Как это следует понимать применительно к советскому обществу? Советское государство, возникшие в результате Октябрьской революции, воплощало в себе диктатуру пролетариата, опосредованную властью большевистской партии. В. И. Ленин в своих работах очень резко ставил вопрос о необходимости разрушения буржуазной государственной машины, ссылаясь на Маркса, он призывал «к тому, чтобы все исполняли функции контроля и надзора, чтобы все на время становились “бюрократами” и чтобы, поэтому никто не мог стать “бюрократом”»[136]. Низкий уровень грамотности трудящихся, огромные людские потери за период Первой мировой и Гражданской войны, отсутствие соответствующей материально-технической базы обусловили тот факт, что большевики были вынуждены строить социализм, используя буржуазный государственный аппарат без самой буржуазии. В качестве негативной тенденции свою роль сыграла и многовековая история наличия в России деспотического государства, державшего под своим контролем территорию огромной империи. Подобные явления обладают огромной исторический инерцией, которую нельзя отменить отдельным декретом на следующий день после революции.
После завершения Гражданской войны и началом НЭПа происходит постепенное размывание партии в советском государстве. Формируется партийно-государственная система, в которой руководители партии тождественны руководителям государства. Огромные людские потери и непрекращающиеся войны с 1914 по 1921 гг. подорвали политическую активность пролетариата, в результате чего он начинает терять контроль над государственным аппаратом. Советское государство отрывается от своей классовой базы и становится достоянием бюрократии.
Данный исторический процесс не произошел за один миг, а растянулся на долгие 70 лет, в ходе которых бюрократия делала постепенные шаги в сторону конструирования себя в качестве буржуазии. На первых этапах бюрократия не могла обладать буржуазным классовым сознанием, так как сама не была классом. На нее оказывало мощное влияние огромная политическая инерция революционного толчка 1917 г. Но затем советская бюрократия действовала в рамках буржуазного государственного аппарата, в котором государственная деятельность возлагалась на определенных людей, т. е. она стала профессией. Логика политэкономии возобладала – продолжительный контроль за экономическими процессами в советской экономике привели к выстраиванию бюрократии в качестве отдельного слоя, осознающего свои особые интересы. Вопрос лишь состоял в том, насколько быстро деградирует советская бюрократия.
Советский рабочий класс был отчужден от средств производства, но его рабочая сила не была полноценным товаром, так как в СССР не существовало независимых экономических субъектов, которые могли покупать эту рабочую силу. Коллективное государство нанимало коллективный рабочий класс. В позднем СССР, в силу дефицита рабочей силы, существовала конкуренция в рамках одного экономического субъекта (государство) между различными государственными предприятиями. Эту внутреннюю конкуренцию можно рассматривать лишь как зачаток товарности рабочей силы.
Постсоветский российским капитализм имел серьезные экономические предпосылки для своего становления: 1) крупную собственность на базе индустриального способа производства;
2) наличие большого числа наемных работников, чья рабочая сила содержала элемент товарности. Капитал в Советском Союзе возник ровно с того момента, когда частные собственники в массовом порядке получили возможность нанимать рабочую силу. Де-факто, это произошло в 1988–1989 гг. на уровне кооперативов, но в данном случае мы можем говорить лишь о небольших капиталах. Более важное значение для становления российского капитализма играла стихийная номенклатурная приватизация, выражающаяся в виде превращения крупнейших министерств в концерны и возникновении «уполномоченных» банков. Е. Гайдар верно замечает: «Фактически с 1988 года большая, все растущая часть государственной экономики вполне могла считаться “лжегосударственной формой существования частного капитала”. А еще через несколько лет эта форма стала доминирующей»[137].
Важную роль в формировании российского капитализма сыграла отмена государственной монополии на внешнюю торговлю в 1989 г., хотя отдельным предприятиям непосредственный доступ к мировому рынку был разрешен еще в 1986 г. Это привело к тому, что возникшие кооперативы и НТТМ, стали экспортировать дешевое советское сырье, на которое в СССР специально занижалась цена для стимулирования развития обрабатывающей промышленности.
Маркс рассматривал п. н. к. как исторический этап, предшествующий капитализму. Если верить Красниковой, то 1990-е гг. объединили в себе два этапа – п. н. к. и торговый капитализм, что само по себе абсурдно, зная, как бездарно расхищалась и уничтожалась огромные производственные мощности в эти годы. Мы никогда не выйдем из этого лабиринта спекуляций, если не разделим два противоположных понимания капитала: 1) буржуазное, как совокупность вещей; 2) марксистское, как определенные общественные производственные отношения. Капитал в первом смысле существовал в СССР задолго до перестройки, так как теневики и отдельные чиновники концентрировали на руках значительные денежные суммы. Капитал как общественное отношение возник в 1988–1990 гг., когда в широких масштабах кооператоры, а через них и часть бюрократии, начали использовать наемный труд в своем производстве. Номенклатурная приватизация стала основной формой создания капитала в СССР.
Сложность исторической ситуации заключается в том, что после раздробления экономической системы Советского Союза и перераспределения собственности, неизбежно происходили процессы накопления и централизация капиталов, но это не означает, что эти процессы можно ассоциировать с эпохой п. н. к. Переход в рамках индустриального способа производства от полностью монополизированной экономики, в которой господствует государственная собственность, к полупериферийному капитализму – уникален для мировой истории. В связи с этим, нам представляется ошибочным обозначение этого процесса термином, который применялся для анализа совершенно иного исторического явления. История постсоветского капитализма нуждается в новой адекватной терминологии, позволяющей раскрыть суть происходящих процессов, а не вписать их в удобные шаблоны.
На наш взгляд, процесс возникновения капиталистических отношений на рубеже конца 1980-х – начала 1990-х гг. в СССР можно обозначить понятием постэтатистский переход[138]. Под постэтатистским переходом следует понимать процесс преобразования суперэтатистского общества[139] в полупериферийный капитализм. Постэтатистский переход включает в себя несколько этапов: 1) теневая бюрократизация госсобственности; 2) раздробление и капитализация госсобственности; 3) накопление и концентрация капитала на базе полупериферийного капитализма.
Понимание капитала как денежной массы и совокупности вещей было распространено в постсоветском общественном сознании. Это позволяло правсшиберальным экономистам постоян но осуществлять подмену понятий, ссылаясь при этом на Маркса. Прослушав курсы «марксизма-ленинизма» в советских вузах, они во Многом продолжают воспроизводить привычную с ранних лет псшитэкономическую риторику в совершенно иной социальноэкономической обстановке. Красникова заявляет, что в 1990-е гг. капитал выступал преимущественно в денежной форме, делая отсылки к «допотопному купеческому капиталу»[140]. По ее мнению, 1990-е гг. были переходным периодом для российского экономики, в ходе которого российский капитализм проходил те же этапы, что и европейский. Красникова пишет: «В российской экономике процесс становления капитализма оказался спрессованным во времени. В течение исторически кратчайшего времени практически одновременно происходит и образование торгового и банковского капитала как предшественников промышленного, и наряду с этим осуществляется прямое превращение наиболее экономически привлекательных производственных фондов в промышленный капитал путем их присвоения тем или иным способом без всякого денежного капитала»[141].
Из данных тезисов следует незамысловатый вывод: передел собственности в 1990-е гг. имел закономерный, объективноисторический характер[142]. Соответственно, в будущем Россия сможет прийти к развитому капитализму, который существует в странах капиталистического центра. Той же позиции придерживается и один лидеров российских младореформаторов Анатолий Чубайс: «Эра первоначального накопления завершилась, “малиновые пиджаки” вышли из моды… Что будет дальше? Если вы хотите услышать одно слово, которое вбирает в себя суть всего того, что будет делать российский капитализм дальше – то это слово “развитие” Российский капитализм будет строить и развивать новые технологии, которых в стране никогда не было, он будет на самом современном технологическим уровне создавать целые отрасли, в которых у нас есть конкурентные преимущества»[143].
Из вышесказанного вполне очевидно, что использование термина п. н. к. в контексте России 1990-х гг., обусловлено не научными, а политическими причинами. Российские несшибералы, при помощи подобной терминологии, пытаются убедить общественное мнение в том, что у нас возможен «нормальный капитализм», нужно лишь подождать становление промышленного капитала. 27 лет ожидания продемонстрировали ошибочность этих заверений. За эти годы Россия окончательно превратилась в сырьевую полупериферию, подорвав собственную промышленную индустрию. Но для подобных выводов не нужно было ждать столь долгий срок. Перед нашими глазами история стран Латинской Америки, Африки, Азии, которые за десятилетия догоняющего развития, так и не смогли достигнуть уровня экономически развитых стран