, допустим, генерал Скалон не поставил меня в известность, как он выразился, не посмев беспокоить на отдыхе. Ладно, допрос Скалона в Следственном комитете показал, что генерал не придал значения исчезновению Стеллецкого, не допуская мысли о том, что пропажа специалиста по подземельям может чем-то грозить творящемуся на самой площади, где все было взято под усиленную охрану. Тем более что никаких выходов на поверхность в районе Красной площади обнаружено не было. Да, Стеллецкого не сразу хватились, поскольку в тот день он на службе появляться и не должен был. И лишь вечером, когда жена стала разыскивать пропавшего по телефону, тогда этим делом заинтересовались. Были отправлены дознаватели, была опрошена жена, дали ориентировку агентам, но выносить сор из избы не стали, не поставив в известность об этом ни ОКЖ, ни Департамент полиции, ни, что особо интересно, мою личную СБ. Что это? Халатность, недомыслие или измена?
Пока следствие склонялось к халатности и русскому авось. Но остается непонятным, откуда столько взрывчатки? В военное-то время? Да еще и в центре Москвы? Да еще и в катакомбах? Причем допрос с пристрастием (весьма искусным и изощренным) показал, что арестованные исполнители – лишь пешки со взором горящим, оказавшиеся членами неких возрожденных Боевых дружин партии левых эсеров. И знали они весьма немного. Взрывчатка была в ящиках от винтовок Мосина. Взяли их из какого-то подвала Верхних торговых рядов, из которых был ход в подземелье. А откуда взрывчатка взялась в подвалах здания, известного мне больше как ГУМ, – бог весть.
Да, концы этого дела найти удалось. Но концы эти пока никуда не вели.
Вообще, покидать Москву в такой момент было весьма опасно. Но что я мог сделать, если присутствие на государственных похоронах вдовствующей императрицы, которая по совместительству еще и мать императора, я был решительно обязан? Тем более что это совмещалось с государственными похоронами погибших великих князей, а хоронить их всех необходимо именно в Петропавловской крепости! А ломать традиции в такой в момент острейшего политического и государственного кризиса было не самой лучшей идеей. Не поймут-с.
Кроме того, я должен показать своим взбудораженным подданным, что власть тверда и решительна, что никакие катаклизмы не нарушат устоявшийся порядок вещей, что царь настолько уверен в своих силах, что не прячется за высокими кремлевскими стенами, а выполняет свой царский долг, как ему подобает.
Именно потому я вчера не только присутствовал на государственных похоронах погибшего премьер-министра Нечволодова, которого торжественно похоронили на территории Чудова монастыря в Кремле, но и лично, хоть и неожиданно для присутствующих, посетил массовые похороны жертв Кровавой Пасхи на Ваганьковском кладбище, где под эти могилы был срочно отведен обширный участок. Нужно ли говорить, что все эти похороны не только были осуществлены за казенный счет, но и также носили статус государственных.
Пришлось выступать перед собравшимися, лично подходить к родственникам погибших, разговаривать, утешать вдов, подбадривать сирот, обещать, обещать, обещать…
Разумеется, мы найдем виновных. (Не найдем, так назначим.) Разумеется, империя не бросит семьи погибших, всем будет выплачено хорошее пособие, назначена пенсия, над детьми возьмет опеку государство, не останется в стороне Корпус Служения. Разумеется, император возьмет под личный контроль, и в случае каких-то проблем всегда можно и нужно обращаться в Канцелярию по принятию прошений. Все виновные будут покараны. Никто не уйдет от возмездия.
Ну, и в таком вот духе. Все то, что говорят правители на встрече с народом, когда что-то нужно говорить, а говорить, в общем, и нечего. Тем более что это не взрыв газа в каком-то доме или пожар, тут прямая вина центральных имперских служб, и отрицать это невозможно.
Понятно, что эти мои походы в народ прибавили генералу Климовичу не один десяток седых волос, но мои службы безопасности в этот раз справились – меня никто не взрывал, в меня никто не стрелял, и даже обошлись без эксцессов с безутешными родственниками погибших. Думаю, что главную роль в относительно тихом исходе дела сыграло то, что среди погибших была и мать императора, и у многих просто язык не повернулся меня в чем-то обвинить в лицо. Во всяком случае, мне дали спокойно подойти к каждой могиле и первому трижды бросить в яму землю.
Конечно, без людей Суворина тут не обошлось, и мой министр информации, со свойственным ему цинизмом, извлек из этого события пропагандистский максимум. Вечерние газеты клеймили врагов народа и сдержанно, с сохранением полагающегося случаю такта, отмечали бесконечную скорбь его императорского величества по поводу гибели его верных подданных, отмечали также заботу и сопереживание, отмечали… Ну, все что положено в таких случаях отмечать в статьях, пропитанных патриотизмом, верноподданническими чувствами и призывами к единению вокруг Священной Особы его императорского величества государя императора Всероссийского и прочая, прочая, прочая…
Поскольку заказчиков пока не нашли, то предварительных виновников пришлось назначить, ткнув общественности пальцем в сторону левых эсеров и прочих антинародных элементов. Газеты бесновались, требовали возмездия и кары. Корпус Служения организовал несколько митингов, на которых клеймились враги народа. На улицах по инерции ширились слухи об участии Франции в этом деле. В общем, машина пропаганды заработала на полную катушку.
Нажимаю кнопку электрического звонка. Появляется Абаканович.
– Николай Николаевич, будьте любезны еще чашечку кофе. И покрепче, будьте добры.
Да, глаза слипаются. Может, действительно вздремнуть? Пусть похороны лишь завтра, но наверняка сегодня вечером в Питере найдется сто тыщ проблем, которые свалятся на мою бедную голову. Переезд столицы в Москву шел полным ходом, но многие органы власти все еще оставались в Петрограде. Впрочем, часть из них там и останется в рамках концепции четырех столиц, которую я собираюсь воплотить в жизнь после войны. Петроград, Москва, Казань и Омск распределят между собой функции и полномочия, приютив структуры имперской власти и всероссийские выборные органы. В том же Питере останутся Государственный Совет, Адмиралтейство, Морское министерство и еще ряд структур имперского значения.
– Ваше императорское величество! Ваш кофе. Поступило сообщение от генерала Кутепова.
Киваю. Делаю глоток. Вкус уже не чувствую. Заставляю себя взглянуть на полученную депешу. Сводка о движении, ситуация в Москве и Питере, обзор поступивших в Ситуационный центр важных сообщений. Короче, все под контролем, движение осуществляется штатно, вечером будем в северной столице. Можно было бы и быстрее, но поскольку в движении и в обеспечении моей безопасности участвовала целая подвижная группировка, возможную скорость приходилось сдерживать.
Вообще же, сама моя поездка была нешуточной проверкой всех систем и структур. После взрыва на Красной площади я стал очень внимательно относиться ко всем, даже самым безумным мерам по обеспечению сохранности моей персоны. Кроме того, еще свежи были в памяти события в моей реальности, когда поезд (этот самый, кстати) с Николаем был блокирован, а его самого принудили к отречению. Посему и была разработана целая операция, призванная не допустить никаких эксцессов, покушений и прочих переворотов.
Начнем с того, что литерных поездов было два, которые визуально никак не отличались друг от друга. В одном ехал я, а в другом великокняжеская тусовка вместе с наследником. И кроме узкого круга лиц никто не знал, в каком именно поезде едет император. Более того, обычный порядок вагонов также был изменен, так что надо было еще угадать, какой именно вагон подрывать или обстреливать. А учитывая, что вагоны были бронированными, надо было еще попасть в окна, прикрытые изнутри бронеставнями.
А чтобы не было подобных идей, два литерных поезда были обеспечены боевым охранением из состава Собственного Его Императорского Величества железнодорожного полка. Впереди разведывали путь бронеавтомобиль «Руссо-Балт» типа С, приспособленный для движения по рельсам, и полуброневой автомобиль обеспечения. Помимо функций разведки и передовой группы они выполняли задачу контроля исправности железнодорожного полотна. И дополнительным средством экстренной эвакуации меня со товарищи, в случае если рельсы будут разобраны или повреждены. Следом за ними двигался тяжелый бронепоезд «Святой Георгий Победоносец». И, кстати, кое-где кое-кто «проболтался», что на самом-то деле все эти императорские поезда лишь ширма, призванная отвлечь внимание от истинного местонахождения императора, который якобы был именно на борту бронепоезда. За бронепоездом двигался еще один бронеавтомобиль, а уж за ним двигались собственно два поезда-близнеца. Позади них по рельсам катил еще один броневой «Руссо-Балт» и полуброневой грузовой автомобиль. Замыкал движение эшелон с казаками Конвоя и ротой Лейб-гвардии Георгиевского полка. И вишенкой на тортике барражировал в небе над всей этой движущейся массой «Илья Муромец» из моей собственной эскадрильи. Добавьте к этому, что в самых опасных или сомнительных местах железная дорога была заранее оцеплена силами местных сил из числа местных гарнизонов, полиции, жандармов, казаков, внутренней стражи и членов Корпуса Служения, то вы сможете себе представить весь тот уровень мер безопасности, которую смогли родить мои безопасники.
Но это было не главное. Главное было скрыто от посторонних глаз и относилось к разряду государственных тайн. Все дело в том, что оба литерных поезда и бронепоезд были оснащены специально собранными радиостанциями большой мощности, которые через приемную радиостанцию в Твери держали связь с Ситуационным центром в Кремле, где словно паук в паутине сидел генерал Кутепов. Как исполняющий должность командующего Императорской Главной Квартирой, он не только обеспечивал координацию всех служб, участвующих в организации движения всей нашей экспедиции, но и держал руку на пульсе происходящего в империи вообще и в столицах в частности. Обмен сообщениями и докладами шел постоянно, и я был в курсе событий точно так же, как был бы и в своем рабочем кабинете в Кремле. Стоит ли говорить, что была введена система шифрации и открытым текстом ничего не передавалось?
Разумеется, прохождение такой группировки здорово нарушало нормальное функционирование и без того перегруженной железнодорожной сети между двумя столицами, но какой у меня был выбор? Я предпочел бы летать президентским… эмм… императорским бортом № 1, но где его взять в это время? А падать с неба на «Илье Муромце» мне уже приходилось. Опять же, я не один, со мной целая толпа официальных лиц. Где мой императорский дирижабль?
С отвращением отставил чашку с уже остывшим кофе и хмуро оценил пачку документов, требовавших рассмотрения, резолюций, всех этих «Высочайше дозволяю», «Милостиво повелевать соизволяю» и прочего, чего требуют от своего императора верные подданные. В свое время братец Никки очень любил оставлять всякие резолюции, в том числе выставлявшие его не в лучшем свете. Я старался воздерживаться от подобных ошибок и собственноручно ничего такого-эдакого не писал. И дневников я не вел. И вообще, старался в истории темных следов лишний раз не оставлять.
Кстати, надо Николая все ж таки как-то повидать, а то что же, едем в одном поезде, а видимся только за завтраком или обедом. Явно братец меня избегать стал. Ну да бог с ним.
Я сладко потянулся и зевнул. Взглянув еще раз на бумаги, нажимаю кнопку звонка.
– Вот что, полковник. Пойду-ка я вздремну. Будить через три, нет, через четыре часа, если, разумеется, до того времени не проснусь сам. Если что-то серьезное и срочное – будить! Это ясно?
– Так точно, ваше императорское величество!
Уже идя в опочивальню, размышляю над тем, где и как найти ту золотую середину между «не хотел тревожить во время отдыха» и дерганием моего драгоценного величества по всякой ерунде?
Что такое императорский обед? Это, скажу я вам, целое дело. Это завтрак я мог провести в узком кругу с Георгием, а вот обед… Обед был целой церемонией, полной государственного значения и державного величия. Нет, не в плане каких-то там немыслимых блюд или роскоши убранства, да и ели мы отнюдь не с золотых тарелок, хотя и серебряными ложками. Императорский обед событие само по себе значимое, поскольку именно в обед можно было попасть в число тех, кто удостоен чести разделить трапезу с Августейшим монархом.
Разумеется, когда дело происходило в Кремле, то люди, приглашавшиеся к моему обеду, были самыми разнообразными. Это могли быть министры и прочие сановники, это могли быть генералы, прибывшие с фронта за новым назначением, это могли быть какие-то известные или просто интересные мне люди. Например, был у меня Шаляпин, обедал я с академиком Вернадским, а Циолковский привел Георгия в совершеннейший восторг своими рассказами о космических полетах и строительстве целого флота дирижаблей.
Но это было там, на твердой почве древнего Кремля. Здесь же, в поезде, соблюдался упрощенный походный вариант царской трапезы, хотя сам императорский обед конечно же никто не отменял. Просто проходил он в более узком составе, и, разумеется, пригласить я мог лишь тех, кто был со мной на «борту».
Ввиду траурного статуса нашей поездки особого веселья не наблюдалось, господин Суворин, обычно радовавший общество занимательными историями из репортерской или издательской жизни обеих столиц, все больше отмалчивался. Да и остальные были весьма сдержанными в речах и эмоциях. Николай был просто мрачен, его ненаглядная Аликс сидела с явной печатью осуждения всех и вся вокруг нее, которую она пыталась замаскировать жалобами на мигрень.
Не радовал общественность и новый министр Императорского двора и уделов. Генерал от инфантерии барон Меллер-Закомельский и так имел сложные отношения с окружающей великосветской тусовкой, а тут он еще и оказался возвращен из опалы, в которую его отправили при Николае. Что, естественно, не добавляло позитива в их персональные взаимоотношения.
И лишь генерал Брусилов чувствовал себя прекрасно, буквально лучась от удовлетворения и внутреннего самодовольства. Еще бы! Ведь он первым в числе двух генералов в России, кто был пожалован чином генерала империи – новым чином, который был введен мной буквально сегодня. Это была своего рода взятка высшему генералитету, поскольку я реформировал старый чин генерала-фельдмаршала, разделив этот фактически почетный чин на два – генерала империи и генерала-фельдмаршала империи. И если последний чин был все так же почетным званием, а не чином, то вот генерал империи превращался в чин реально достижимый, а это было весьма немаловажно. Дело в том, что практически весь высший генералитет был в Табели о рангах ограничен лишь вторым классом, поскольку генерала-фельдмаршала никому по факту не давали. Во всяком случае, на 1917 год не было ни одного живого реального генерала-фельдмаршала. Да и в целом ограниченность всей системы генералитета лишь тремя чинами создавала проблему того, что полными генералами были и командующие армиями, и командующие фронтами, и даже некоторые командующие армейскими корпусами, что создавало причудливые перекосы и неразбериху, особенно с учетом сложной системы старшинства по производству в чин. Во время той же Великой Отечественной в РККА было три генеральских и добавочно три маршальских звания. В общем, запруду полных генералов я приоткрыл, перспективу им обозначил и даже два производства в новый чин произвел. И если генерал Юденич сидел тихо и «не отсвечивал», то вот Брусилов явно чувствовал себя сегодня именинником и болтал без умолку. Что ж, уверен, что у него сегодня прибавилось недоброжелателей, мечтающих подставить баловню судьбы подножку. Сам же Брусилов наоборот мечтал отплясывать на могилках тех, кто радовался его временной опале.
Что ж, посмотрим, как будут развиваться события. Не исключено, что моя милость перетянет Брусилова в мой лагерь, ведь он человек болезненно честолюбивый и буквально мечтал о почете и признании его военного гения. Ну, а если наш новоиспеченный генерал империи уж слишком начнет играть в игры, недозволенные мной, то что ж, еще много всяких террористов бродит по России, так что исключать новый трагический эпизод совершенно невозможно, как и государственные похороны героя в связи с этим.
Был у меня еще один человек, который вызывал бешеную зависть и ярую ненависть не только всего двора, но и всего высшего света. И был таким человеком мой министр информации господин Суворин. Вернее, это я его так именовал для себя, ведь формально он был лишь главноуправляющим Министерства информации. Все дело в том, что, в отличие от большинства чиновников и прочих государственных людей, господин Суворин ни одного дня не провел на госслужбе и был призван мной сначала на пост директора РОСТА, а затем уже и в Министерство информации. И назначая Суворина директором РОСТА, я сразу присвоил ему гражданский чин действительного статского советника, что равнялось четвертому классу в Табели о рангах и соответствовало армейскому генерал-майору. Такой головокружительный взлет карьеры не мог не взволновать великосветско-чиновничью тусовку, а уж когда Суворин стал главноуправляющим Министерства, да еще и оказался у меня в явном фаворе… Ведь совершенно ясно, что если новый фаворит не оступится (или если ему не подставить ногу), то буквально через год он вполне может стать уже тайным советником и полноценным министром, а это, извините, совсем другой расклад и влияние.
Насколько мне было известно в этой тусовке у него было три прозвища: Бориска, Фаворит и банальное Выскочка, и сравнивали его с головокружительно взлетевшим из грязи в светлейшие князи Алексашкой Меншиковым. И многие ждали, что Суворин закончит так же, как и в свое время Меншиков, то есть в нищете, в опале и в Сибири. Но, как бы то ни было, если основная братия его люто ненавидела, то другая, пусть малая, но уже весомая часть тусовки, из числа молодых и еще не нашедших себе серьезного лидера, стала спешно ориентироваться на новую восходящую звезду в державной политике. Таким образом вокруг меня явно формировалась еще одна группа влияния, и я, во всяком случае пока, неофициально стимулировал развитие и укрепление позиций этой группы. Добавьте сюда еще группировку стремительно возвысившегося генерала Маниковского, и картина бурных интриг вокруг меня предстанет во всей красе.
– Ты желал меня видеть?
Я поднял голову. Для Николая на время поездки в поезде действовал режим «без доклада», посему я не удивился его появлению в дверях моего кабинета. Тем более что я действительно посылал одного из моих новых адъютантов с приглашением. Отпустив кивком полковника Абакановича, маячившего за спиной бывшего царя, я указал на кресло.
– Присаживайся, брат. Мы что-то в последнее время видимся лишь на официальных мероприятиях, да еще во время обеда. Что происходит?
Тот, усевшись, помолчал несколько мгновений, а затем нехотя ответил:
– Прости, но… Мне тяжело здесь находиться.
Смотрел он при этом куда-то на проносящиеся за окном унылые пейзажи ранней весны в Тверской губернии.
– Понимаю. Еще недавно из этого окна ты на мир глядел в ином качестве.
Николай резко разворачивается и гневно смотрит на меня:
– Понимаешь?! Да что ты понимаешь! Какое «иное качество»? Да я до сих пор не могу себе простить своего малодушия! Если бы я знал, к чему приведет твое царствование, я бы никогда не передал тебе корону!!! Двадцать три года каждодневных трудов погублены за какой-то месяц!
О, наконец-то братца Колю прорвало. А я все ждал, когда же это случится.
– Продолжай.
– Продолжать? Изволь! Что ты творишь?! Неужели ты не видишь, что ты ведешь Россию к погибели?! Все, за что ты берешься, рушится! Сколько людей погибло! И все из-за идиотских бредней, которых ты нахватался в великосветских салонах! Что ты затеял с землей? Что за идиотское Служение и всякая чушь про Освобождение? Как ты мог так поступить в отношениях с союзниками? Какие «Сто дней»? Сколько солдат положили, столько сил потратили! Как можно быть таким романтическим недотепой, Миша?!
И тут меня прорвало.
– Ты говоришь, двадцать три года? Вот и мне самому интересно услышать от тебя, как ты умудрился потерять власть после двадцати трех лет правления? Ты обвиняешь меня в том, что я разрушаю «всё»? Что – «всё»? Как можно разрушить то, чего нет? Что я от тебя унаследовал вместе с короной? Мятеж в армии, бунты в столицах, учрежденная тобой Дума возглавила смуту, а правительство твое вовсе разбежалось! Сотни тысяч твоих бывших подданных бродили по улицам с песнями и лозунгами «Долой самодержавие!». К моменту твоего отречения ты уже не имел ни власти, ни воли за эту власть бороться! Прежде чем обвинять меня во всем, задумайся и о своей роли в этом деле! Да ты просто постыдным образом дезертировал с места службы, а теперь ищешь, на кого бы свалить ответственность за свои промахи! Я наделал кучу ошибок, это верно. Но и ты не херувим! И нечего на меня вешать всех собак!
Николай вскочил на ноги. Ноздри его раздувались, лицо было бледным, лишь глаза горели яростным огнем.
– Моя вина лишь в том, что я в час помутнения рассудка отрекся от престола! Лишь в том, что трон, обретенный мной Божественным Провидением, я малодушно передал тебе!
И тут я выругался. Да так, что позавидовали бы самые продвинутые в этом вопросе боцманы торгового флота. Мля, накипело. Выругался за все время нахождения здесь и за все, что пришлось здесь пережить. Вы даже не можете себе представить это ощущение невыразимого сброса напряжения через эти проклятые ругательства.
Бывший император даже отшатнулся.
– Что, брат, удивлен? Нюхнул прозы бытия? Нахватался в великосветских салонах, как ты говоришь? А может, не там? Может, нахватался там, куда вся эта великосветская шушера и носа не кажет? Вот скажи, знаешь ли ты русский народ?
– Смею надеяться.
– Правда? И что дает тебе основание так полагать? Ты совершил много официальных поездок и тебя торжественно встречали? Ты провел тысячи смотров, парадов и Высочайших аудиенций? Ты даже выезжал на фронт? Ты принял тысячи верноподданнических прошений и дал тысячи званых обедов? Ты принял тысячи бравых рапортов? Очнись, брат! Нет той России, которая изображается в верноподданнических докладах!
– Оставь этот тон! Не делай из меня дурака! Неужели ты думаешь, что двадцать три года я правил, не понимая таких простых вещей?
– Да? А почему тогда сегодня я сижу в этом кресле, а ты в том? И не надо тут про малодушие и прочие атрибуты дешевой оперетки. Ты потерял власть вовсе не из-за этого!
– Ты лишь месяц на престоле, а уже таких дел наворотил, что и сказать страшно!
– А ты скажи!
– И скажу! Ты оттолкнул от себя старое дворянство, ты настроил против себя крупных землевладельцев, твои бредни о «Ста днях для мира» лишь укрепляют мнение о прогерманскости Романовых. Эти же опасные бредни полностью разложили фронт. Войска не желают больше воевать и в наступление уже не пойдут. Падение дисциплины на фронте достигло ужасающих размеров. Мы застыли в глупейшей позиции – не можем вести войну, но и не можем из нее выйти. Наш авторитет в глазах союзников бесповоротно потерян. Ты взбудоражил общество, и толпа желает перемен. Рабочие бузят. Крестьяне поверили твоим россказням о земле и теперь уж не отступятся. Мне продолжать? Твоя политика опасна, твоя политика самоубийственна, ты случайный человек на троне, полный опасных мечтаний и нереальных прожектов!
– Случайный человек? А может, я итог двадцати трех лет твоего правления, а? Не надо тут посыпать голову пеплом и сетовать на умопомрачение, приведшее к отречению. Изволь смотреть правде в глаза. Ты правил империей, не понимая народ свой.
– А ты, значит, понимаешь?
– Я прошел реальную войну, в отличие от тебя. Да, я знаю, что ты от всего сердца хотел быть хорошим царем. Да, я знаю, что многие образцы обмундирования и вооружения солдат ты испытывал на себе, совершая пешие переходы в полной выкладке. Ты действительно заботился о своем солдате, но поверь, это еще не значит, что ты реально понимаешь простого солдата и простого крестьянина. Что ты видел, покидая свои дворцы да поезд этот? Только то, что тебе хотели показать. Ты завшивленные окопы видел? Нет, тебе их не показывали. Сидел в них во время артобстрела? Нет, так близко к фронту ты никогда не приближался. Жрал с низшим чином его кашу? Нет, не ту образцово показательную, которую ты демонстративно изволивал откушивать во время Высочайших визитов в армию. А именно жрал то месиво, которое именуют кашей лишь на бумаге, вперемешку с землей и соломой, торопясь урвать момент между обстрелами? Знаешь, как выглядит нужник на фронте? Что ты, вообще, видел на войне? Знаешь ли ты, как костерят последними словами генералов вместе с тобой в придачу?! Я знаю думы солдат и знаю, чем дышит фронт. И я знаю, на что способен русский мужик. Будь моя воля, я бы законодательно утвердил обязанность русских императоров перед восшествием на престол отвоевать на фронте минимум год. Да не просто отсидеть в штабе, а именно так, как положено, в окопе, в обнимку со вшами, да в симфонии с пулями, летящими вокруг!
– Ты прекрасно осведомлен о том, что император не может этого всего делать и не имеет права подвергать стабильность империи мальчишескими героическими выходками! Ты сам сейчас едешь в Петроград, окруженный охраной выше всякой меры. Твои упреки по меньшей мере звучат странно! Я воевал бы ничуть не хуже тебя, имей я такую возможность!
Осаживаю назад, а то действительно как-то не так прозвучало.
– Не сомневаюсь, что ты бы воевал храбро и был бы прекрасным командиром. Я не подвергал сомнению твою доблесть, а лишь описывал проблему ограниченной возможности тебе приобрести практический личный опыт. Прости, если прозвучало в моих словах что-то обидное для тебя.
– Пустое.
Николай опустился в кресло. Что ж, эта моя оплошность по крайней мере сбила градус накала страстей, а то мы расшумелись на весь вагон. Представляю, что там сейчас в голове у моего адъютанта. А то еще придется его убить. Почти шутка.
Мой собеседник меж тем вновь заговорил:
– В чем-то ты, разумеется, прав. Но все равно я не понимаю логики твоих действий. Да, ситуация в конце февраля вышла из-под контроля. Да, тебе удалось удержать страну от анархии и революции, сформировав новое правительство и восстановив какое-то подобие порядка. Но я решительно не понимаю и не принимаю твоих дальнейших поступков. Вместо того, чтобы продолжить стабилизацию ситуации и готовиться к решительному наступлению на фронте, ты устроил сплошной переполох! Твои метания вызывают недоумение у всех. И у меня особенно.
– Если мои действия вызывают у тебя такое недоумение, то почему ты не пришел и не спросил? А вместо этого сказался больным и уехал в Крым?
Он пожал плечами.
– Я счел неправильным давать советы, когда меня о них не спрашивают. Если уж я передал трон тебе, то непрошеные советы выглядят сплошным фарисейством с моей стороны. У меня были все возможности воплощать свои же советы в жизнь. Теперь что уж. Поздно.
– Тут ты не прав, брат. Я никогда не отказывался и не отказываюсь от твоих советов. Глупым мальчишеством будет подобная самонадеянность с моей стороны. У нас сложилась уникальная ситуация, которой в истории России я не припомню. Тебе в свое время приходилось набивать шишки самому, когда ты внезапно и неожиданно стал императором. Я помню твою растерянность. Сейчас же за твоими плечами опыт двадцати трех лет правления. Ты знаешь двор, знаешь множество людей, знаешь политические и прочие расклады. Ты наработал огромный опыт управления и манипулирования чужими интересами, амбициями и страстями. Да, ты наделал немало ошибок, приведших тебя в результате к отречению. Но твой опыт от этого не стал менее ценным. Я же знаю жизнь с другой стороны. Никогда еще российский монарх не имел такого практического опыта, который есть у меня, и возможности взглянуть на мир под другим углом зрения. Наш совместный опыт и наши знания должны вместе служить России.
Николай пожал плечами.
– Судя по тому, что твои реформы вызывают у меня оторопь и неприятие, ты вряд ли нуждаешься в моих советах. Они тебе не понравятся.
Иронично смотрю на него.
– Что за кокетство? Я что, тебя, как барышню, уговаривать должен? Твой император испрашивает твоих советов, а ты ведешь себя как не пойми кто.
Бывший самодержец потер пальцами глаза.
– Прости. Я плохо спал эту ночь. Да и не только эту.
– Аналогично.
– Верю.
Мы помолчали.
– Хорошо. Давай с чистого листа. – Николай вздохнул и уселся поудобнее. – Если ты желаешь моих советов, то я должен понимать ход твоих мыслей и цели, к которым ты ведешь Россию. Готов ли ты ответить на некоторые мои вопросы?
Пожимаю плечами.
– По мере сил. Спрашивай.
– Что ж…
Он задумался на несколько секунд, затем задал свой первый вопрос. Неожиданный вопрос.
– В чем моя главная ошибка?
Я смотрел ему в глаза и понимал, что именно этот вопрос терзал его все это время. Не мои выходки, не прочие потрясения, а именно это – где он ошибся?
– Ты не возглавил перемены.
– Что?
– Ты не возглавил перемены.
– Объяснись.
– Изволь. Ты прекрасно знал всю неповоротливость имперской машины.
– Разумеется. И что дальше?
– Ты прекрасно знал и видел, что России нужна модернизация, что Россия отстает от передовых держав во всем, что империя, как и во времена Крымской войны, слишком долго живет прошлым и не может адекватно реагировать на изменения в мире. Паровые бронированные корабли вошли в нашу привычную бухту, а мы встречаем их изжившими себя парусниками. Но понимая и принимая необходимость изменений, ты отказался принять и признать необходимость отказа от отжившего. Невозможно навесить современную броню на парусник, когда даже броненосцы уже отжили свой век. Вся беда твоей политики, раз уж мы в кои-то веки говорим откровенно, в том, что ты не нашел в себе сил возглавить модернизацию.
– Посмотри статистические отчеты и убедись, сколь много было сделано в вопросах модернизации за двадцать лет!
– Нет, я не об этом. Да, строились заводы, железные дороги и прочее. Да, Россия конца прошлого века и нынешняя Россия, это, конечно, две разные России. Но… Как бы тебе объяснить…
– Уж потрудись.
Я встал и прошелся по кабинету. Наконец я ответил, глядя на пролетающие мимо окна пейзажи:
– Самым ругательным словом в России всегда было слово «революция». Это понятие настолько пугало, что даже попытка реформ вызывала отпор всей вертикали власти. Революция. Пылающие усадьбы, баррикады на улицах, все то, что возникает в голове при этом слове. Разумеется, мы делаем все, чтобы избежать подобного. Но жизнь не стоит на месте. Россия – вторая по площади территории держава мира. Но у нас регулярно случается голод. Отчего? Оттого, что у нас крайне неэффективное сельское хозяйство. Урожайность минимальна, техники практически нет, лошадей мало, зато едоков у нас с каждым годом все больше и больше. Кирилл мне давеча даже доказывал полезность войны в вопросе сокращения количества этих самых едоков и смягчения земельного вопроса.
– Мне эта точка зрения знакома.
– Разумеется. Всегда проще уменьшить количество едоков, чем более эффективно управляться с землей. Прелестно – пусть дохнут крестьяне, лишь бы помещикам гарантировать комфорт и благополучие. А ответь мне – какой век на улице?
Николай раздраженно поморщился.
– Давай обойдемся без риторических вопросов.
– Отнюдь! Это не риторический вопрос, поскольку многие власть предержащие до сих пор ведут себя так, как будто на дворе восемнадцатый век, а мужик – их движимое имущество. Но давай признаем, мужика в 1861 году крепко надули. Освободили без земли и еще и заставили за землю платить десятки лет. А все потому что наш царственный дед не решился ссориться с помещиками. Результат – голод, обнищание и отсталость России. Нам нужен промышленный рост и индустриализация, но мы не имеем ни свободных рабочих рук, ни достаточно продовольствия, чтобы эти рабочие руки прокормить, ни даже достаточно урожайности, чтобы прокормить хотя бы тех, кто обитает в деревне. И у нас нет платежеспособного внутреннего рынка, чтобы говорить о нормальном развитии промышленности и торговли. Разумеется, можно устроить очередную войну, положив в могилы лишние рты, но вместе с ртами мы хороним и рабочие руки, которые совсем нам не лишние.
– Все это понятно. Ничего нового ты не сказал. Так было десятки лет, и мне эта проблема, разумеется, знакома. Да, земельный вопрос так или иначе нужно было решать. Правительство господина Столыпина много сделало по этому вопросу. Да и последующие правительства приложили определенные усилия. Мы двигались в этом направлении, и лишь война помешала довести дело до конца. Но я все же решительно не понимаю, зачем ты затеял возню вокруг этого вопроса именно сейчас? Я наоборот делал все от меня зависящее, чтобы не раскачивать ситуацию в ходе войны. Ты же поступил иначе и, как мне представляется, поступил весьма опрометчиво!
– Опрометчиво было начинать войну, не решив этот главный вопрос. Впрочем, бьюсь об заклад, что практически все европейские правительства сейчас проклинают свою легкомысленную самонадеянность. Конечно, война, которая за четыре месяца разрешит все накопившиеся между державами противоречия, выглядела очень привлекательно. Но что мы все получили в итоге? Миллионы уставших подданных, имеющих в руках оружие, но не имеющих никаких реальных личных причин сидеть в окопах и кормить вшей. Ты знаешь, что сейчас происходит на фронтах всех воюющих держав. И наша армия не самая худшая в этом вопросе сейчас. Посмотри на ту же Францию.
– Но это же ты своими «Ста днями» усугубил ситуацию! Да, солдаты устали, но кампанию этого года мы вполне могли осилить! Последняя битва, и война была бы победно окончена!
Качаю головой.
– Последняя битва обернулась бы революцией. Ни у одной из сторон нет сил прорвать фронт. Все наши эпохальные победы в этой войне – это лишь прыжки туда-сюда на небольшие расстояния, которые при этом просто заваливаются трупами. Поверь мне как непосредственному участнику событий. Но я не об этом. Я о том, что война обострила все наши внутренние противоречия. Если в событиях 1905–1907 годов власти удалось подавить все выступления, то сейчас ситуация в корне иная, ведь миллионы недовольных сейчас мобилизованы в армию, и мы сами им дали в руки оружие. Мы сами себя загнали в ситуацию, когда должны идти на уступки или хотя бы демонстрировать перспективу таких уступок. До тех пор, пока война не будет закончена и пока эти миллионы не вернутся домой, сдав свое оружие на склады, мы будем вынуждены заигрывать с ними. Иначе они возьмут все сами, и нам всем крайне не поздоровится. В моей политике не так много безумия, как это может показаться, брат.
Петроград.
6 (19) апреля 1917 года
Второй ледоход. Задули ледяные северо-восточные ветры, принеся в город не только стылую промозглую погоду, но и вновь наполнив Неву многочисленными льдами. В этот раз льдами Ладожского озера. Огромные льдины перемежались с дробным ледяным крошевом, возникающие тут и там заторы, нерукотворные плотины, неожиданные запруды и все то, что так часто заставляет человека завороженно и неотрывно смотреть на тот самый ледоход, который не являет собой ничего нового и в то же время является чем-то абсолютно неповторимым и уникальным, да так, что даже зароговевшая душа самого заскорузлого крестьянина…
– О чем ты думаешь?
Вздрагиваю и оборачиваюсь. О, да, мой незабвенный братец Коля, кто бы еще рискнул ко мне подойти в такой ситуации?
– Думаю. О смысле смерти и жизни.
– Что, прости?
Делаю неопределенный жест. Час назад закончилась церемония государственных похорон вдовствующей императрицы и членов Императорской Фамилии. Новые гробницы Петропавловского собора и великокняжеских усыпальниц приняли гробы старой имперской элиты. Империя, в лице допущенных к похоронам лиц, простилась со своими… Своими кем?
– Знаешь, есть такое выражение: «Они погибли не зря».
Николай покосился на меня и осторожно кивнул. А я продолжил:
– В бытность генералом мне частенько приходилось посылать подчинённых в атаку. И не просто посылать, а, как это на войне бывает часто, решать, кого послать на верную смерть, а кого спасти, дав шанс послужить Отечеству в будущем. Предвосхищая твою реплику скажу – да, Верховный главнокомандующий посылает в бой куда большее количество солдат. Но нет, позволю тебе возразить – это все ж таки совсем не то же самое. Когда ты в Ставке, когда ты далеко от передовой, ты не воспринимаешь солдат как живых людей. Для тебя они лишь цифры. Боевые потери. Неизбежные боевые потери. Прогнозируемый процент потерь. Приемлемые боевые потери. Или неприемлемые. Но для меня многие из них это те, кто был знаком мне лично – я с ними был на марше, я с ними разбивал лагерь, я с ними шел в атаку. С кем-то ел, с кем-то обменивался шутками. И потом я их недрогнувшей рукой посылал на смерть. Но это солдаты. Разумеется, каждый из них предпочел бы жить дальше. Но он дал присягу, он взял на себя обязательства, он, в конце концов, обещал положить жизнь за Отчизну. Если понадобится, конечно. Но сегодня и позавчера мы хоронили тех, кто случайно погиб от взрыва. Можно ли сказать, что они погибли за Отечество? И что они погибли не просто так? У меня нет ответа, Никки.
Льдины проплывали мимо нас в своем торжественном и мрачном движении. Ломка старого и движение к новому. Красивые слова, являющие собой лишь суть иллюстрации катастрофы. Завораживающее зрелище с берега, но хочет ли кто-нибудь оказаться посреди этого «великого перелома»?
– Тебе приносили присягу многие десятки миллионов подданных. Тебе, как никому другому в России, знакомо то, о чем я говорю. Люди вверили нам свои судьбы. Да, нас не выбирали на каких-нибудь, прости Господи, демократических выборах. Власть императора сакральна и священна. И подданные, вверяя нам свое будущее, верят, ну, или как минимум надеются, что верховный правитель знает, что делает и куда он ведет свой народ. Уверен, что ты понимаешь, о чем я говорю. Я не хотел этих смертей. Я, вообще, хотел предотвратить миллионы смертей. Но… Господи, как же тяжело…
Я судорожно вдохнул холодный воздух старой имперской столицы.
Николай положил руку мне на плечо. Но ничего не сказал. Какие тут могут быть слова? Лишь фальшь.
– Потери. Потери…
Мы стояли рядом у парапета крепости и смотрели вниз, туда, где темные воды из глубины России несли старый лед, освобождаясь от груза минувшей зимы, от груза прошлого.
– Жизнь полна сюрпризов. Часто эти сюрпризы весьма неприятны. Жизнь вообще часто малоприятная штука. Но жизнь продолжается, так или иначе…
Льдины плыли мимо нас.
– Впрочем, кому я вру. Тебе, как никому другому, знакомы эти терзания. Бремя императора. Кому, как не императору, судить о напрасности жизни и смерти? Ведь мы даже лишены этого самого простого человеческого права – подохнуть в свое удовольствие. Нам недоступны даже такие простые радости смерти, как умереть, прикрывая собой отступающий полк. Даже застрелиться император права не имеет. Сказочное свинство, между прочим. Проклятая должность…
Как же мне реально тяжело…
– Смерть и жизнь. В чем смысл смерти и жизни? Вероятно, еще со времен первых людей этот вопрос волновал человечество. Ты знаешь, сколько народу погибнет в предстоящей гражданской войне, если она, не дай бог, случится? Миллионов десять, а может, и двадцать. Брат на брата и вся страна в пепел. Но дело не в этих оплакиваемых миллионах, а в судьбе самой России. Тогда, в Могилеве, я тебе предсказывал судьбу твоей семьи, тебя и всех нас. Но что мы по сравнению с кошмаром всей России? На карту поставлены не наши судьбы, как бы нам ни было тяжело хоронить сегодня родных нам людей. На карту поставлена Империя.
Ветер леденил мое лицо, но щеки мои пылали.
– Месяц назад по льду Невы я добрался с этого берега на тот. Я мог провалиться под лед. Я мог погибнуть при взрыве в Зимнем. Я мог погибнуть при взрыве на Красной площади. И много где еще. И если до этого я рисковал погибнуть на фронте, зная, что моя гибель не потрясет основы империи, то теперь мне постоянно приходится задумываться над тем, что гибель императора может изменить судьбу всей России. Сколько наших предков погибли в результате переворота или даже глупого взрыва террористов? А ведь сколько они могли бы сделать для страны и как изменилась бы судьба России при этом!
Невидяще смотрю на крошево на реке. Вчера у нас был долгий разговор, и разошлись мы уже перед самым прибытием. Мы многое обсудили и, как мне показалось, во многом поняли друг друга. Но что-то все же осталось недосказанным. Что нужно сказать.
– Прости, я наговорил вчера тебе жестоких глупостей. Порой меня заносит, и я кичусь самим фактом того, что я, мол, такой весь герой, воевал, водил полки в атаку, на пулеметы и все такое. Быть императором куда тяжелее, несмотря на весь этот внешний лоск. Знаю, что тебе было также тяжело. В том числе от мысли о наследовании твоего престола. Признаюсь, меня ужас охватывает от того, что, если со мной что-то случится, то трон достанется… Кому достанется? Павлу? Он сразу же отречется. Дмитрий погиб. Кто следующий? Смертельно перепуганный Николай Николаевич? Императорская Фамилия утратила волю и силы править. Но кто вместо нас? Республика? В России? Нет уж, увольте, закончится все такой катастрофой, что и уму сложно представить.
Мы помолчали. Сзади на почтительном расстоянии толпились остальные члены Императорской Фамилии и имперские сановники. Но никто не рисковал подойти к нам ближе, равно как никто не желал первым покинуть Петропавловскую крепость. Стояли, переговаривались, томились.
– Император лишен права на фразу «Он погиб не зря». Только категория «Жизнь его была ненапрасной» имеет право к существованию в нашем случае! Ты говорил, что я романтик, нахватавшийся идиотских идей. Да, я хотел, нет, я по-прежнему хочу дать нашему народу новую жизнь. Жизнь, за которую будет не стыдно. Жизнь, которая внесет Россию в передовые державы мира. Жизнь, при которой каждый российский подданный сможет с гордостью сказать: «Я – русский!» Только во имя этого стоит жить. Нет, только во имя этого и стоит править.
Глава XI. Пролог новой истории
Москва. Кремль. Дом империи.
8 (21) апреля 1917 года
Я молча разглядывал маркиза делла Торретта. Тот явно чувствовал себя не в своей тарелке и даже в чем-то виноватым. Хотя персональной вины личного посланника короля Виктора-Эммануила III в разразившемся скандале особой не было, но как представитель моего итальянского царственного собрата он нес определенную моральную ответственность за происходящее в королевском доме Италии.
– И как это могло произойти?
Маркиз покосился на газету, которую я держал в руках. Печально вздохнув, итальянец покачал головой:
– Юные особы часто несдержанны в своих желаниях и опрометчивы в поступках. Мудрость даже особам королевской крови приходит с годами.
– Я не о письме ее высочества. Тем более что я не вижу в нем ничего предосудительного. Я об этой гнусной статейке в этой паршивой французской газетенке.
Представитель итальянского двора сделал неопределенный жест.
– Расследование показало, что написанное ее высочеством письмо вашему императорскому величеству было похищено одной из фрейлин и через любовника передано в прессу. Разумеется, за весьма щедрое вознаграждение.
– Надеюсь фрейлина уже под арестом и дает показания?
– Увы, она сразу же покинула Рим. Думаю, что она уже в Швейцарии, а может даже во Франции.
Тарабаню пальцами по подлокотнику кресла. Да, скверная история. Весьма и весьма. Пусть в этом времени нет интернета и прочих блогеров третьего тысячелетия, пусть до изобретения понятия и слова «папарацци» еще полвека, но таблоиды и охочие до сенсаций репортеры были и здесь. Особенно, если их «расследования», как и в мое время, служили лишь прикрытием для деятельности спецслужб и каналом вброса компрометирующей информации на противников. Нет, мне-то с этого никакого горя нет, но вот юную принцессу Иоланду в этой гадкой публикации выставили весьма в неприглядном свете. Причем из статьи можно было сделать сразу два вывода: что принцесса влюблена в меня по уши и успешно настраивает своего венценосного папашу не только выдать ее замуж в Россию, но и сделать русским всяческие услуги и протекцию в международных делах. Вторым выводом была обратная версия, что это сам Виктор-Эммануил имеет виды на более плотный союз с Россией и готов даже подложить свою дочку русскому варвару. И обе эти версии в качестве доказательства приводили украденное письмо и инициативу итальянского короля о переводе бригад Русской Императорской армии из Франции в Италию.
Нужно ли говорить, что разразился скандал? Напрягся король, напрягся папа римский, про морально-психологическое состояние бедной Иоланды и подумать страшно.
– Как все восприняла ее высочество?
Маркиз сделал неопределенный жест.
– Сложно. Но держится.
– Понятно. Разобрались с тем, откуда у нее возникла такая идея?
– Нет. Она утверждает, что это ее самостоятельное решение.
Так значит. Молодец. Не сдает своих. Хотя есть у меня подозрение, что без двух черногорских великих княгинь в этом деле не обошлось. Но пока это лишь догадки. Нужно будет узнать подробности.
В сущности, не произошло ничего эдакого. Сам текст письма был передо мной и не содержал ничего слишком бойкого или вызывающего. Да, было несколько восторженных фраз, поздравления с моим восшествием на престол, несколько возвышенных эпитетов, восхищение заботой нового русского императора о простом народе, восторг от идей Служения и Освобождения, а также горячая поддержка наших инициатив в борьбе за всеобщий мир. И бесконечная печаль, и соболезнования по поводу взрыва на Красной площади, ставшего причиной гибели сотен верных русских подданных. В общем, ничего фривольного или неосторожного в письме не было даже по меркам чопорного 1917 года, не говоря уж про родной мне 2015-й. Если бы не контекст, соус, под которым его подали во французской прессе. И если бы не международная обстановка.
– Фотография принцессы также была украдена вместе с письмом?
– Да, ваше величество. Но ее высочество утверждает, что фотографию она посылать не собиралась. И надпись на обороте не делала. Хотя почерк очень похож. Думаю, что это подделка.
«Цезарю нашей эпохи». Да уж. Почерк действительно похож. Впрочем, для профессионала это не проблема.
– И что думаете делать?
– Правительство его величества вызвало в МИД посла Франции, где ему был заявлен решительный протест. Он обещал довести его до официального Парижа, но я не жду никаких результатов, сами знаете, что во Франции сейчас творится.
Это да, творилось там весьма и весьма… После всплеска антивоенных настроений, раздутых моими и германскими «Ста днями для мира», и военной катастрофы, последовавшей за провалом наступления Нивеля, беспорядки охватили почти всю Францию. Митинги, баррикады, войска, отказывающиеся выполнять приказы… Самое интересное, что, судя по агентурной информации, власти Франции все больше рассчитывали на то, что немцы перейдут в наступление и это мобилизует общественное мнение и поможет восстановить порядок на волне патриотического подъема. Но немцы, пользуясь объявленными нами и ими «Ста днями», сидели тихо и явно терпеливо ждали, чем в Париже дело кончится. Британцы были заняты своими проблемами, а в самой французской армии реально боеспособными оставались лишь некоторые части, оставшиеся от старой кадровой армии, да полки, укомплектованные чернокожим воинством, прибывшим из колоний. Но для сенегальцев и прочих алжирцев все эти лозунги о Республике, свободе-равенстве-братстве и остальные бредни оставались чем-то находящимся вне их понимания.
Ну, да ладно. Пусть им всем. А вот девочку нужно поддержать, а с этой ситуацией надо разобраться. И не только потому, что у меня на принцессу в теории могли быть виды. Просто не люблю, когда маленьких обижают, да еще и меня в это впутывают. И кто-то за это ответит. И есть у меня еще парочка мыслей на сей счет.
Москва. Большой кремлевский императорский дворец.
8 (21) апреля 1917 года
Андреевский зал был полон. Торжественное заседание обеих палат российского парламента близилось к своему завершению. Голосование завершилось и завершилось единогласно. Председатели Государственной Думы и Государственного Совета поставили свои подписи под эпохальным документом, придавая юридический статус «Акту всенародного единения вокруг Священной Особы его императорского величества государя императора Всероссийского Михаила Александровича».
Акт был не просто декларацией, а фактически последней точкой на самой последней странице старой истории. С этого часа российский парламент объявлял о своем самороспуске и о временной передаче всей полноты власти в руки императора. Теперь я мог до самого конца войны править как истинный самодержец, власть которого отныне не ограничена ничем. Кроме самого императора и законов империи.
Принимаю из рук председателя Государственной Думы подписанный «Акт» и кладу его на специальный столик. Всё. Абсолютная власть. Ты этого хотел? Ага, прямо спать не мог, так хотел.
Беру со столика вторую папку и раскрываю ее. В зале повисла полнейшая и торжественная тишина. Лишь скрип пера моей ручки. Размашисто вывожу внизу документа: «МИХАИЛ».
Вот и все.
– Верные наши подданные!
Кажется, в зале даже перестали дышать.
– Сим объявляется наш Высочайший Манифест о даровании нами всем верным нашим подданным нового Основного закона – Конституции Российской империи!
Зал взорвался восторженными криками, запели «Боже, царя храни!», почтенные депутаты поздравляли друг друга словно студенты, сдавшие наконец выпускные испытания и теперь свободные во всех смыслах этого слова. Кажется, они до последнего не верили, что я это сделаю и выполню нашу договоренность. Ради принятия Конституции они пошли на все, включая объявление о собственном роспуске до конца войны. Нет, я своим указом мог их созвать в любой момент, но это же уже будет после.
– Внести новые государственные символы Российской империи!
Внесли новый имперский флаг – Знамя Служения и новый герб – двуглавого золотого орла на красном фоне. Вновь «Боже, царя храни!» гремит под сводами древнего зала.
Начиналась новая эпоха в жизни России и открылась новая страница истории.
– А ты – жулик!
– Разумеется. Ты только узнал об этом?
– Твоя хваленая Конституция почти ничем не отличается от действовавшего прежде «Свода основных законов Российской империи».
– Зато они получили конституционную монархию, которую так желали. И даже ответственное министерство, которого так добивались. Знаешь, брат, если бы ты не цеплялся за термины и обозвал свой Манифест 17 октября Конституцией, ты бы не имел и половины тех проблем, которые пришлось преодолевать в реальности. Ты видел, как они радовались? Ну, чисто дети! Волшебство слов и символов. И никакого мошенничества.
Николай иронично заметил:
– Символы – это хорошо, но голосовали-то они большей частью припертые к стене папками Следственного комитета и угрозой ареста. Пример повешенных на Болотной площади прежних руководителей Госдумы делал твои аргументы очень убедительными. Иначе они никогда бы не проголосовали за свой самороспуск.
Пожимаю плечами.
– Эти неважные подробности вряд ли будут отражены в будущих учебниках истории, брат.
Я повернулся уходить, но затем вновь обернулся к бывшему царю:
– И ты никогда не задумывался над тем, почему я перво-наперво создал Министерство информации и выделил туда столько средств?
– Государь!
Оборачиваюсь к спешащему министру иностранных дел Свербееву.
– Государь! Во Франции переворот! Военные захватили президента и правительство!
– Нивель или Петен?
– Нет, государь. Какой-то капитан Жак Садуль…
Уважаемый мистер Уэллс!
Благодарю Вас за Ваше письмо, за Ваш живейший интерес к идее Освобождения и инициативе «Ста дней для мира». Высказанные Вами мысли показались Мне весьма интересными. Являясь давним поклонником Вашего творчества и зная о Вашей популярности среди Моих подданных, Я приглашаю Вас посетить Россию. Уверен, что наша личная встреча была бы интересна и полезна не только для нас, но и для всего человечества.
Не могу не отметить, что Ваши произведения несут в себе не только и не столько развлекательную или просветительскую составляющую, но и часто являются определенным пророчеством. Например, все человечество может с ужасом находить в идущей сейчас Великой войне те черты, которые так блестяще были описаны Вами в Вашем романе «Война в воздухе». Пусть нынешняя война и отличается от описанной Вами, но итог ее – всеобщее истощение и потеря цивилизации – явно угрожает сегодня человечеству, если мы – все люди доброй воли – не остановим это безумие.
Отдельно хотел бы коснуться ваших романов «Машина времени» и «Война миров», в которых также есть пророческие моменты. Мир морлоков ужасен, но вполне реален, если не предпринять решительных шагов по реформированию всей человеческой жизни и общественных отношений, на противоречия которых Вы так верно указали. Что же касается «Войны миров», то тут угроза представляется Мне куда более реальной, чем это может показаться на первый взгляд.
Мировое научное сообщество пока не может дать определенный ответ на вопрос о том, есть ли жизнь на Марсе, Венере или на других планетах Солнечной системы. Многие ученые сходятся во мнении, что признаки такой жизни наблюдаются, а это значит, что человечество не может игнорировать эту возможную опасность. Пренебрежение такой опасностью может поставить всех нас в положение, в котором находились дикие народы обеих Америк, Африки и Азии, не знавшие о наличии в Европе высокоразвитой цивилизации и узнавшие об этом, когда было уже слишком поздно.
Человечество должно бросить все свои силы не на войны с себе подобными, а на предотвращение угрозы из межпланетного космического пространства. Силы, время и ресурсы должны тратиться на исследования других планет, нахождение средств и методов защиты землян от возможного вторжения. Если разумные существа на Марсе, Венере и прочих планетах существуют, то мы должны узнать о них все, оценить степень их развития, их потенциальную агрессивность и возможную для нас угрозу или пользу. Тем более что нельзя исключать того, что будущее отпустило нам не так много времени и мы должны готовиться к возможному прибытию космических Колумбов, за которыми прибудут космические Кортесы, Писарро, Альмагро и аналогичные им завоеватели диких народов, к коим земляне пока, к сожалению, и относятся.
Не исключено, что времени нам отпущено даже меньше, чем мы можем полагать. Например, никто не знает, что послужило причиной той грандиозной катастрофы, которая случилась в Сибири в районе реки Подкаменная Тунгуска восемь лет тому назад. Наука не может ответить на вопрос, был ли это огромный метеорит или же катастрофу потерпел марсианский космический аппарат, стали мы невольными свидетелями природного явления или же нам явлено грозное предупреждение о грядущем вторжении… Мы не знаем, поскольку к месту катастрофы не была отправлена ни одна экспедиция. Быть может, неведомый посланец Красной планеты ждет своего часа в сибирской тайге, пока человечество беспечно играет в войны, теряя драгоценное время.
Риск инопланетного вторжения существует, и ни одно правительство Земли не вправе его игнорировать. Мы должны говорить об этом, заниматься этим и готовиться к этому. Нам нужны широкие исследования в этой области, нужны новые, более мощные и совершенные телескопы, нужна настоящая международная программа изучения планет, которая позволит своевременно выявить потенциальную угрозу нашему существованию.
Не следует забывать также о другой угрозе, исходящей из космического пространства. Недавние исследования мистера Бэрринджера убедительно доказали метеоритное происхождение знаменитого Аризонского кратера. Уверен, что основную часть куда более масштабных кратеров на поверхности планеты мы пока просто не замечаем или они скрыты в толще океанов. Но и эта рана, обнаруженная на поверхности Земли, явно демонстрирует нам всю нашу незащищенность перед внеземными угрозами. Угрозами настолько сильными и опасными, что человечество просто обязано сделать все, чтобы презреть всю нашу мелочную сиюминутную суету и принять вызов, брошенный нашей цивилизации.
Отдельно хотел бы отметить Ваш роман «Освобожденный мир», пугающий образ которого никого не может оставить равнодушным. К счастью, человечество пока не достигло такого уровня технического развития, чтобы устроить войну с применением описанных Вами атомных бомб. Обладание энергией такой ужасающей мощи в условиях разрозненного, безответственного и враждующего мира может привести к чудовищным последствиям и гибели всего живого на нашей планете.
Бурные события, свидетелями которых ныне стало все человечество, показывают со всей определенностью, что мир стоит на пороге эпохальных изменений.
Сумеет ли Человек взойти на новую ступень технического и социального развития или же споткнется и упадет с лестницы эволюции, будут ли наши усилия направлены на созидание, или же хаос и рознь отбросят людей на целые эпохи в прошлое – все это зависит от каждого из нас.
Буду рад обсудить при нашей личной встрече эти проблемы и варианты их решения. Предлагаю также организовать международную конференцию, на которую пригласить лучшие умы науки, литературы и общественной жизни, для обмена мнениями на эту животрепещущую тему.
Уверен, разрозненное человечество должно объединиться, стать единым и свободным сообществом солидарных и просвещенных людей. Будущее не за отдельными нациями, а за всеми землянами, объединившимися в гармоничное и справедливое сообщество – Союз Человечества.
От осознания этого и от воплощения в реальность зависит само выживание нашего мира. Только совместными усилиями мы сможем создать собственные космические корабли и достигнуть других планет. Если там есть разумная жизнь, то мы вступим в равноправные взаимовыгодные отношения или будем в состоянии защитить Землю. Если планеты не имеют разума, то эти миры пригодятся нам самим. Вся безграничность ресурсов космоса поступит в распоряжение землян, и мы перестанем полагаться на волю слепого случая и сможем предотвратить любые внешние угрозы. Мы должны направить усилия на технический прогресс и на объединение человечества вокруг этой великой цели.
Примите и проч.
Михаил, император Всероссийский