школы.
За дело они взялись так рьяно, словно ждали этой минуты всю жизнь. Словно настал их звездный час, когда наконец весь мир увидит, на что способна эта парочка. Вера арестовала лжеврачей, отправила их в Эдинбург под конвоем, мигом сняла с меня первичные показания, тут же опросила и отпустила медиков… Я поняла, что Лоренс Хикати пропал из моего поля зрения, повертела головой. Ага, он уже навис коршуном над сжавшейся Ниной — притом что та была на полголовы выше, — а она глядела на него сияющими от счастья глазами. Эй, хотела окликнуть я, Нина, что потом ты скажешь Йену? Но тут же сообразила, что Нина увидела в Хикати… папочку. Того самого отца, которого не знала и которого старалась найти буквально в каждом мужчине, который превосходил ее по возрасту или социально.
Улучив момент, когда рядом никто не крутился, я сказала Вере:
— Скотт-старший просил тебя зайти к нему. К четырем.
— «Просил» — это такой вежливый синоним слова «приказал»? — Вера чуть скосила глаза и усмехнулась. Она ни капельки не заблуждалась насчет нравов шотландской аристократии.
— Я бы сказала «распорядился». Есть подозрение, что приказывает он другим тоном и пользуется им редко.
— Да-да, — Вера позволила себе иронию, — и то исключительно от шока: не в состоянии поверить, что кто-то не прислушался к его «просьбе». — Вздохнула: — Информацией его могла снабдить и ты, для этого я не нужна. Значит, собирается обрушить на мою голову громы и молнии по поводу обстановки в городе. И чем ему Горди-Горди не угодил? Звонил бы ему… мог бы и в кабинет к себе пригласить.
— Говорит, что ты недурно воспитана.
— Плохи мои дела… — Вера картинно закатила глаза. — Делла, если он прочит меня на место Горди-Горди, который давно просится на пенсию… Я тебя очень прошу: разубеди его. Да, я понимаю, все будет честно, он просто выскажет свое драгоценное мнение на совете нобилей, а остальным наплевать, кто будет шефом бюро, поэтому они согласятся. Но, Делла: мне нравится та работа, которой я занимаюсь. Я не хочу другой. У меня и так остается слишком мало времени на семью и себя.
— Почему бы тебе не сказать об этом самой?
— Потому что он решит, будто я скромничаю. Утвердится в своем мнении о моем воспитании, соберет все отзывы о моей работе, внимательно их изучит, после чего снова пригласит к себе — и прочтет лекцию о долге перед человечеством.
И, скотина, прочтет таким тоном, что я устыжусь и соглашусь.
Я засмеялась.
— Делла, — с ноткой грусти заметила Вера, — эти люди потому и принцы, что умеют быть убедительными. Мне нечего противопоставить управленцу такого уровня. Потому и прошу тебя. Объективно я не лучшая кандидатура на это место.
— А кто лучшая? Согласись, если я предложу взамен тебя кого-то хорошего, меня услышат быстрей.
— Да хоть бы Йен Йоханссон.
— Неожиданно, — только и сказала я.
— Он молод и неопытен. Но, Делла, — у него есть талант организатора. Талант именно офицера. Кроме того, я заканчивала полицейскую академию, а он — Джорджийский университет. Это важно.
— Как хочешь. Скотту я скажу.
— Спасибо. Ты ведь не поедешь сейчас со мной?
— На допрос? — Я подумала. — Пожалуй, разочарую тебя. Поеду и буду висеть непосредственно у тебя над душой.
— Испугала ежа голой попой, — фыркнула Вера. — Поверь, на фоне Хикати ты не помеха вовсе.
— Такой активный?
— Я бы сказала, гиперактивный. Но вы оба в подметки не годитесь стажеру Кенту, который мало того что гиперактивен, еще и туп как плоскость.
Мы вежливо кивнули друг дружке, после чего Вера вернулась к работе, а я пошла переодеваться.
Можно было и не ездить.
Доктор Фройд, Алиса Фройд, была мелкой, но амбициозной сошкой. По образованию — медсестра. Родилась на Венере, в самой заурядной семье, с детства чувствовала себя обделенной, мечтала попасть в высшее общество и уж там развернуться. Поступила на филфак в Московском университете, где конкурс был поменьше, чем в Мадриде или Вене. Девушка наслушалась мифов о том, что гуманитарные факультеты университетов Первой Сотни — это в действительности социальная школа. Первая ступень, так сказать, в карьерной лестнице политика или властителя дум. Ну и выбирала себе колледж соответственно: с учетом вероятного окружения. Поэтому с ходу отвергла все азиатские и африканские университеты, а американские даже не рассматривала — кто-то ей сказал, что там готовят менеджеров и чиновников, а девушка мечтала миновать эти ступени. И никто ведь не предупредил дуру, что «гуманитарные науки» это вовсе не эвфемизм понятия «получишь все, что хочешь, за красивые глаза». На гуманитарных факультетах, особенно в престижных университетах, надо ого-го как учиться. Словом, девушку отчислили. Она не сдалась, на следующий год поступила в Пекинский университет — ага, планочку запросов снизила. Продержалась три месяца и бросила учебу. Пришла годом позже в Венский колледж искусств — отчислили. Впоследствии она поступала еще трижды, в разные университеты и на разные факультеты — социология, юриспруденция, финансы. Нигде не проучилась даже года. Потом родители отказались содержать великовозрастную зазнайку, она от обиды вышла замуж, быстро развелась, окончила колледж для медицинских сестер и все-таки закрепилась на Земле, найдя работу в госпитале.
История с работой в точности повторила историю с учебой: девушка нигде не задерживалась, постепенно снижая планку запросов, и в конце концов оказалась в доме престарелых. Для нее это был край, дальше уже только колониальные госпитали и клиники, а она любой ценой хотела удержаться на Земле.
Там-то, в этом доме престарелых, она и познакомилась с вербовщиком Ордена Евы. Вступила сразу и без колебаний, рассчитывая на быстрый взлет. Однако в секте ее «не замечали». Обиделась, хотела уйти — ее подвергли психологической обработке. С тех пор она не бунтовала, а подавленную агрессию срывала на безопасных объектах — животных или выживших из ума пациентах. Когда ее уличили в неподобающем поведении, то уволили. Могли и посадить, но секта пустила в ход свое влияние. Теперь Алисе Фройд предстояло отработать свою юридическую свободу.
По приказу наставника она соблазнила комиссара полиции Пиблс, завербовала его в секту. Дальше началась работа по одурманиванию населения. Метод простой: на любой вызов по частному адресу выезжает, помимо обязательных участников, «специально подготовленный сотрудник». Он устанавливает в доме газовую бомбу и простое устройство, включавшее в нужный момент запись вступительной лекции из вербовочного цикла. Обитатели дома, понервничавшие накануне, получившие дозу ядовитого газа, вызывали врача. Тут включалась передача, и внимание людей притуплялось — они были оглушены всем происходящим, не придавали значения нестыковкам вроде тех, что медики приехали слишком рано, не оттуда, откуда их вызывали, и к тому же городят чушь. Дальше пострадавшим делали инъекцию наркотика — либо первая бригада, либо вторая, если первая вызывала недоверие, — и на сутки увозили. Домой возвращали уже людей с качественно промытыми мозгами. В первой бригаде как раз и работала Алиса Фройд.
Иногда случались курьезы. Например, врача не вызывали. Тогда в ход шла тяжелая артиллерия — Алиса обращалась за помощью к любовнику, и «пациентов» увозили силой, имитируя полицейский рейд. Пару раз Алису пытались изнасиловать обалдевшие «пациенты»-мужчины и однажды — женщина. Это считалось издержками производства, и Алисе рекомендовалось не обращать внимания на чепуху. Она делала вид, что не обращает, но все ясней понимала: этим путем она карьеру не сделает. Она расходный материал для сектантов, а не ценность. Поэтому на допросе не запиралась, сдавала всех подряд, говорила охотно и с вызовом. Производила совершенно омерзительное впечатление, которым явно гордилась.
Федералы арестовали толпу народа — часть личного состава полиции Пиблс и Эдинбурга, два десятка сектантов, включая непосредственного руководителя Алисы Фройд, но я видела — это пустой шум. Взяли ячейку, которой из-за ее никчемности даже серьезной работы не поручали. Пусть, мол, забрасывают невод, вдруг попадется крупная рыбешка. А если попадутся сами — не жалко. К убийству Мигеля Баша, исчезновению его сестры и покушению на Лоренса Хикати все эти люди не имели никакого отношения. Случайность. Просто случайность.
Просидев в бюро практически до полуночи — и чудом разминувшись с легендарным стажером Кентом, — я наконец поехала в Пиблс. За мной прислали машину, я упала в темное, теплое нутро большого седана и отключилась. Лишь через несколько минут я поняла, что мои глаза открыты и я бездумно смотрю за окно, не осознавая и не узнавая пейзаж.
Я очень люблю Шотландию. И Эдинбург люблю. Даже в самый пасмурный день он всегда казался мне ярким, как дорогая игрушка. Аж лизнуть хочется. Чистые пешеходные улицы, мощенные брусчаткой, как в старину, — и тщательно вымытые, можно босиком ходить, ноги не сильно испачкаются. Высоко вознесенные транспортные эстакады, словно парящие над зданиями в ретростиле. Тщательно восстановленные руины замков на скалах вокруг бухты. Приглушенная, добрая вечерняя иллюминация. Мужчины, которые вот уже полтора тысячелетия носят килты. Когда-то они дополняли свои юбки рубашками и плащами, потом — мундирами и офисными пиджаками, а сейчас носят кто с чем хочет. Женщины в разноцветных платьях и смешных туфельках. Шпили древних соборов. Витражи. Крики наглых чаек. Запах моря, кофе, пирожков и чего-то еще, что есть только в Шотландии, но я не могу идентифицировать источник.
Я смотрела в окно машины и видела совсем другой Эдинбург. Словно нарисованный на мятой серой бумаге черной краской. Все статичное и все поношенное, словно товар в лавке средневекового старьевщика. Мертвое, холодное, ненужное. Чужое и затхлое. Я ехала сквозь мир, который не существует.
А может, я ошибаюсь?
Может, не существует как раз тот, другой мир?
И я впервые увидела то, что есть на самом деле? То, вместо чего сектанты предлагают свой новый мировой порядок — и неспроста люди так охотно соглашаются…