Ей почудилось, что хлопнула ставня. Она встала и подошла к окну. Пол был холодный, и над взгорьем еще горела звезда — белая, совсем утренняя. Ей показалось, что она увидела Костю, — нет, таких прямых плеч не могло быть ни у кого другого.
— Костя!.. — крикнула она. — Костя, это ты?..
Он появился и исчез в листве, как камень, канувший в зеленую воду.
Да нет, это ей почудилось! Разве мог он... с его гордостью? А может быть, все-таки он? Раньше его никто не встает: в этот час он уходит на свой паровоз. Но ведь сегодня воскресенье? Нет, это не причина: иногда он работает и по воскресным дням. Да при чем здесь паровоз? Дело не в паровозе — в Вике. А может быть, все-таки в паровозе?..
Она проснулась, когда солнце уже высоко стояло над взгорьем. Она позвала мать, но той не было. Вика оделась и вышла во двор. Осторожно передвигая бочоночки, Вера Савельевна приближалась к калитке. Вика окликнула ее, но та только энергичнее заковыляла на своих непослушных ногах.
— Все... там, — неопределенно махнула Вера Савельевна в сторону калитки. — Вот видишь, и я туда иду, — она улыбнулась, показав на свой синие, в потеках ноги. — Когда приду, не знаю, но приду...
Вика выбежала на улицу.
Ворота, крашенные охрой, были распахнуты, и туда валом валил народ.
— Что... там? — обернулась Вика к Вере Савельевне. Ей почудилось, что за дубовыми воротами стряслось нечто непоправимое — сон еще удерживался в памяти.
Но Вера Савельевна не сводила глаз со своих бочоночков, точно подбадривая их, помогая им идти.
— Небось добежишь туда раньше меня. — Она действительно была похожа на черепаху, и не только тучным туловищем и маленькой головкой. — А как добежишь — и мне расскажешь...
Вика мигом переметнула через мостик и влетела во двор. Посреди двора стояла тачанка, точно такая, с какой чапаевский ординарец Петька поливал врага из пулемета, и в тачанке сидели цыганочка и Жора, оба немыслимо красивые и, главное, без тени озабоченности или тем более горя.
Вике стало вдруг так легко, что все так хорошо и счастливо кончилось, и ей захотелось сказать что-то хорошее. Она оглянулась вокруг, стараясь отыскать глазами мать, но ее там не было. Она побежала домой. На улице она встретилась с Верой Савельевной, та еще не доплыла даже до мостика.
— Ну как, москвичка? — спросила Вера Савельевна.
— Она такая счастливая, эта цыганочка... такая счастливая... И он счастливый, этот Жора... Он ее любит... — воскликнула Вика.
— Если крадет, значит, любит, — молвила Вера Савельевна.
— Но ведь ее... против воли, — возразила Вика.
— Если ты не хочешь, милая, тебя красть не будут, — улыбнулась Вера Савельевна.
— Значит... это была игра?
— А без игры, как без солнца, померли б со скуки, — сказала Вера Савельевна и проплыла дальше.
А Вика уже вбежала во двор и, увидев издали Ольгу Николаевну, закричала:
— Это же счастье, когда тебя крадет любимый человек!..
Только сейчас Вика увидела Костю. Он прошел мимо, едва кивнув ей головой. У Вики оборвалось сердце. Как некстати Вика произнесла все это и какая она, в сущности, глупая! Хотелось сесть на траву и заплакать, заплакать торько, так, чтобы тебя никто. не утешал. Да кто ее мог утешить в такую минуту, кому это было под силу? Какой все-таки деревянный этот Костя: прошел и едва кивнул ей. Какое сердце надо иметь, чтобы вот так...
А мимо двора уже неслись машины — свадьбу справляли в роще, на ее зеленых, залитых солнцем полянах, на опушке, поросшей красноталом, на пологих и круглых кубанских берегах.
— Москвичка, поехали с нами! Взглянешь, как на Кубани играют свадьбу...
Вика оглянулась: ехать или нет?
— Чего раздумываешь — езжай, москвичка!.. — сказала Вера Савельевна, она так и не добралась до ворот и теперь плыла обратно.
Вика протянула обе руки и в тот же миг взлетела в машину.
— Я говорил тебе, что Жора — настоящий человек.
Вика обомлела. Это сказал Костя — он был рядом.
— Если бы я знала, что ты здесь, я бы ни за что не села, — отозвалась Вика и отвернулась.
— Да? — сказал Костя и умолк, в очередной раз у него не хватило слов.
Вечером Викина мама стояла у ворот и ждала возвращения дочери из рощи. От ворот были видны шоссе, пыльные тополи над кюветом, темная полоска рощи, проселок, убегающий туда. И машины и тачанки должны были показаться оттуда. Потом взвилось облако пыли — оно было белым и круглым, подкрашенное с одного бока светом автомобильных фар.
Машины теперь шли по Набережной, а вместе с ними — песни, запахи чобра, полыни, полевых цветов, свежесть Кубани и голоса, голоса, еще не остывшие от вина и полуденного солнца. Викина мама улыбалась и искала глазами дочь, но Вики не было. Ее не оказалось, когда вернулись тачанки. Викина мама затревожилась и перешла дорогу. Двор Жоры все еще был полон народу. «Вика!.. Вика, где ты?..» — кричала мама, но никто не подал голоса в ответ. Викина мама вернулась к себе.
— Что делать? — крикнула она издали Вере Савельевне, которая доедала на террасе очередную дыню. — Вика не вернулась из рощи...
— Я сейчас сойду, — сказала Вера Савельевна, сказала так, будто бы ждала этих слов Викиной мамы, чтобы сойти с веранды.
Викина мама стояла внизу, а Вера Савельевна спускалась. Ее башмаки, подбитые гвоздями, немилосердно гремели, было такое ощущение, что сам гром опускается с неба на сухую, истомленную жарой землю по деревянным ступеням, — Вера Савельевна очень спешила. Наконец она сошла вниз и подплыла к скамье. Она опустилась на скамью и положила ладонь на свободное место рядом с собой — она задыхалась, и ей трудно было говорить.
— Это же счастье, когда тебя крадет любимый человок... — наконец произнесла Вера Савельевна, отдышавшись, и уставилась на Викину маму.
— Разумеется, — ответила Викина мама и строго посмотрела на Веру Савельевну. — Да не хотите ли вы сказать, что мою Вику украли? — Она смотрела на Веру Савельевну, нет, не строго, она смотрела на нее с ненавистью. — Кто украл мою дочь?..
Вера Савельевна улыбнулась.
— Деспот Костя и... увез на паровозе... — сказала Вера Савельевна.
— Что вы сказали? — переспросила Викина мама — она не хотела верить своим ушам.
— На паровозе... Сегодня вечером, — пояснила Вера Савельевна.
Было тихо, очень тихо, только под кручей бодрствовала Кубань.
ВЕГА
Андрей издали увидел брата. Тот стоял у вагона и как-то жалостливо смотрел по сторонам, отыскивая Андрея. «Вот подожду еще минуту и вернусь в поезд», — точно говорил он.
— Владя... Владик! — крикнул Андрей.
Владислав поправил очки и раскрыл рот, да, взял и раскрыл рот, как делал это в детстве. Прямо перед ним, через рельсы, стоял авиационный капитан, странно схожий с братом Андреем, только немыслимо надраенный. Владик пошел ему навстречу. Он шел, осторожно переступая через рельсы. Он шел долго, пока не угодил в клешни брата, — ему стало не по себе.
— Ты чего... так... надушился? — сказал он, отбиваясь.
— Да это... Капа! — засмеялся Андрей, не скрывая радости. Крупные зерна пота вдруг выступили у Владика на лбу.
— Капа!..
— Да... а что?
Но Владик ничего не ответил, только поправил очки и взглянул себе под ноги. Бежали тучи (дождь только что пропел) и отражались в лужицах.
Андрей достал из кармана кожаное сердечко и выпростал на ладонь никелированный ключик.
— Жаль, шоссе не просохло, а то бы домчал тебя минут за десять... — сказал он и подбросил ключик, тот сверкнул на солнце и упал на ладонь.
— Значит, купил все-таки? — сказал Владик и указал глазами на «Москвича», что стоял в стороне.
Андрей улыбнулся — ему приятен был этот вопрос.
— Да, Капка... упросила, — он все еще улыбался. — Знаешь, она у меня любит... щегольнуть...
Владик вздохнул.
— Щегольнуть? Она все еще носит эти юбки «растопырочки»? — спросил Владислав и осекся — как это он решился спросить брата об этом.
— «Растопырочки»? — Андрей рассмеялся. — «Не подходите близко, а то сомнете!» А сама: «Подойдите, подойдите!» — У него определенно было хорошее настроение сегодня, а может, Владик сообщил ему такое настроение своим приездом... Приездом или этими вопросами о жене, которую брат любил больше жизни. — Да, она носит юбки «растопырочки», — старался продлить этот разговор Андрей, теперь уже по своей воле. — Носит... хотя пора уже перестать носить...
— Пора... почему?
Андрей внимательно посмотрел на брата.
— А ты разве не знаешь?.. «Когда полнощная царица дарует сына...»
Владик вспыхнул.
— Не знал... — сказал он и подумал: «Какая она, Капитолина? (Он звал ее так.) Такая же церемонная в своей тафте и остроносых туфлях?» Он вспомнил, как она явилась на первоянварский вечер в школу, обнажив плечи, и вызвала замешательство. Впрочем, в то время как девчонки шарахнулись от нее, мальчишки устремились к ней, почти все мальчишки, — Владика среди них не было. А вообще все началось раньше, много раньше...
И Владик вдруг увидел дом над Кубанью, где обосновались братья Евсеевы, когда Андрей получил назначение сюда, и новую школу через дорогу, совсем новую, с плохо промытыми стеклами, и девушку с распущенными волосами, похожими на золотые дымы Млечного Пути, какими они видны только на Кубани. Тогда Капа не носила еще своих «растопырочек», но была вполне стильной: юбка с накладными карманами, платье, расшитое красным шнуром. «Кто это у тебя?» — спросил Андрей, стягивая комбинезон — он только что вернулся с полетов. «А что... стиляжка, да?» — вымолвил Владик, оробев. «Нет, почему же, — неопределенно ответил брат и предложил: — Владислав, сбегай в магазин, поужинаем втроем...» — «Втроем?» — переспросил Владик, не зная, радоваться ему или огорчаться. «Да, втроем...» — ответил Андрей, теперь уже громко, так, чтобы слыхала Капа, которая была за стеной. Владик смутился: брат мог бы и не говорить об этом сейчас — в конце концов, в их доме девушка. И тем не менее Владя обрадовался: чем плохо сесть за стол втроем?