Какая-то сволочь наступила мне на ногу и, буркнув формальные извинения, исчезла в толпе. Да, тут тебе не парад. Ничего не попишешь, назвался штабс-капитаном – не зевай, дорогу тебе расчищать никто не будет, скажи спасибо, что незримая для окружающих охрана бдит и серьезных эксцессов не допустит. Впрочем, генерал Климович решительно зарубил мое первоначальное желание побродить в окрестностях Сухаревской башни, заявив, что никакая охрана в толпе на местном рынке меня не убережет, если не раскрывать мое инкогнито. И хорошо, если просто кошелек подрежут, а можно и на удар ножом нарваться за здорово живешь.
Да, МВД борется, вон Анцыферов целый доклад представил, касаемый…
– Поберегись, православные!
Я отпрянул от края мостовой, пропуская едущего с Камергерского переулка ломового извозчика, подвода которого была нагружена каким-то хламом, торчащим во все стороны. Тот покатил себе дальше, выкрикивая предостережения, весело переругиваясь с прохожими и другими возницами. Да, здесь тебе не Марфино. Смотри по сторонам, под копытами ломовой лошади или колесами трамвая тебя никакая охрана не спасет.
Вообще, как мне показалось, на улицах стало как-то оживленнее, чем это было месяц назад. Как-то бойчее, веселее, что ли. Даже по сравнению с временами до Кровавой Пасхи, потрясшей всю Москву. Стало больше прохожих на улицах, как-то активнее пошла торговля, люди стали приветливее.
Внезапно какая-то бабка меня перекрестила. От неожиданности я даже остановился.
– Ты чего, добрая женщина?
Она вздохнула и ответила загадочно:
– Вот и тебя Господь сберег. Значит, и мого Ваньку убережет. Скоро к семье вернется, сыночек мой.
Я сообразил.
– С фронта?
Та кивнула.
– С него, будь он неладен. Но уберег Господь народ свой, уберег Россию-матушку. Мир скоро. Домой солдатики вернутся. И Ванька мой вернется. Попомни мое слово, соколик!
Обнимаю старую женщину и говорю ей:
– Верь, мать, вернется твой Ванька.
Та кивнула и вытерла глаза платочком.
Я шел по Тверской и уже иными глазами смотрел на окружающих меня людей. Да, именно вот это ощущение скорого мира роднило настроение горожан. Словно после долгой и тяжелой зимы вновь показалось солнышко, забежали ручьи, зачирикали воробьи, весело забрехали собаки, и даже лошади с большей охотой потянули по улицам свои экипажи или подводы.
Появились на улицах гуляющие, заулыбались барышни, и даже наряд сестер милосердия смотрелся именно как наряд, а не как серая униформа. Жизнь возвращалась в Москву, в Россию и в Европу. Насколько я мог судить по докладам, даже во Франции скорое заключение мира считали делом совершенно решенным. Что уж говорить о той же Италии. Князь Волконский шлет весьма оптимистические депеши из Рима, и не только касаемо близящегося перемирия.
– Ваше благородие, расстегайчиков не желаете? С мясом, с рыбой?
Я рассмеялся.
Да-да, охотно-с. Наверняка, шельмец, твой расстегайчик еще этим утром лаял или мяукал. Хорошо, если не попискивал. Шаурмячных тут еще не придумали, торговали все больше вразнос, но суть подобной коммерции от этого не менялась. А есть рыбу из Москва-реки начала XX века я бы и врагу не пожелал, учитывая, что об экологии в эти времена толком и не слыхивали.
– Нет-нет, любезный. Не сегодня!
Улыбаясь, качаю головой и продвигаюсь дальше по тротуару, стараясь держаться дальше от бордюра. Не хватало только огрести от проезжающего транспорта, который движется тут самым диким образом. И пока ничего с этим поделать нельзя.
Движение по улицам Москвы весьма оживленное, а улицы, в том числе и Тверская этого времени, крайне узки, да еще и норовили изгибаться из стороны в сторону. Увы, это не прямые проспекты моего бывшего времени. Нынешняя Тверская скорее походила на Большую Никитскую, какой я ее помнил в начале третьего тысячелетия, чем на широкую главную улицу огромного мегаполиса. А, впрочем, разве прямые и широкие проспекты сильно спасали в будущем Первопрестольную от пробок? Ну, разве что во времена СССР, когда улицы уже были широкими, а автомобилей на этих улицах было еще мало. В нынешнее же время, мы находились на этапе, когда улицы еще узкие, а всякого транспорта уже более чем достаточно. Причем не только автомобильного. Тут было всякой твари по паре – легковые и грузовые машины, ломовые извозчики и легкие пролетки, да и многочисленные сдвоенные трамваи, коими были забиты все основные улицы, не добавляли порядка в систему дорожного движения. Впрочем, никакого упорядоченного дорожного движения толком и не было, ибо каждый пер, куда считал нужным. Оттого поездки через Москву были еще тем приключением.
Именно по этой причине я большую часть своего времени проводил или в Марфино, или в Петровском путевом дворце. Прибытие же в Кремль царя-батюшки регулярно вызывало транспортный коллапс в Москве из-за неизбежных перекрытий, а попробуйте не перекрывать движение, когда поток движется со скоростью пешехода, то и дело останавливаясь! А это мало того что долго, так еще и очень опасно для сохранности моей обожаемой тушки.
Альтернативой было постоянное пребывание в Кремле. Однако не знаю, как там жили советские вожди в моей истории, но я там жить не смог. Те несколько недель, которые я там провел, оставили у меня ощущение буквального заточения в крепости. Так что, оставив там соответствующие службы, я постарался вырваться оттуда при первой же возможности.
Но не все зависит от меня, даже если я тут император. Есть целый ряд официальных протокольных мероприятий, которые невозможно и немыслимо проводить где-то в ином месте. Не могу же я, к примеру, перевезти в Марфино тронный Андреевский зал Кремля? Или Архангельский собор? Так что так или иначе, но ездить в центр мне приходилось. Причем официально, а не в образе штабс-капитана Артемьева.
Увы, «Метро-2» в это время еще не построили, равно как и метрополитен как таковой. Так что приходилось мне, в случае острой необходимости, довольствоваться наземным транспортом, рискуя собственной шкурой и обеспечивая неудобства своим подданным. Генерал Климович лоббировал проект двадцатикилометрового речного пути, предлагая соорудить причал у железнодорожной ветки в районе Шелепихи и еще один закрытый причал сделать у Тайницкой башни, дабы ваш покорный слуга мог прибывать водным путем и попадать в Кремль, минуя перегруженные столичные улицы. Но проект был еще далек от готовности, да и решал он проблему лишь в период навигации. Зимой же я все равно должен буду пользоваться наземными путями.
Было немало и альтернативных проектов, типа сооружения причальной мачты для дирижабля прямо на территории Кремля или даже мини-аэродрома вместо кремлевского плаца, но все это были прожекты, годящиеся разве что для экстренной эвакуации императора, но отнюдь не для ежедневных поездок «на работу».
– Мирные переговоры в Компьене! Германцы и социалисты Парижа сели за стол переговоров! Конец войне! Покупайте «Коммерсант»!
Я кинул монетку мальчишке. Тот ловко поймал ее на лету и, сунув мне газету, побежал дальше по улице, выкрикивая свои рекламные речевки. Выискиваю взглядом свободный столик в кофейне на Тверской площади и направляюсь туда, отметив краем глаза, как одни ребята генерала Климовича быстро перестраивают свою охранную коробочку, а другие уже сидят за столиками, стараясь не привлекать внимания окружающих ни к себе, ни тем более ко мне. Впрочем, я в глаза особо и не бросался, эка невидаль – штабс-капитан!
– Чего изволите, ваше благородие?
– Кофе, голубчик. И газеты, если есть утренние.
– Сию минуту-с. Не извольте беспокоиться.
Приказчик испарился, а я развернул «Коммерсант».
Да, и здесь писали про мир. Причем писали как о деле уже практически решенном и очевидном. Основное внимание, конечно же, уделялось начавшимся переговорам в Бресте и в Компьене. Всем было ясно – война сходит на нет. Судя по всему, такое положение, не удовлетворяя никого, одновременно устраивало всех, поскольку всем было ясно, что сил на продолжение боевых действий почти ни у кого нет. А уж про коренной перелом в войне и говорить не приходится.
В общем, идея скорейшего мира была, что называется, трендовой, и мы в борьбе за мир были традиционно впереди планеты всей. Вот и мой портрет в газете рядом с «Обращением государя императора Всероссийского», в котором официальная Москва вновь обратилась ко всем правительствам и народам планеты остановить военное безумие, сесть за стол переговоров и посвятить все силы не разрушению, а созиданию, совместной работе в интересах общества. Такая вот идеологическая отсылка к идеям служения, да и угроза извне также не осталась без прозрачного намека.
– Прошу, ваше благородие, ваш кофе и газеты. Не желаете ли чего откушать?
– Благодарю. Возможно, позже.
Человек исчез, а я, отпив кофе, взял следующую газету. Понятно, что приказчик меня не узнал – кому придет в голову, что человек, внимательно читающий обращение государя в газете, и есть сам император? Тем более что я был не только в форме штабс-капитана, но и щеголял наклеенной бородой, а мой гример был не из последних. Да и мало ли похожих людей на свете.
Отдельной темой, которую увлеченно обсасывали газеты (смею надеяться, что не только российские), было мое повеление о переименовании Военного министерства в Министерство обороны Российской империи. Что свидетельствовало, по мнению прессы, о подчеркнутом миролюбии нашего Отечества и лично священной особы его императорского…
За моим плечом негромко предупредительно кашлянули. Я поднял взгляд и приметил требуемого человека.
– Господин Маршин! Вот так встреча!
Зашедший в кафе офицер оглянулся и расплылся в улыбке.
– Штабс-капитан Артемьев! Искренне рад видеть вас в добром здравии! Вы как здесь?
– Да вот, решил чашечку кофе испить. Вы где пропали? Вижу, не соврал владелец дома, когда сказал, что вас мобилизовали.
– Вы справлялись обо мне?
Маршин удивленно на меня посмотрел.
– И вы еще спрашиваете! Я же должен был проверить, хорошо ли вас приняли, ведь я вам рекомендовал эту квартиру!