– А вы были вместе? – Изо рта мужчины медленно выходит пар.
– Он ушел… две недели назад.
– А как зовут твоего брата?
– Глеб.
Лицо отстраняется, уходит в темноту, но крепкие пальцы – Витя только сейчас начинает чувствовать их хватку – продолжают держать за плечи.
– Не дай ему уснуть! – раздается громкий женский шепот. Тогда лицо вновь появляется.
– Смотри на меня, – говорит мужчина. – Мне в глаза.
И Витя смотрит. Он видит сбегающие по широкому лбу капли, видит черные глаза-круги, прямой, белый на их фоне нос, тонкие губы. Что-то кажется странным в этом лице. Будто чего-то не хватает… Спустя мгновение Витя понимает, и страх вспыхивает в груди. Выпучив глаза, он с криком руками зажимает рот, быстро ощупывает нос, щеки, подбородок, ищет на шее – респиратора нигде нет.
– Тише, тише! – Мужчина пытается успокоить его и поднять на ноги, но Витя отстраняется, насколько позволяют тиски чужих рук, и в ужасе смотрит по сторонам. Замечает вновь появившийся путеводный свет. Теперь он совсем рядом, в каких-то десяти шагах. Яркий белый луч подрагивает, отчего тень мужчины то уменьшается, то вырастает.
– Пойдем, – снова раздается женский голос. Теперь ясно: он исходит от этого света.
Мужчина оборачивается, что-то говорит, вновь смотрит на Витю. Тот испуганно шепчет:
– Кто вы?
– Вставай, – вместо ответа строго говорит мужчина и дергает его вверх, но, увидев, как забито сжимается Витя, продолжает уже мягче: – Ты весь продрог и устал. Мы отведем тебя туда, где отогреют и накормят. И… я знаю твоего брата.
Сидя на мягкой, покрытой белой простыней кровати, Витя чуть покачивается взад-вперед. Руками он цепляется за край, сминая простыню, поджимает скрещенные ноги.
Комната небольшая. Здесь есть лишь старый офисный стул, потерявший свою мягкую обивку, щербатый комод (из трех ящиков имеется один) и эта кровать. Сквозь прорези вертикальных жалюзи на нее падают полоски лунного света.
Сюда Витю привели двое: мужчина и женщина, державшая фонарик – тот самый «путеводный свет». Шли долго. Изможденный, Витя часто спотыкался, но его сразу поднимали, брали за руки справа и слева и вели дальше. Он втайне надеялся, что если притворится, будто потерял сознание, то этот долговязый мужчина его понесет. Но ни одна попытка «лишиться чувств» не увенчалась успехом: начинали трясти, громко звать, пошлепывать по щекам.
Огромный небоскреб, пикой возвышавшийся над остальными зданиями, встретил молчаливо и равнодушно. Его синие прозрачные стены, до блеска отполированные сквозняками, казались броней, облепившей плоть колосса. Он стоял в ночной тиши, мокрый от недавнего ливня, наполовину окутанный тьмой, а наполовину – светом полной луны и сиянием звезд. Млечный Путь отражался от подставленных боков, и казалось, что это свет из многочисленных окон. Казалось, что небоскреб действительно обитаем.
Убежище находилось на двадцать первом этаже. При мысли о том, что придется подниматься по лестнице (ведь всем известно – в Европе уже лет тридцать нет электричества), у Вити потемнело в глазах. Но опасения были напрасны: лифт всё же работал, хоть и полз ужасно медленно.
На этаже Витя насчитал еще шесть жителей. Все худые и крайне изнуренные. У каждого вокруг глаз черные круги. Половина – совсем старики, седовласые, с обвисшей морщинистой кожей, еле двигающиеся. Но и они вышли в коридор, чтобы посмотреть на позднего гостя.
Мужчина, несмотря на Витин голодный вид, сначала повел его переодеться. Заодно, хмурясь и что-то бормоча, осмотрел его раны на локтях и коленях, обработал странной шипящей жидкостью и замотал белой сетчатой тряпицей. Такой метод лечения удивил Витю – мама просто опрыскивала его царапины пенистой штукой из баллончика, и наутро всё заживало.
Одежда, которую мужчина достал из шкафа, оказалась Вите большой. Пришлось закатать штанины и рукава. А вот с ботинками на четыре размера больше ничего сделать не удалось, немного помогли покрепче завязанные шнурки.
Ужин был скромным: бутылка с водой – Витя ее тут же осушил, – банка консервированных бобов (где они взяли такое?) вперемешку с тушеным мясом и хлебец со вкусом картона. Странно было есть такую пищу: обычно всё что хочешь можно приготовить в 3D-печи, лишь заправляй вовремя картридж. Здесь, видимо, такого нет. Хотя и консервам Витя был очень рад – он не ел целые сутки.
После того как Витя выпил жидкость, оставшуюся в банке, мужчина попросил его немного подождать за столом и накрыл рукой крохотное плечо своей спутницы. Та, поправив белокурые волосы, испуганно глянула на мальчика, что-то прошептала. Хозяева поднялись, шаркнув ножками стульев по паркету, медленно вышли и притворили за собой дверь.
Витя тут же вскочил и аккуратно, чтобы не скрипнуть старыми половицами, направился к двери, прислушиваясь к голосам.
– Он же ребенок! – волнуясь, сказала женщина.
– Тем более, – мрачно ответил мужчина. – Он не сможет пережить то, что было с нами. Ты помнишь те одиннадцать дней? А двенадцатый, когда парализовало, когда превратилась в куклу?.. Мальчик этого не вынесет. Он сойдет с ума…
– Может… – Она ненадолго замолчала. – Может, он не заражен, может, всё обошлось? Я не могу… я видела, как засыпал мой сыночек, слышала, чувствовала, как остановилось его… сердце…
Послышались шорохи, всхлипы. После минутной тишины мужчина сказал:
– Если он не заразился до встречи с нами, то после уж точно.
– Господи! – выдохнула женщина. – И зачем мы заметили его…
Витя уже всё понял, хотя и гнал эти мысли. Теперь, после подслушанного разговора, неотвратимость того, что совсем скоро произойдет, захлестнула его. Стало так страшно, что он со слезами распахнул дверь и кинулся по коридору мимо ошеломленных людей, выпадая из проклятых ботинок. Немного пробежав, Витя споткнулся и упал, сильно ударившись подбородком. Его тут же подняли, крепко прижали и начали говорить что-то успокаивающее. Но Витя не слушал. Он кричал, вырывался, беспорядочно колотил по груди, плечам, голове схватившего, бился в истерике…
Его заперли здесь, в этой крохотной комнатке. И вот он сидит, чуть покачиваясь и вцепившись побелевшими пальцами в край кровати.
Долгую тишину прерывает щелкающий звук – в замке поворачивается ключ. Дверь со скрипом открывается. Мужчина недолго стоит в проеме, смотрит на Витю, затем, прикрыв дверь, проходит и садится на старый стул.
– Включи, пожалуйста, светильник, – раздается его надменный голос, – на комоде.
Витя насупленно поворачивается и замечает темное пятно светильника, тянется к нему, долго шарит рукой. Наконец он находит кнопку, и тусклый, постепенно усиливающийся желтый свет озаряет комнату.
Мужчина сидит, положив ногу на ногу. Одет он в старомодный костюм: лакированные туфли с острым носом, серые выглаженные брюки, однотонный жилет поверх полосатой рубашки с длинными рукавами. В руках мужчина держит кружку: пальцами правой – за кольцо ручки, а ладонью левой – осторожно под донышком.
– Возьми, – велит он, чуть взвесив кружку. – Это чай.
Витя молчит, хмуро смотрит в сторону, на щель приоткрытой двери. Тогда мужчина, чуть оторвавшись от стула, с тихим стуком ставит чай на комод.
Повисает долгое молчание. Мужчина неподвижно смотрит на Витю, Витя смотрит на дверь.
– Моя фамилия Бельский, – нарушает тишину мужчина.
Витя вздрагивает, поворачивает голову. Его удивленный взгляд упирается в острую коленку, обтянутую тканью.
– Не нужно так бояться меня, – говорит Бельский, сложив руки замком. Пальцы – белые и тонкие, с глубокими бороздами на костяшках и аккуратно подстриженными ногтями.
– Я и не боюсь, – хрипло возражает Витя. Горло всё еще саднит после недавних криков.
– Как тебя зовут? – Бельский неподвижен, только лениво шевелятся губы.
Пару раз вдохнув через рот и выдохнув носом, Витя называет свое имя. Бельский чуть заметно дергает пальцем – видимо, непроизвольно – и бесцветно спрашивает:
– Журавль – твой отец?
Витя удивленно поднимает глаза, видит усталую улыбку на его лице.
– Так папу называют его друзья…
– Ты очень похож, – всё так же лениво шевеля губами, замечает Бельский. – Но не на него. На мать.
Витя приоткрывает рот. Неужели этот человек действительно знает его семью? Значит, он поможет вернуться?.. И брат, наверно, где-то тут?
– А… вы говорили, что знаете Глеба…
– Мы действительно его знаем. Но сейчас, к сожалению, его здесь нет.
Услышав это, Витя понуро опускает глаза, вздыхает и с трудом подавляет внезапно нахлынувший зевок.
– Твой брат, – продолжает мужчина, – очень хороший человек, самоотверженный. Знаю, что за оградой его называют мародером. Думают, он ходит сюда, чтобы разорять пустующие квартиры и сбывать награбленное в преступном подполье. Но кому, спрашивается, нужно это старье?.. На самом деле Глеб и его товарищи помогают нам: приносят продукты, батарейки, новую одежду, другие необходимые вещи… в общем, то, что здесь, в Европе, не достать.
Витя, зевнув в кулак, неуверенно, будто боясь обидеть, спрашивает:
– Значит, вы и есть неспящие?
О людях, живущих в зараженной Европе, рассказывал брат. Говорил, им удалось победить смерть путем победы над сном. «И до конца дней своих они не сомкнут глаз…»
Бельский не отвечает, откидывается на спинку стула, отчего тот жалобно скрипит.
Вновь тишина заполняет комнату. Она давит на веки, и те медленно опускаются. Вите кажется, что он совсем не в Европе, а дома. И даже слышатся шаги сестры в коридоре, и шум внизу – мама готовит что-то на ужин.
Витя клюет носом, вздрагивает и открывает глаза. Он всё в той же комнате, и Бельский всё так же сидит, обхватив коленку и чуть покачивая стопой.
– Попей чаю, – вновь предлагает он. – Остыл, но всё же…
Витя с опаской косится на кружку и замечает, что руки и ноги ужасно тянет, спина ноет, а шею больно поворачивать. Хочется лечь наконец в эту мягкую, чистую, белоснежную постель и расслабиться.