жной традицией организации труда на советских предприятиях. В отсутствии независимых профсоюзов личные связи с руководством являлись для советских рабочих важным средством, позволяющим решать личные проблемы и получать дефицитные товары. Кудюкин охарактеризовал эту форму борьбы: «Отчужденные формы борьбы против отчуждения»[383].
Важную роль играл также способ формирования управленческих кадров на заводе. В СССР делалась сознательная ставка на формирование руководителей снизу. Это приносило большую пользу, так как человек проходил через все звенья работы предприятия, что давало ему обширные знания и понимание положения рабочего. Характерный пример – карьерный путь председателя Совета министров СССР Н. И. Рыжкова. В начале 1950-х гг. после техникума он начал работать сменным мастером сварки на Уральском заводе тяжелого машиностроения (Уралмаш), в 1955–1959 гг. начальник цеха, 1959–1965 гг. главный технолог по сварке, в 1965–1970 гг. главный инженер, в 1970–1971 гг. директор, в 1971–1975 гг. генеральный директор. Вышеописанный метод подбора кадров не позволял возникнуть непреодолимому барьеру между рабочими и администрацией в советские годы. Вертикальные связи внутри предприятия накладывались на горизонтальные связи рабочих между собой, образуя целую неформальную сеть, в которую были вовлечены как администрация, так и рабочие завода. В 1990-е гг., когда еще сохранялись «красные директора», советский патернализм, который сохранялся в силу инерции, играл важную роль в сохранении лояльности рабочих администрации.
В ситуации экономической катастрофы 1990-х гг. неформальные практики усилились, они использовались рабочими для сохранения минимального заработка и рабочего места. Клеман пишет о противоречивом влиянии неформальных практик: «С одной стороны, они позволяют людям приспосабливаться к нестабильным условиям, уменьшить свою уязвимость. Но, с другой, они в некотором смысле усиливают эту дестабилизацию и способствуют укреплению новой капиталистической системы, питающейся неформальностью и нестабильностью. Для рабочих неформальные практики нередко служат способом сопротивляться сверхэксплуатации и отчуждению»[384].
Функциональность неформальных связей под влиянием рыночных отношений существенным образом изменилась: «Советский блат, по словам опрошенных, обслуживал повседневные практики потребления, а постсоветские связи фокусируются на нуждах современного бизнеса. Отношения советского блата предполагали ответную потенциальную помощь, это был обмен услугами между людьми, по роду своей деятельности имеющими доступ к разнообразным дефицитным ресурсам. Постсоветские же неформальные связи дают возможность решать многие деловые вопросы, но по рыночным расценкам. Эти расценки, конечно, неформальны, но вполне устойчивы. Вместо ответных обязательств работает правило рыночных расчетов за услугу»[385].
На рубеже 1990-2000-х гг. в руках работодателей находилось очень много неформальных рычагов управления производством, от которых зависела заработная плата, увольнение рабочих, продвижение их по карьерной лестнице и т. д. В ответ на это большинство рабочих продолжало отказываться от коллективной борьбы в пользу тактики индивидуального выживания за счет особых связей с начальством, мелкого воровства или простого пьянства. Вовлеченность рабочих в сеть неформальных контактов и взаимных обязательств была и остается одним из главных препятствий для выстраивания горизонтальных связей внутри рабочего класса. Клеман пишет: «В данной ситуации массовые социальные акции протеста маловероятны до тех пор, пока участие рабочих в неформальной сфере будет продолжаться в таком масштабе, или пока профсоюзы не займутся ею, предавая гласности последствия такого участия при отсутствии каких-либо попыток организовать “неформальных тружеников”»[386].
Различные левые партии и организации, возникшие на руинах Советского Союза, испытали на себе историческую инерцию крушения мощнейшего революционного проекта XX века. Вобрав в себя недовольных обывателей, они не смогли выработать конструктивную политическую программу и стратегию действий, которые выходили бы за рамки несогласия с неолиберальным режимом Ельцина и апелляции к советскому прошлому. Определяющей причиной упадка левых стала их деклассированность вследствие полной утраты ими связи с трудящимися. Сами трудящиеся потеряли себя, превратившись в толпу рассерженных обывателей. Кагарлицкий справедливо отмечает: «Иллюзорным оказалось и представление, будто работники имеют четкие и однозначные интересы на уровне повседневного бытия. Положение работника на советском производстве было крайне противоречиво, а потому значительная часть трудящихся вообще не в состоянии была четко сформулировать, в чем состоит ее интерес. В качестве потребителей рабочие стремились к одному, в качестве производителей к другому, в качестве наемных работников к третьему, в качестве участников корпоративного блока (вместе с директорами, инженерами и даже министрами) к четвертому. Эта принципиальная неспособность определить собственный тактический и стратегический интерес порождала крайне противоречивые и непоследовательные действия, зачастую – во вред себе»[387].
На левом фланге, вне рамок системной КПРФ, возникло левое гетто, которое не представляет какой-либо класс или ощутимую социальную силу. Оно живет своими собственными очень узкими интересами. Основная задача гетто – собственное воспроизводство. Возникновение данного явления стало следствием развития объективной закономерности в виде превращения России в сырьевую полупериферию и упадка массовых левых движений во всем мире.
Исторической опыт свидетельствует в пользу того, что революционное движение может развиваться в условиях временного отсутствия массовой борьбы. В российской истории таким примером были народники[388]. Народники несколько десятилетий боролись в условиях, когда их лозунги не получали массового отклика среди крестьянства. Порой сами крестьяне во время «хождения в народ» сдавали революционеров полиции. Несмотря на это, революционное движение в России успешно развивалось, дав свету таких выдающихся людей, как А. И. Желябов, С. Л. Перовская, В. Н. Фигнер, В. И. Засулич, Г. В. Плеханов, С. М. Степняк-Кравчинский и многих других героев.
В чем причина того, что народническое движение при отсутствии массового движения среди крестьянства, смогло одержать значительное число побед (создание организации профессиональных революционеров, ликвидация высших чиновников империи и др.) подняв образ революционера в российской культуре на небывалую до этого высоту? В истории можно найти бесчисленное число примеров аберраций общественного сознания – личность или организация ставит одни исторические задачи, а под видимой формой развивается объективный социальный процесс. Что-то подобное произошло и с народниками, поскольку при всей их апелляции к крестьянству, они выражали интересы иного социального слоя – разночинцев[389]. Разночинцы были выходцами из самых различных сословий, но их объединяло стремление добиться общественной реализации за счет честного и полезного для общества труда. Основным препятствием на пути разночинской молодежи стало самодержавие, которое нуждалось в разночинцах, но при этом рассматривало их в качестве противников. Разночинцы, как ядро из которого сформировалась интеллигенция, возникли на разломах старого сословного общества. Урбанизация и рост промышленности требовали грамотных людей, способных поддерживать социальную жизнь в зарождающемся индустриальном городе.
Народничество же было идеологией, дающей разночинцам представление о существовании некой социальной общности, имеющей определенную этику и историческую миссию[390]. Эта миссия виделась в создании социалистической и федеративной России на основе крестьянской общины. Наиболее ярко идеи об особой исторической миссии русских разночинцев получили выражение в книге П. Л. Лаврова «Исторические письма», где обосновывалась концепция «критически мыслящей личности» как архетип личности революционера-народника. Лавров писал: «…как ни мал прогресс человечества, но и то, что есть, лежит исключительно на критически мыслящих личностях: без них он, безусловно, невозможен; без их стремления распространить его он крайне непрочен. Так как эти личности полагают обыкновенно себя вправе считаться развитыми и так как за их-то именно развитие и заплачена та страшная цена, о которой говорено в последнем письме, то нравственная обязанность расплачиваться за прогресс лежит на них же. Эта уплата, как мы видели, заключается в посильном распространении удобств жизни, умственного и нравственного развития на большинство, во внесении научного понимания и справедливости в общественные формы»[391].
Развитие полупериферийного капитализма в стране, правящий класс которой до 1861 г. держал большую часть населения на положении безграмотных псшурабов, было огромным шагом вперед. При сохранении многих докапиталистических рудиментов, Россия на рубеже XIX–XX век вв. переживала культурный и экономический подъем, в результате которого возникло массовое революционное движение[392]. В его создании активное участие принимали народники, которые выработали и сохранили традиции революционной борьбы, передав их новому поколению борцов. Но все их усилия оказались бы тщетными, если бы не существовало объективной экономической тенденции – общий рост численности пролетариата и его фабрично-заводского отряда. В 1887 г. фабрично-заводского пролетариата насчитывали 1,3 млн человек, в 1893 г. – 1,6 млн, в 1897 г. – 2,1 млн, в 1902 г. – 2,4 млн в 1908 г. – 2,7 млн человек