Ваня коротко рассказал, как он устроился, где живет и что делает. Рассказал о знакомстве с Курнаковым, о предложении поступить на работу в Ботанический сад.
— Сад свой пока оставь. Не до сада теперь, сынок, — сказал отец. — Сейчас только самая война начинается. Людей на железной дороге нехватает, а работы по горло. Будешь работать со мной. Сегодня же сходим в контору. Насчет Гриши тоже поговорим. Долго он еще лечиться будет?
— Скоро выпишут.
— Тем лучше. Вместе и держитесь около меня.
Ваня не возражал. Он понимал, что отец прав. Время военное, и каждый должен искать такое место, откуда он может сильней бить по врагу. Железная дорога — как армия на передовой линии.
— Надо, сначала немцев разбить и чтоб вдребезги. Чтобы не поднимались больше.
— А примут меня? — нерешительно спросил Ваня.
— Почему не примут? Ты не малолетний. Недельку-другую поездишь и в помощники вытащу.
Первый раз Ваня так долго и задушевно говорил с отцом. Степан Васильевич рассказал, как он провел состав через линию окружения и попал в Ленинград. Как приходится ездить и под бомбежкой, и под обстрелами. Вспомнил голодную зиму.
Ваня передал всю историю гибели сада и собаки. Рассказал об освобождении арестованных и бегстве к партизанам на лодке.
Незаметно подошло время обеда, и Степан Васильевич повел Ваню в столовую.
— Ешь, сынок. Ты, наверно, давно не угощался такими конфетами. Теперь мы с тобой заживем. Душа за вас болела. Чего только не передумал.
В каждом жесте, в сдержанной улыбке чувствовалось, как был рад этот суровый человек появлению сына. Сейчас, как никогда, Ваня понял, что отец любит и гордится им.
— Степан! У тебя сын объявился, — сказал высокий человек с усами, подходя к столику.
— Точно! Вот он.
— Он и есть. А я думал шутит. Неужели правда, через фронт на самолете перемахнул?
— Он у меня никогда не врет.
— Молодец! Твой характер, значит. Ты проскочил, и он за тобой. Машинистом будешь? — спросил он мальчика.
— Буду.
— Ну что ж, давай, давай.
Подошли другие сослуживцы. Ване опять пришлось рассказывать о немцах, о партизанах и отвечать на вопросы.
Особенно интересовали всех партизаны.
— А ведь это нам большая помощь, товарищи. Это хорошо, что в тылу у фрицев партизаны действуют…
— Поезда под откос летят. Хорошо-о-о…
— Никогда бы не ожидал от Николая Павловича такой прыти, — сказал отец. — Начальник партизанского отряда!
— А кто он такой?
— Директором школы был. Коммунист. Ребятишек учил.
Вдруг от сильного удара подпрыгнула посуда на столе и зазвенели стекла.
— Опять фрицы развлекаются, — сказал усатый машинист, когда с треском разорвался снаряд.
— И нам скучать не дают.
После второго удара у Вани побежали по спине мурашки. Захотелось куда-то бежать, прятаться, но, посмотрев на лица сидевших кругом рабочих, он стал успокаиваться.
Радио прекратило передачу. Голос диктора сообщил, что район подвергается артиллерийскому обстрелу и населению следует укрыться.
— Это он депо наше нащупывает, — сказал отец.
— Говорят, что лучше всего прятаться там, куда он стреляет, — поднимаясь со стула, заметил черный от копоти и блестящий от масла рабочий с седой бородкой. — Пойду в депо.
Взрывы скоро стали утихать и потом совсем прекратились. Артиллерийский налет кончился, но прерванный разговор не клеился, и постепенно все разошлись.
— Ну пойдем, сынок, к начальнику.
— Уже сегодня?
— А чего ждать!
Прием Вани на работу был оформлен в один день. Уже под вечер Ваня расстался с отцом, пообещав пораньше с утра перебраться к нему в комнатушку.
С вокзала он проехал в Ботанический сад и рассказал Николаю Ивановичу о встрече с отцом и новом повороте в его жизни.
— Желаю успеха! — сказал садовод. — Для сравнения поработай и на паровозе. Проверишь, куда больше душа тянет. А меня не забывай. Парень ты хороший, а главное — у тебя чутье есть.
— Какое чутье? — спросил Ваня.
— Чутье садовода. Это ведь чувство особое. Растение понимать надо. С одного взгляда определить, что ему нужно. Почему, например, листья желтеют? Может, сухо? Может, нехватает азота или болезнь какая?
— Это практика.
— Практика практикой, а без чутья всё равно ничего не выйдет.
Поблагодарив Курнаковых за гостеприимство, Ваня отправился в штаб за документами, а потом в общежитие.
Лет десять тому назад Анна Алексеевна пришла к мужу на вокзал с маленьким сыном. Ваня с испугом таращил глаза на «щипящий дом с трубой», цепляясь за юбку матери. Вдруг рядом стоявший паровоз пронзительно засвистел и так испугал малыша, что он чуть не заболел. С тех пор у Вани осталась неприязнь к паровозу. Он не любил и побаивался этой громадной и сложной машины.
За это лето, под руководством отца, Ваня подробно изучил паровоз, и тот оказался послушным и совсем не таким сложным, каким выглядел со стороны.
А все-таки душа мальчика не лежала к паровозу.
С Гришей получилось иначе. Выписавшись из госпиталя, он перебрался к Морозовым. На другой день пошел на паровоз, и с этого дня решилось его будущее. Он влюбился в машину и ни о чем другом не хотел думать.
Степан Васильевич, видя такое рвение, охотно занимался с мальчиком и со временем начал ему давать сложные поручения при разборке и чистке отдельных частей паровоза.
Горько было сознавать отцу, что из сына не выходит хорошего машиниста. Он всячески пытался пробудить в нем любовь к машине, но ничего не помогало. Ваня внимательно слушал, послушно выполнял задания, безропотно не сходил с паровоза по неделям, как и отец, но думал о другом.
Перед глазами мальчика стояли любимые яблони.
Правда знакомство с техникой ему очень пригодилось. Он придумал и сделал в мастерской очень простую и удобную машинку для прививок и усовершенствовал распылитель.
В конце концов Степан Васильевич махнул рукой и всё внимание перенес на Гришу. Из Трубачова вырастал такой помощник, о каком можно было только мечтать.
В короткие перерывы в труде, которые были у Вани, он приходил в Ботанический сад и каждый раз узнавал что-нибудь новое.
Домой
Время шло быстро.
В январе 1943 года войска Ленинградского фронта прорвали блокаду.
Цепляясь за каждый бугорок, сжигая за собой деревни, города, взрывая мосты, разрушая дороги, отступали немцы. Каждый вечер с волнением слушал Ваня Сталинские приказы. Русская земля очищалась от захватчиков. Фронт приближался к родному городку. Уже где-то на подступах к нему шли ожесточенные бои.
Наконец залпы салюта в Москве известили, что и родной город Вани в числе освобожденных.
На другой же день он отправил письмо матери и деду.
За годы войны Ваня сильно вырос. Теперь это был не мальчик, а стройный юноша, и посторонние, обращаясь к нему, говорили: молодой человек.
Трубачов изменился и вытянулся еще больше. Над верхней губой появился темный пушок и голос погрубел. Пушок он немедленно сбрил, чтобы скорей вырастали настоящие усы, а басить старался на низких нотах, до хрипоты сжимая горло.
— Чего ты бубнишь? Говорил бы своим голосом, — сказал Ваня.
— Я своим и говорю. У меня теперь голос переменился.
— От курения.
— При чем тут курение? По возрасту.
Паровоз стоял в депо на продувке. Отец ушел в контору, поручив ребятам разборку и смазку.
— Ты слышал, что нас на южную дорогу перебросят? — спросил Ваня.
— Знаю.
— Как же быть?
— А что?
— Я хочу домой поехать.
— Успеем. Война кончится, тогда и поедем.
— Гриша, там бои были, — продолжал Ваня, не слушая приятеля. — Я письмо отправил, ответа всё нет…
— Тебе, наверно, свой сорт посмотреть хочется. Сознайся.
— Да, хочется.
— Значит, ты садоводом будешь, — сказал Гриша и безнадежно махнул рукой. — Не понимаю я тебя.
— Что об этом спорить. У тебя свой путь, а у меня свой.
— Спорить нечего, верно, — согласился Гриша. — А домой тебя Степан Васильевич не пустит.
— Пустит. Он за маму и деда тоже беспокоится. Если бы знать, что они живы… — с грустью закончил Ваня.
Гриша пристально посмотрел на друга, вздохнул и тихо пробасил:
— Ладно. Я постараюсь уговорить Степана Васильевича. Заодно узнаешь, как моя мать. Денег ей отвезешь.
Они заговорили о том, как лучше уговорить отца и какой предлог придумать для начальника, чтобы Ваню не задерживали.
Но всё произошло иначе. Вернувшись из конторы, Степан Васильевич подошел к сыну и взъерошил ему волосы.
— Ну, Иван, тебе бы надо к матери поехать, — сказал он. — Мне, конечно, сейчас нельзя, а тебе разрешили.
— А мы только что с Гришей говорили, папа…
— Парень ты большой, не потеряешься. Где на паровозе, где пешком; доберешься.
— Доберусь, папа.
— А ты, Григорий, со мной на паровозе остаешься, помощником.
— Мы с вами на паровозе и домой вернемся, Степан Васильевич! — сказал Гриша.
— Тоже верно.
Сборы были недолгие. Получив отпускное удостоверение, паек на две недели вперед и уложив свои вещи в чемоданчик, Ваня зашел в депо попрощаться с отцом. Тот неловко обнял сына и уколол небритой щекой лоб.
Гриша пошел провожать приятеля до вокзала.
— Ребят увидишь… Вовка сейчас вырос, наверно, с телеграфный столб. Приветы не забудь передать. Николаю Павловичу, если встретишь, скажи от меня «спасибо».
Оба чувствовали, что расстаются надолго и неизвестно, что будет у них впереди.
— Ваня, ты сразу зайди к матери. Если надо, — помоги. Просто не верится, что скоро ты дома будешь. Яблочков заготовь к нашему приезду.
— Гриша, а вдруг моя «партизанка» нынче зацветет? — сказал мечтательно Ваня.
— Какая партизанка?
— Разве я тебе не говорил?
— Дождешься от тебя.
— Я хочу новый сорт назвать «партизанкой».
— Хорошее название. Ты мне напиши, если зацветет. Вместе лазали прививать. Если бы тогда мы не полезли в монастырский сад, не работал бы я на паровозе и вообще… всё бы иначе случилось.