<…> Мы должны признать это как сообщество»[243].
«Что касается недавней смены преподавателя, – продолжает Франсиска Дуонг, комментируя немедленное отстранение Шенга от ведения семинара, – декан Гир написал, что этот переход “создаст благоприятную среду для обучения“, чтобы студенты могли сосредоточиться на своём “росте как композиторов“».
Через пять дней после случившегося, 15 сентября, декан «Школы музыки, театра и танца» Дэвид Гир также публично извинился «за то, что испытали студенты» и сказал:
«Поступки профессора Шенга не согласуются с приверженностью нашей школы антирасистским действиям, разнообразию, равенству и интеграции»[244].
16 сентября Шенг направил в департамент официальные извинения:
«Он написал, что, проведя дополнительные исследования по этому вопросу, осознал истинную степень влияния расизма на американскую культуру и добавил, что он не смог распознать расистский оттенок грима blackface. “В классе я – преподаватель, представляющий университет, и мне следовало подумать об этом более тщательно и основательно. Я прошу прощения за то, что это моё действие было оскорбительным и прогневало вас”, – написал Шенг. “Это также обрекло меня на утрату (sic) вашего доверия”»[245].
Брайт Шенг
Однако, пишет Ф. Дуонг, «извинения стали ещё одним источником разногласий среди студентов», которые «обратили особое внимание на раздел письма, где Шэнг приводит множество примеров того, как он работал с цветными людьми в прошлом».
В частности, студентов дополнительно возмутили эти слова Шенга:
«На мировой премьере моей оперы “Серебряная река” в Южной Каролине в 2000 году я выбрал афроамериканскую актрису (на главную роль), азиатскую танцовщицу и белого баритона для трёх главных героев», а также то, что, приведя ещё несколько примеров, Шенг признался, что «никогда не думал (о себе), что он дискриминирует какую-либо расу».
Первокурсница Кук сказала в интервью «Мичиган Дейли», что, «по её мнению, письмо было поверхностным» и что, «перечисляя все свои заслуги перед цветными людьми, он не смог понять серьёзность своих действий».
И пояснила:
«Он мог бы взять на себя ответственность за свои действия и понять, что это вредно для некоторых его учеников, которые находятся в его классе <…>. Вместо этого он попытался оправдаться. Вместо того чтобы просто извиниться, он предпринял попытку преуменьшить тот факт, что вся эта ситуация вышла на первый план»[246].
Инцидент с blackface вызвал отклик и у аспирантов программы:
«По словам аспиранта, который попросил анонимности, опасаясь возмездия, многие аспиранты начали обращаться к сообществу студентов после того, как услышали об этом инциденте. “Это была своего рода защитная реакция со стороны аспирантов, например: “Что мы можем сделать, чтобы помочь студентам? Что им нужно?” <…> Очевидно, что они не собираются находиться в одной комнате с (Шенгом) в ближайшее время”»[247].
При этом собственный аспирант Шенга также был среди тех, кто отправил открытое письмо декану Гиру, осуждавшее действия Шенга:
«Профессор Шенг отреагировал на эти события, написав подстрекательское “извинительное“ письмо студентам кафедры, в котором он решил защитить себя, перечислив всех людей BIPOC [чернокожих, коренных и цветных, – Д. К.], которым он помог или с которыми подружился на протяжении всей своей карьеры <…>. Из письма следовало, что именно благодаря ему многие из них добились успеха в своей карьере»[248].
Как следовало из контекста, по мнению аспирантов, эти аргументы Шенга являлись особенно возмутительными.
Авторы письма к декану призвали к немедленному отстранению Шенга от преподавания, заявив, что ему не удалось создать безопасную среду, несмотря на то, что все преподаватели SMTD «обязаны проходить учебные курсы по вопросам расизма в академических кругах и иметь доступ к множеству ресурсов»[249].
Здесь же в электронном письме в газету «представитель университета Ким Брукхейзен подтвердила, что 100 % преподавателей дневной формы обучения посещали эти учебные занятия в предыдущем учебном году»[250].
В итоге Брайт Шенг, несмотря на все извинения и разъяснения, был полностью отстранён от преподавания:
«В электронном письме в “Дейли” Шенг написал, что ушёл в отставку, услышав об открытом письме, потому что и он, и Гир сочли, что это будет правильно. Он также сказал, что всё ещё преподаёт студентам в своей студии, выполняет другие ведомственные и общешкольные обязанности и работает над исследовательскими проектами. Что касается инцидента с “Отелло”, Шенг сказал “Дейли”, что совершил ошибку и “очень сожалеет”. Он написал, что первоначальное намерение состояло в том, чтобы показать, как оперный композитор Джузеппе Верди превратил пьесу Шекспира в оперу. Поскольку перекрёстный кастинг был частым явлением в опере, он не думал, что выступление Лоуренса Оливье “должно было быть таким же, как выступления уличных артистов, которые унижали афроамериканцев”. “Я думал (что) в большинстве случаев принцип кастинга основывался на качестве музыки певцов”, – написал Шенг. “Конечно, время (sic) изменилось, и я совершил ошибку, показав этот фильм. Это было бесчувственно с моей стороны, и я очень сожалею”. В своём электронном письме в “Дейли” Шенг также ответил на негативную реакцию на его официальные извинения, сказав, что сожалеет о некоторых аспектах своих извинений». И дополнительно разъяснил своё раскаяние: «В моем официальном письме с извинениями <…> я просто пытался сказать, что я никого не дискриминирую, но, оглядываясь назад, возможно, мне следовало извиниться только за свою ошибку»[251].
«Услышав, что Шенг прекратил вести семинары, – продолжает Ф. Дуонг, – аспирант сказал “Дейли”, что они считают это “абсолютным минимумом” и хотели бы, чтобы было сделано больше»[252]. И, не уточнив, что именно, пояснил: «Я чувствую, что всё это по-прежнему не вызывает доверия, потому что никто из нас не думает, что он действительно сожалеет»[253].
Что ж, самое время вернуться к тексту Кристофа Ван Экке «Культура отмены и логика пытки»:
«Существенным следствием этой тактики пыток является их вклад в уничтожение истины, что является неотъемлемой частью разрушения социального мира и что в значительной степени достигается за счёт лишения голоса жертв. Одна из причин, по которой опозоренных жертв принуждают к лживым или самообвиняющим словам, заключается в том, что толпа должна поддерживать взгляд на реальность, защищённый от эмпирической проверки.
Реальность и истина определяются идеологией, а не конвенциями эмпирического исследования и рационального обмена мнениями»;
«Идеология бессердечно растрачивает человеческую жизнь. Настойчиво заявляя о самых безопасных пространствах (safe spaces) для своих союзников, активисты счастливы превратить жизнь в ад для всех остальных.
Люди, которые утверждают, что они в высшей степени озабочены вредом, психическим здоровьем, достоинством и хрупкостью людей, пугающе беззаботно и даже радостно стремятся уничтожить тех, с кем они не согласны. Поступая таким образом, они с радостью игнорируют тот неудобный факт, что униженные и опозоренные – тоже люди с реальной жизнью, настоящими чувствами и настоящими семьями, которые, как и все мы, имеют только один шанс на жизнь и счастье, прежде чем исчезнуть в вечность небытия. Какое богоподобное высокомерие считать себя вправе по самым надуманным моральным соображениям сокращать такую жизнь»[254].
Стремление «свидетелей нового тоталитаризма» к тому, чтобы всё время кого-то мучить и приносить в жертву «молоху прогресса», по сути является прямым следствием высокой степени негативности общего социального фона эпохи борьбы за всеобщую безопасность, рождающего вместо покоя и умиротворённости – перманентные напряжённость, неудовлетворённость, невротичность и тревожность. Или, говоря философско-поэтическим языком, «страх и трепет». О причинах этого будет сказано далее. А пока стоит лишь отметить, что на стремление людей, испытывающих постоянные страдания от сознания своей беззащитности перед лицом неких властных и неодолимых угроз, к тому, чтобы вымещать свои неизбывные злобу и отчаяние на ком-то живом, обратил внимание (правда, в ином контексте – в связи с критикой христианского «культа слабости») ещё Фридрих Ницше при описании феномена «рабской морали» – ресентимента:
«…каждый страждущий инстинктивно подыскивает причину к своему страданию; точнее, зачинщика, ещё точнее, предрасположенного к страданию виновника – короче, нечто живое, на котором он мог бы кулаками или in efifgie [символически, – Д. К.] разрядить под каким-либо предлогом свои аффекты: ибо разряжение аффекта для страдающего есть величайшая попытка облегчения, т. е. обезболивания, непроизвольно вожделеемый им наркотик против всякого рода мучений»[255].
При этом, как отмечает Ницше, с особой страстью «человек ресентимента» стремится не просто к агрессии, но к агрессивному реваншу. То есть к нападкам и уничижению тех, кто всегда являлся объектом явной зависти и тайной ненависти носителя рабской морали, воспринимался им как «господин», но кто вдруг оказался в положении слабого и беззащитного перед пастью растревоженной толпы. По сути о том же пишет и Энн Эпплбаум, когда характеризует тех, кто, как правило, оказывается жертвой «отмены»: