«пережитков капитализма». Неразумно теперь все дурное трактовать как последствия и рецидивы пресловутого совка. Современные формы социального идиотизма нуждаются в новых и точных словесных обозначениях.
У этого слова богатый спектр значений. И у него самого, и у сокращенной версии «спец…», которая может прицепиться буквально к любому слову и придать ему новый смысл. Это может быть знак секретности и государственной значимости: спецслужба, спецназ. Знак привилегированности: спецшкола, спецполиклиника. Знак производственного предназначения: спецодежда.
«Специальный» — значит особый, особенный, для чего-то исключительно предназначенный. Но из этого не следует обратное: «особый» и «особенный» отнюдь не всегда можно заменить на «специальный». А это у нас в последнее время часто делают — по аналогии с английским словом «special». В магазинах установят грошовую скидку и вывешивают плакат: «Специальное предложение!» Уместнее было бы: «особое предложение». Кстати, на Западе распродажи сопровождаются именно особенными, то есть радикальными снижениями цен. И уж совсем смешно выгладит титул: «специальный гость фестиваля». Дорогой гость — он, конечно же, особый.
Переводить английские слова на русский стоит все-таки по смыслу, а не по буквам и звукам, не по внешнему контуру.
Это английское слово живет сейчас в России даже вольготнее, чем у себя дома. За границей, может быть, спонсорства в целом и больше, чем у нас, но, понаблюдав за зарубежными коллегами и знакомыми, должен сказать: как-то у них с этим делом обстоит мрачно и занудно. Найти спонсора чрезвычайно трудно, приходится для этого писать множество бумаг, что-то там доказывать, потом тратить деньги осторожно и аккуратно, отчитываясь за каждый цент. А у нас само слово «спонсор» звучит сладко, как «халва», точнее — как «халява». Добудет человек спонсора — и кайфует напропалую. А что там с проектом — не так уж важно. Выпустили пилотный номер элитарного журнала, устроили фуршет — ну и ладушки! Основали издательство, а оно ничего не выпустило — так можно же отчитаться по образцу гоголевского городничего: дескать, церковь строилась, но сгорела. Много в России пожаров…
Теперь о собственно лингвистической стороне дела. Осторожнее со словарями! Они часто вступают друг с другом в непримиримое противоречие. Находим слово «спонсор» в последнем издании Ожегова: «лицо, организация, фирма, выступающие как поручитель, заказчик, устроитель, финансирующая сторона». Нормально, хотя и скучновато. А веселее будет, когда мы откроем «Большой словарь русского жаргона». Тут никакой официальщины: «богатый любовник, содержащий, материально поддерживающий девушку». Два русских языка — две системы понятий. Молодым дамам стоит быть внимательнее при употреблении конструкции «мой спонсор». Ведь что такое счастье, то бишь спонсор, — это каждый понимает по-своему.
Это жаргонное слово вроде бы связано с шуткой и смехом, но звучит как-то невесело, даже мрачновато. Может быть потому, что в его основе лежит садистская метафора: «стебануть» значит «хлестнуть», «ударить». «Стёб» как идеологема — это новинка конца второй полоэины восьмидесятых годов. Тогда свободная пресса при помощи беспощадного стеба успешно сокрушала обветшавшие твердыни. В модном словечке слышалась и эротическая коннотация: «Хочу я всех мочалок застебать» — знаменитая строка Гребенщикова звучала и как соц-, и как сексреволюционная. Но шли годы, и стеб как таковой притуплялся, а само слово постепенно делалось обозначением тотально-иронического, надсадно-болезненного насмешничества, лишенного свежести, парадоксальности, юмористической новизны и изобретательности.
Как эстетический термин «стёб» теснейшим образом связан с понятием постмодернизма. Надеюсь, все в курсе, что время постмодернизма окончательно миновало? Это уже пошлость и моветон — пародийное обстебывание классики, дохлое и монотонное глумление над всем и всеми. Так и хочется пропеть, слегка перефразируя слова Евтушенко: «Стёб устарел — говорит кое-кто, смеясь». Смеясь над уныло-однообразными и отставшими от жизни «стёбщиками» невеселой эпохи.
«С Евгением Леоновым мы впервые столкнулись на съемках фильма…» Услышав такое, поначалу думаешь, что рассказчик сильно повздорил со знаменитым артистом. Но потом выясняется, что не было никакого конфликта. Наоборот, полное взаимопонимание. Почему же в нашем разговорном языке вместо «встретиться» все чаще используется глагол «столкнуться»?
Наверное, это обусловлено нашим российским стилем повседневного поведения. Вроде бы широка страна моя родная, а ее гражданам всегда тесно. В метро, в магазине, на улице. Ничего нам не стоит толкнуть человека, случайно оказавшегося рядом. И даже пардона при этом не попросить. Это наш общий серьезный недостаток, изъян национального характера.
В западных странах дело обстоит иначе. В общественных местах принято передвигаться так, чтобы не задевать сограждан. Если же столкновение по нечаянности произошло, оба его участника тут же извинятся друг перед другом. Около окошек в почтовых отделениях и вокзальных кассах проведена желтая черта, и, пока предыдущий клиент не отошел, следующий эту черту не переступит.
А что у нас? Ничего нам не стоит оттеснить несколько человек и прорваться к кассе с криком: «Мне только спросить!» Те же дикие нравы царят на дорогах: наши нувориши (или «нуворишки», как их иногда называют), мчась в своих «мерседесах», не слишком опасаются столкновений. Разобьет одну машину — купит другую…
Ох, не дошло бы до классовой борьбы! Боюсь, что если мы не перевоспитаемся, то столкнемся с очень серьезными проблемами.
Латинская приставка «над» стала на русской почве междометием, выражающим восхищение. Русская интеллигенция, изучавшая в гимназиях греческий и латынь, всегда была неравнодушна к префиксам этих языков.
Например, Ульянов-Ленин обожал приставлять к нашим словам «архи»: обозвал Достоевского «архискверным» — и перекрыл ему в стране кислород на долгие годы. Революционеры, вступая в связь с народом, учились у него материться, а в обмен делились с ним греко-латинской премудростью, всякими там «гипер», «мега», «супер», «ультра», «экстра».
И что примечательно: наш народ, добрый по натуре, в отличие от своих дурных пастырей, все эти преувеличительные приставки использует исключительно в одобрительном смысле. Невозможно представить в русском языке слово типа «суперподлец» — нет, супер — это только хорошо, это супер-пупер (губы при произнесении вытягиваются как для поцелуя!). Могут даже сказать: «Всё суперфосфат!» — и химический термин станет лирическим. А вот хоть молодежное прилагательное «суперский» — сколько в нем открытости, доверия и душевной щедрости!
Т
Если вы бывали в Третьяковской галерее, то, наверное, не могли не заметить картину Константина Савицкого «Ремонтные работы на железной дороге в 1874 году». Это лучшая в мировой живописи иллюстрация на тему «тачка». Полуденный зной. Бородатый мужик с головой, обвязанной белой тряпицей, изо всех сил толкает наполненную грунтом деревянную тележку с одним колесиком спереди. За ним — другой, третий. Сколько всего тачек на этом полотне — не сосчитать.
Теперь такие деревянные или металлические тачки имеются разве что у заядлых садоводов, любителей погорбатиться на собственном участке. А само слово стало постепенно обозначать более сложные технические приспособления. В пятидесятые годы двадцатого века пижоны и стиляги начали небрежно называть «тачкой» легковое такси (по созвучию слов). Потом это наименование перенеслось и на персональные автомобили всех моделей — от «Запорожца» до «мерседеса». А сравнительно недавно в молодежной речи «тачкой» сделался персональный компьютер. Почему? Потому, надо полагать, что компьютер — тоже машина, хотя и электронно-вычислительная.
Но лично мне мой ноутбук «Сони» называть «тачкой» не хочется. Уж больно связано для меня слово «тачка» с представлением о подневольном труде — вроде того, что изображен Савицким. А в древние времена, как известно, рабов и заключенных к их тачкам приковывали цепями. Не порабощает ли и нас сегодня наша электронная «тачка», когда мы попадаем от нее в чрезмерную зависимость? Она становится не только орудием труда, но и местом сомнительного отдыха: вместо подвижных игр — компьютерные забавы и пасьянсы, вместо волнующих прогулок по аллеям — обмен сообщениями в «чатах». Некоторые энтузиасты уже и на виртуальный секс переходят. Сидят за своими «тачками», скрюченные, бледные, немощные. Да загорелые и крепкие мужики на железнодорожно-ремонтных работах, ей-богу, выглядят красивее и гармоничнее!
Глагол, временно исполняющий обязанности главного в русском языке словесного обозначения телесной любви. Широкое распространение он начал приобретать, по-видимому, в шестидесятые годы минувшего столетия, когда многие жаргонно-грубые слова делались общеупотребительными.
Во времена, когда «в СССР секса не было», для обозначения соответствующего процесса имелся либо нецензурный глагол, либо книжные слова и обороты медико-юридического плана («совокупляться», «совершать половой акт»). Вспоминается анекдот о том, как судья во время слушания дела запрещает свидетелю материться и требует говорить: «совокуплялись». Свидетель возражает: «Сначала-то они совокуплялись, а потом начали…» Языку необходимо было слово не высокое и не слишком низкое, а, что называется, «среднего штиля». В качестве такового и оказалось востребованным пресловутое «трахать», тем более что оно в своем исходном значении («трахнул гром», «трахнуть кулаком по столу») звучало вполне приемлемо для слуха. А после отмены государственной цензуры тотальный «трах» воцарился и на книжно-журнальных страницах. Описательные обороты «заниматься любовью» и «заниматься сексом» не могут составить ему конкуренцию, поскольку язык стремится к экономии и всегда отдает предпочтение краткости.