За окном льет дождь. Он начинается неожиданно, будто кто-то всемогущий повернул огромной дланью небесный вентиль. Тяжелые капли хлещут по темно-синему асфальту, прибивая к земле несчастные клочья тающего тумана.
Крис сидит на деревянном стуле, поставив локоть на подоконник и подперев кулаком голову. Его всё не отпускают мысли о том, что он видел. Стеклянная банка с серым песком в солнечном сплетении «спящего»… Что это такое? Следы погребального ритуала? Но где же тогда останки? И где те, кто совершил обряд?
За всё время, проведенное в этом здании, он не заметил ни одного человека, хотя и обошел почти весь первый этаж. На второй он не рискнул подниматься – нога разболелась с новой силой.
А ведь он давно ничего не ел, вспоминает Крис. Правда, вещмешок вместе со всем скарбом остался на улице. Нужно вернуться за ним, как только кончится дождь.
Он отворачивается от окна, обводит комнату взглядом. Сама по себе просторная, она забита всяким хламом. Одну из стен полностью покрывают книжные полки, где кроме древних книг много мелких безделушек и мусора. У стены напротив выстроились в два этажа четыре щербатых комода, а рядом с ними – широкая незастеленная кровать. Посреди комнаты стоит круглый кухонный стол, за который свободно уселись бы человек шесть. Вокруг стола – три стула. На одном из них стоит керамический чайник с отколотым носиком.
В углу, положив морду на лапы, расположилась Найда. Заметив взгляд Криса, она бурчит, широким языком облизывает нос.
– Здесь совсем недавно кто-то жил, – говорит ей Крис, вставая и направляясь к закрытой двери, к которой прикреплен какой-то серый прямоугольник. – Даже пыль вытирали – смотри, какой чистый стол. – Он на ходу проводит пальцем по гладкой столешнице.
Серый прямоугольник оказывается ретрорамкой для фотографии. Крис касается стекла – в отличие от стола, оно покрыто плотным слоем пыли. Наполовину счистив ее, он видит потускневшее семейное фото.
Широко улыбающийся мужчина в брюках с подтяжками и светло-голубой рубахе с коротким рукавом обнимает, по-видимому, свою жену в пестром сарафане. Та лишь скромно приподняла уголки губ, держа на руках замотанного в пеленки младенца. Фото сделано в ясный летний день за городом – на заднем плане торчат высотки. Вполне возможно, что снимали на том поле, где уснул Крис.
– Счастье, если во время эпидемии вы были за тысячи километров отсюда и остались живы… – говорит он и замечает, что свободная рука мужчины тонет в нестертой пыли. Одним движением ладони Крис полностью очищает стекло рамки, и взгляду открывается еще один член семьи.
Мальчик лет семи. Кучерявые волосы чуть растрепаны, глаза сощурены от яркого солнца, улыбка открывает дырку на месте молочного зуба. Одет как отец, только рубаха ярко-желтого цвета.
Сильная рука отца уверенно лежит на его плече. Рядом с мальчиком тот, кто защитит, кто всегда поддержит, кто поймет всё с первого слова.
«Кристофер, – раздается голос отца, – мы любим тебя. Прошу, не спеши присоединяться к нам…»
По щеке Криса течет слеза. Он не хотел, не хотел вспоминать о них, он даже почти забыл, но вот фотография…
Раздается лай Найды. Вытерев глаза, Крис оборачивается, тяжело переставляет костыль.
Собака, уперев передние лапы в край подоконника, заглядывает в окно.
– Ну, чего там у тебя? – спрашивает Крис, подходя. Он вздрагивает, когда замечает то, что так ее встревожило.
Перед окном, посреди дороги, стоит ребенок в широком коричневом балахоне. На вид он того же возраста, что и мальчик на фотографии. Крупные капли бьют по капюшону – такому глубокому, что не видно лица, – хлещут по худым плечам. Ребенок садится на корточки, и Крис замечает в его руке детский совочек. Совочек скребет по асфальту, собирая грязь вперемешку с водой. Малыш поднимается и выливает собранное в стеклянную банку, стоящую у его ног.
Крис хочет окликнуть ребенка, но плотно закрытое окно не пропустит звук. Постучать в стекло? Он может напугаться и уйти… Так быстро, как позволяет больная нога, Крис ковыляет к двери. В коридоре смотрит туда, откуда пришел, – до главного выхода из здания далеко, да еще этот зал с «мертвецами»… Найда, задев костыль лохматым боком, несется налево.
– Стой! – кричит Крис и быстро идет следом. Через несколько метров на больную ногу становится невозможно наступать, и он скачет на здоровой, еле успевая переставлять костыль.
В конце коридора Найда, встав на задние лапы, скребется в широкую дверь. Крис, вспотев и запыхавшись, наконец догоняет собаку и видит давно погасшую табличку «EXIT».
Дождь на улице продолжает хлестать. Найда, поднимая фонтанчики брызг, бежит вперед, скрывается за углом дома. Когда Крис, полностью вымокнув, добирается до поворота, она уже нюхает асфальт там, где стоял малыш.
Конечно, ребенок успел уйти, и на дороге остались лишь быстро размываемые борозды от совка, напоминающие солнышко.
– Что это такое? – зачем-то спрашивает Крис у Найды.
Собака, отведя морду, начинает чихать, но вдруг поворачивает голову, навострив уши и устремив взгляд назад, будто кто-то ее позвал. Крис тоже смотрит туда, но мокрая улица пуста. Найда жалобно скулит, а потом срывается с места и мчится вдоль улицы.
– Найда! – кричит Крис, тяжело опираясь на костыль обеими руками. Больше нет сил снова бежать куда-то, а силуэт собаки становится всё меньше, и вот он уже еле различим.
Крис смотрит на улицу, утопающую в бесконечном ливне. Крыши серых высоток скрыты тяжелыми, грозно нависающими облаками. Будто небоскребы проткнули небо, и из получившихся ран неудержимым потоком льется вода…
Он чувствует одиночество. Как тридцать лет назад во время эпидемии, когда узнал о гибели родителей. Крису тогда было двадцать семь, и он жил вместе с молодой женой в Японии. Дети – Макс и Влад – еще не появились на свет, и будущий отец день и ночь выступал на трибунах перед сторонниками «Человечества». Он узнал о смерти семьи на одном из выступлений, в прямом эфире. Сразу поделился своим горем, и негодующая публика взревела, обвиняя во всём проклятых пришельцев. Миллион человек, и Крис среди них. Растерянный, плачущий. Одинокий.
За спиной раздается шум. Крис оборачивается и видит, что дверь одного из домов приоткрыта и оттуда кто-то выглядывает. Крис тихонько подходит ближе – и дверь захлопывается.
Нет, он здесь не один. В городе кто-то живет – те, кто послал радиосигнал: «Мы – те, кто спасет человечество». И они помогут ему вернуться домой. Вернуться к сыновьям.
Крис тянет дверь, и она легко подается. Перед ним небольшая темная прихожая. Он делает шаг внутрь и наступает на что-то рассыпчатое. Смотрит под ноги. Песок?.. Весь пол усеян серыми холмиками… Крис видел такие на последней демонстрации десять лет назад, когда дроны стали испепелять митингующих.
– Проклятье… – выдыхает он. Идет дальше, стараясь не наступать на прах. На миг поднимает глаза и видит в одном из углов темный силуэт.
Ребенок. Сидит возле холмика праха, медленно вонзает совочек, поднимает выше головы и вываливает собранное в стеклянную банку. Такую же, какая была в животе у «спящего».
Крис замирает. Всё его тело сковывает страхом.
Страхом перед тем, кого он всё это время искал, ради кого прошел такой длинный путь. Перед тем, кто должен его спасти.
Несколько минут Крис стоит неподвижно, тогда как ребенок, наполнив банку, поднимается. Он тоже не двигается с места, лишь покачивается совочек в опущенной руке.
– Ты… – дрожащим голосом выдавливает Крис. – Как тебя зовут? Где твои родители?
Малыш не отвечает. Он медленно наклоняется, втыкает совочек в наполненную банку и поднимает ее, обхватив обеими руками.
– Здесь есть кто-нибудь из взрослых? – спрашивает Крис. – Или все…
Он чувствует на себе взгляд ребенка, хотя лица его до сих пор не видно – оно по-прежнему скрыто глубоким капюшоном.
– Ты меня понимаешь? – Ему приходит в голову, что малыш, возможно, не умеет говорить.
Ответа нет. Банка с прахом мерно покачивается, прижатая к животу темными ручонками.
– Я подойду, – говорит Крис, делая шаг, самый тяжелый за всё время пути. – Не бойся меня. Я принял ваш радиосигнал…
Ребенок смотрит так пристально, что, кажется, его взгляд можно потрогать.
Между ними всего пара шагов. Крис чувствует странный запах, не живой – будто пластмассы или…
Он глядит на ребенка. Хочет присесть и заглянуть под капюшон, но проклятая нога не желает сгибаться. И тогда Крис решается:
– Я вижу, руки у тебя заняты. Позволь мне убрать твой капюшон?
Он тянется, дрожащими пальцами берется за шершавую ткань и аккуратно ее отводит.
На него смотрят огромные черные глаза. Глаза Наставника.
Эпилог
– Ну, вот и всё, – говорит батюшка, разглядывая дятла, сидящего высоко на сосне: бело-черное оперение, красное пятнышко на затылке, живые коричневые глазки. – Какой же все-таки прекрасный мир я выбрал! – восклицает он, потягиваясь.
Доски крыльца, как всегда, скрипят, когда батюшка спускается по ним. Ступив на землю, он оборачивается и пятится, чтобы разглядеть церквушку целиком. Наконец, остановившись, кивает ей и бодро говорит:
– Ну, старушка, прощай!
Вытянув руки, он громко хлопает в ладоши. Часовня мгновенно загорается. Из распахнутой двери вырывается пламя, облизывая козырек крыльца; мох на крыше чернеет, испуская белый, как облако, дым; из окошек барабана выглядывают рыжие языки, а крест, оплавляясь, кренится.
– А где же моя Найда? – Батюшка оглядывается по сторонам, кладет два пальца в рот и издает оглушительный свист. – Подождем, – вздыхает он, пока по лесу мечется эхо.
Часовня складывается, как тетрадный лист. Сперва с жутким треском обваливается крыша, затем одна за другой падают стены.
В это время батюшка подходит к кусту с розами.
– Да-а, – вздыхает он, беря в ладонь один из бутонов и шумно втягивая аромат. – У меня таких красивых нет.