Во время второго опыта Мара зашла дальше, чем в первый раз. Она говорила о проблемах близости, страхе потерять контроль над собой, ужасе перед предательством. Она начала говорить об недавнем отказе от дополнительных медикаментов: «Я могу узнать, но я не хочу, чтобы обо мне говорили как о безнадежном случае. Что бы ни случилось, рак дал мне возможность искать Бога».
Но МДМА не помог ей найти Бога. К вечеру эффект начал спадать. Алана не будет в городе в течение нескольких недель. Так много работы остановилось — но не болезнь Мары. По мнению врачей, до смерти ей осталось два месяца. Алан и его психоделики кажутся единственной надеждой, но МДМА не справился с задачей. Мара хочет переключится на что-то более сильное.
У Алана есть ЛСД, но он чувствует изменение в эмоциональном состоянии Мары. Может быть, это признак возросшего страха перед смертью. Мара редко говорит об этом страхе, несмотря на то, что однажды она рассказала Линдси, что её страх не проходит. «Я только ребенок, — говорила она. — Я в ужасе от расставания с родителями. Я в ужасе от того, что случится с ними, если я умру». Поэтому Алану кажется, что для следующей сессии лучше подойдут изгибы грибов.
***
Сегодня почти не осталось ученых, которые не знакомы с медицинским использованием псилоцибина в качестве мощного средства помощи смертельно больным. Фрейд полагал, что страх за свою жизнь — главный мотив, движущий человеком. В 1974 году Эрнест Беккер получил Пулитцеровскую премию за утверждение того, что у этого страха есть и обратная сторона — «отрицание смерти». И именно оно — причина нашего поведения, по которой мы ставим общество во главу угла. Большая часть ученых считают, что есть лишь одно лекарство от тревоги последних дней жизни: присоединить конечность собственного существования к бесконечности других. Это одна из биологических задач религии — уменьшить наш страх перед смертью. Это может объяснить и то, почему психоделики облегчают удел человеческий, вводя человека в мистическое состояние «единения». Его описывают как чувство пребывания единым с окружающим миром. Если ты един со всем, смерть становится неважной.
Первый раз Мара принимает грибы дождливым днем в начале августа. Прошел час. Затем два часа. Ничего особенного не происходит. Мара хочет еще грибов, но у Алана есть другое предложение. Он захватил с собой марихуану, которая может усилить эффект псилоцибина. Мара решает попробовать, но ее изможденные легкие не вынесут горячего дыма. По этому Мэрилин становится «бульбулятором» для своей дочери. Она делает глоток холодной воды, набирает конопляный дым ртом, прикасается к губам Мары и выдыхает. Внезапно — впервые после последней сессии МДМА — боль покидает Мару.
«Боль присутствует, — говорит она, — но она не напрягает меня так, как раньше. Она здесь, но это не я». Алан спрашивает о её болезни. «В моем доме змеи», — следует холодный ответ.
Остаток сессии прошел без инцидентов. Мара разочарована. Она хочет больше, хочет попробовать ЛСД, но Алану опять нужно уехать из города. Мара будет ждать его возвращения для следующей сессии. Ожидание утомительно. И потом — змеи в доме.
Десять лет ушло у Доблина и его Ассоциации, чтобы убедить правительство в том, что у экстази есть терапевтический потенциал. Победа пришла к ним в 1992 году, когда Управление по контролю за продуктами и лекарствами одобрило первые нормы безопасности и эффективности при изучении воздействия МДМА. Тем не менее, у Доблина были более амбициозные планы. Он объединился с доктором Михаэлем Мифоером, психиатром, который специализировался на посттравматических состояниях и интересовался психоделической терапией. «Терапевты уже знают, что МДМА помогает людям сопротивляться травматическим воспоминаниям, связанным с глубоким страхом и тревогой, и преодолевать их, — говорит Доблин. — Михаэль уже имел опыт работы с посттравматическим стрессами, а посттравматические расстройства были как раз той темой, в которой мы нуждались. Все выглядело прекрасно».
Доблин стал автором первой научной статьи о МДМА и посттравматическом синдроме. Она вышла в Journal of Psychoactive Drugs в апреле 2002 года. В том же году Мифоер получил разрешение начать исследования, и так он познакомился с Джоном Томпсоном (имя изменено). Томпсону сорок лет, сегодня он живет в Миссури, но в молодости он был военным рейнджером и участвовал в войне в Персидском заливе. Он подорвался на фугасе во время облавы на повстанцев в Ираке. У него была сломана спина и обе ноги, кроме того, он получил травму головы. «Я участвовал раньше в боевых действиях, — говорит он. — И у меня было одно ранение. Но травма от взрыва — это потрясение для психики».
У Томпсона развился посттравматический синдром. Каждую ночь его мучили кошмары. Приступ вызывал любой попавшийся на дороге мусор. Примерно после года непрерывных поисков лечения он нашел в интернете ссылку на сайт организации Доблина MAPS, где описывались будущие исследования, в том числе работа с посттравматическим синдромом доктора Мифоера. «До этого я никогда не принимал МДМА, — говорит Томпсон. — Когда я был младше, иногда покуривал травку. Когда мне было около двадцати, то попробовал ЛСД. В то время я уже был рейнджером. Я уже был жестким, натренированным убийцей, но под ЛСД я подумал, что я ученик Христа. Это было очень необычно».
Исследования Мифоера были весьма интенсивны. Пациентам выдавались подробнейшие инструкции. За этим следовали три 8-часовых МДМА-сессии, на каждой из которых присутствовали два терапевта (большинство психоделических терапевтических сессий проводят два врача, как правило, мужчина и женщина). Через неделю после каждой сессии проводились ежедневные телефонные беседы и еженедельные личные встречи.
«Практически сразу, — говорит Томпсон, — меня поразило, как глубоко я могу погрузиться в собственную память. Я начал вызывать те воспоминания, которые до того были скрыты. Я действительно пошел глубже. Это было похоже на катарсис. На следующий день, после первой же сессии, кошмары прекратились. Я стал живым и общительным, впервые с тех пор, как я подорвался: МДМА вернул мне мою жизнь. Я не рискую использовать слово «чудо», но это точно священная молекула».
Смог начать новую жизнь не один только Томпсон. Среди пациентов Митоефера были ветераны войн, жертвы нападений и насилия над детьми. Он опубликовал полученные результаты и представил их на конференции: «Используя МДМА (исключая плацебо) мы получаем мощное снижение посттравматических синдромов, подтвержденное статистическими данными. Уже прошло более года с момента последней МДМА-сессии. В некоторых случаях — более пяти лет. И эффект продолжается и по сей день, по крайней мере у очень многих. Я полагаю, что это крайне многообещающее лечение».
В своих оценках Доблин идёт дальше: «83,3% наших пациентов выглядят исцеленным от посттравматического синдрома. Это исследование заняло 22 года. Даже если это всё, чего добилась MAPS, этого уже достаточно».
Томпсон говорит ещё более решительно: «Я думаю, что МДМА — это дар человечеству. Каждый ветеран, покидающий службу, должен проходить через МДМА-терапию. Это должно стать официальной процедурой при демобилизации».
* * *
На дворе конец августа. Звонит телефон. Алан вернулся в город, и у него множество идей. На следующий день Мара, Мэрилин и Алан вновь собираются в зеленой комнате. Алан принес ЛСД, МДМА и марихуану. ЛСД — одна из самых мощных субстанций, способных изменять сознание. До сих пор главная опасность состояла в том, что неудачный трип может увеличить тревожность Мары, но Алан объясняет: «Когда МДМА совмещается с ЛСД, он может смягчить эффект, сгладить тревожные визуальные эффекты и помочь сохранить привычный образ мысли». Кроме того, марихуана может углубить трип, что позволит использовать меньшие дозы психоделиков.
Мара вступает в игру. В 16:20 она принимает 300 мкг ЛСД. В 18 часов она говорит, что не чувствует заметных изменений. В половину седьмого она хочет принять больше ЛСД, но 300 мкг — это уже приличная доза. Алан решает заменить её МДМА. Через час боль начинает снижаться, но полностью не уходит. В восемь вечера Мара выкуривает колпачок травы через бульбулятор. Через минуту ее начинает трясти. Дрожь проходит через всё её тело. «Боль, — говорит она. — Всё жжёт и жжёт. Но просто удивительно, каким хорошо отдохнувшим чувствует себя моё тело».
После этого не происходит ничего особенного. В 9 часов Мара хочет идти спать. Сессия закончилась. Мэрилин не может скрыть разочарования: «Никакого волшебного исцеления, никакого драматического конца боли, ни единой искры просветления и ни каких разговоров о том, что будет дальше».
Спустя неделю Мара говорит, что потеряла свою решимость: «Я беспокоилась о своих родителях, — говорит она, — но, видимо, надо сказать «до свидание»». Через неделю её воля окончательно сломлена: «Я больше не могу это делать. Я хочу быстрее уйти». Но есть еще одна вещь, которую она хочет сделать перед этим, — еще раз съесть МДМА.
Сессия проходит в начале сентября. В 14:35 Мара лежит на кровати, смотрит на ангелов и проглатывает 135 мг МДМА. Через час она удваивает дозу и принимает еще одну таблетку. Вскоре после этого её дыхание выравнивается, спазмы спадают и боль уходит. В 16:30 Мара начинает тревожиться: «Позовите папу», — говорит она.
Мэрилин и Дэвид Ховел развелись год назад, но Дэвид живет неподалеку и он всегда был близок с дочерью. Почти каждую ночь он приходит и читает ей. Почти каждую ночь Мара беспокоится о нем, беспокоится даже больше, чем о матери. Этим вечером, как только он приходит, слезы наворачиваются у нее на глазах: «Это так важно, — бормочет она, — наконец-то мама и папа со мной…» Но Мара не может завершить предложение.
Видимо, пора для отпущения грехов. Она отправляет отца в магазин за шоколадом. Мэрилин отлучается на кухню. Когда родители выходят из комнаты, Мара смотрит на Алана и начинает плакать: «Я только ребенок», — но опять не может закончить мысль. Дэвид возвращается с плиткой «Dove». Какое величественное покаяние. Играет бодрая музыка. The Temptations поют «My Girl», и Мара хочет танцевать. Мать берёт её за одну руку, отец — за другую. Они двигают её руки под музыку, покачиваясь время от времени. Последний танец. Наконец, Мара решается договорить до конца: «Как красиво умират