[368]. Именно поэтому дальнейшее существование данной модели капитализма не предполагает никакого усиления позиций промышленной буржуазии, которая была бы заинтересована в развитии национального производства;
3) Экономическая интеграция крупного бизнеса и бюрократии в начале 2000-х гг. привела к созданию мощных корпоративных структур, выступающих основным организационным каркасом, цементирующим единство правящего класса. Несмотря на имеющиеся противоречия внутри правящего блока, они на сегодняшний день не переходят в открытое столкновение между конкурирующими группами. Бюрократ-буржуазия за время правления Путина чрезвычайно усилилась, подчинив себе все более или менее крупные политические партии и СМИ;
4) В России отсутствует крестьянство как класс мелких земельных собственников, способный в странах аграрной периферии выступать в роли важной социальной опоры революционного движения. Несмотря на наличие имущественного расслоения среди крестьянства, крестьянская среда, являющаяся оплотом народной культурной традиции, формирует определенный тип солидарности и социальных связей между людьми, которые способствуют самоорганизации трудящихся. За прошедший век многие мощные социалистические движения возникли именно на этапном переходе от аграрного к индустриально-аграрному обществу, когда массы крестьян переезжали в поисках работы в крупные города. В сознании этих людей на традиционный коллективизм, завязанный часто на религиозную традицию, успешно накладывались социалистические идеи. Хотя в истории были и обратные примеры – рост исламизма в Турции с 1980-х гг. как следствие переезда анатолийской деревни в крупные города[370].
Бурный рост городского населения в СССР в 1960-е гг. не способствовал популярности социалистических идей. Напротив, хорошо работающие социальные лифты советского общества давали вчерашним крестьянам возможность реализоваться и стать полноправными горожанами. Это полностью переключало их стремления в сферу поиска новых потребительских благ. Россия уже совершила переход от аграрного к индустриальному обществу. Ломка социальных связей советского общества и отсутствие сформированной российской политической нации обусловили глубокую атомизацию нашего общества. Общество распадается на множество мелких сегментов, не связанных между собой даже общим политическим гражданством. Господствующим мотивом поведения большинства жителей России остается индивидуальное выживание;
5) Процесс деиндустриализации российской экономики привел к переходу значительной части рабочей силы в сферу услуг. Пролетариат, занятый в сфере услуг и торговле, значительно сложнее организовывать, чем промышленных рабочих в виду его рассеянности и небольшой концентрации занятых на одном предприятии (7,17 человек на одно предприятие в сфере услуг в 2010 г.; в обрабатывающей промышленности – 18,5 человек)[371]. Также важно заметить, что значительная часть работников сферы услуг занято в неформальном секторе, что также не способствует их самоорганизации[372]. Россия как полупериферия воспроизвела в своем развитии некоторые черты устройства стран-ядра. Речь идет о раздутой сфере услуг. За 2016 г. доля занятых в сфере оптовой и розничной торговли от общего числа занятых в российской экономике составила 18,9 %, занятые в операциях с недвижимым имуществом, арендой и предоставлением услуг – 9,9 %, обрабатывающаяся промышленность – 14,2 % (по всей промышленности – 18,8 %).
Перемещение индустриального производства из ЕС и США в страны периферии, активно начатое в 1970-е гг., привело к сокращению числа промышленных рабочих в развитых странах. Это стало одной из причин кризиса профсоюзов и левого движения в Западной Европе, несмотря на отдельные всплески в их активности. Правящий класс России же в свою очередь не имеет возможности переносить собственную промышленность в периферийные страны, так как принес ее в жертву в 1990-е г. ради встраивания в мировой рынок на позиции сырьевого придатка. Рост сферы услуг в российской экономике обусловлен сырьевой рентой, получаемой за счет роста цен на энергоносители с начала 2000-х гг. Вопрос о возможностях самоорганизации среди пролетариев в сфере услуг и торговле в России остается открытым, но пока они не демонстрируют большой политической активности.
Как свидетельствует статистика, собранная Центром социально-трудовых прав, толчком для роста протестной активности рабочих стал кризис 2008 г. Второй важной временной границей стали 2014–2015 гг., когда вследствие санкций и общего экономического спада, количество протестных акций резко выросло – с 277 до 409. Центром протестов выступают промышленные и административные центры – Москва, Санкт-Петербург, Свердловская область, Приморский край, Челябинская и Иркутская области[373].
В 2016 г. 54 % всех выступлений было вызвано невыплатой зарплат. При этом 53 % всех протестов носило стихийный характер и проходило вне профсоюзов[375]. Аналитики ЦСТП объясняют эти цифры, прежде всего, тенденцией перемещения протестной активности после 2013 г. в сферы, работники которых в прошлые годы предпочитали пассивно терпеть нарушения трудового законодательства (транспорт, строительство, ЖКХ)[376].
В отраслевом распределении большая часть протестов проходит в промышленности, транспорте, бюджетных отраслях.
6) Средний возраст российского пролетариата превышает 40 лет, достигая в некоторых отраслях промышленности уровня – 44–45 лет. Значительная часть рабочих получила квалификацию в конце 1990-х гг. – период глубокого кризиса и поражения левых сил. У российского пролетариата отсутствуют традиции и навыки профсоюзной борьбы и самоорганизации, что на фоне сокращения числа занятых в обрабатывающей промышленности, приводит к размыванию ядра пролетариата – промышленных рабочих.
Пролетариат в начале 2000-х гг. не только численно сократился, но и морально деградировал. Годы нищеты и вынужденной безработицы подорвали у многих самоуважение и веру в собственные силы. Максимов пишет: «Вместо уверенных в себе, нередко бравирующих своей незаменимостью, появлялись безропотные, молчаливые, согласные на все, боящиеся быть заподозренными в протесте (тем более коллективном) рабочие кадры. По нашим данным, многие ощущали себя изгоями, “никому не нужными”, отчаявшимися устроить свою жизнь, нередко обозленными на весь мир»[378]. Неслучайно в период правления Ельцина массовое распространение получили формы протеста «слабых» – голодовки, самоубийства и т. д.
В 1990-е гг. резкое падение промышленного производства привело к деклассированию миллионов рабочих. Вследствие размывания устойчивой системы занятости, люди очень часто меняли место работы, переходя за короткий срок из одного социального класса в другой, к примеру: промышленный рабочий становился мелким предпринимателем, а затем охранником. В 1998 г. безработица достигла цифры 4,8 млн человек (средний возраст – 34 года). По подсчетам социолога Б. Максимова: «…прошли через статус “незанятого” с 1992 г. по 1998 г. примерно по 10 млн каждый год, а всего более 60 млн человек; из них рабочие составляли около 67 %, т. е. более 40 млн человек»[379]. Такая подвижная занятость не позволила сформироваться пролетарскому классовому сознанию, на основе которого рабочие могли бы вести последовательную борьбу за свои экономические и политические права.
Как показали многочисленные рабочие протесты в 1990-е гг. большинство требований протестующих касались невыплаты зарплат (по подсчетам Максимова, 90 % протестных выступлений в 1990-е гг.[380]), после начала даже частичных выплат забастовки как правило прекращались. Протесты против задержек зарплаты были сугубо оборонительной борьбой, которая не могла стать источником для развития сильного тред-юнионистского движения. Межотраслевая солидарность между рабочими стала исключением. Рабочие протесты по своей форме чаще всего оставались локальными выступлениями рабочих одного предприятия, которые боролись за выплату задолженностей по зарплате на конкретном предприятии. Максимов пишет: «По данным нашего анализа, из забастовок в производственных отраслях чисто рабочие выступления составляют примерно 1/3. Таким образом, протестная активность рабочих оказывается намного более низкой, чем у учителей, при всей созданной в общественном мнении картине размаха забастовочного движения в 1990-е годы»[381]. Когда же люди пытались заниматься политикой, их удачно использовали в качестве массовки в борьбе между различными группами внутри правящего класса. Как справедливо отмечает А. Тарасов, классообра-зование сверху (бюрократ-буржуазия) шло намного быстрее клас-сообразования снизу (пролетариат)[382].
Экономика, построенная на извлечении инсайдерской ренты, оказала определяющее влияние на структуру трудовых отношений. В этой связи полезно обратиться к работам К. Клеман, которая рассматривает роль неформальных практик в трудовых отношениях. Сеть неформальных связей между рабочими и руководством была ва