борьбе с изменением климата. Как и все прочие, эта тема представляется эпистемически подкованным философам предельно ясной, прозрачной и бесспорной:
«Мы видим такое же эпистемическое упрямство в отрицании изменения климата. Могут ли данные исследований и многие компьютерные модели, показывающие влияние ископаемого топлива на климат, быть ошибочными? Могут ли сообщения о таянии ледников, повышении уровня моря и необычайно высоких температурах быть мистификацией? Эпистемически упрямые люди могут быть очень изобретательными в придумывании историй, отрицающих доказательства. Это просто ещё один симптом их болезни»[392].
Здесь, правда, к субстанциональному упрямству многих эпистемически ущербных людей добавляется ещё и их материально мотивированная ангажированность:
«Они [упрямцы, – Д. К.] останавливаются на предположении, в которое хотят верить (может ли быть совпадением, что отрицание изменения климата сильнее среди тех, кто живёт в государствах, добывающих нефть или уголь?), и отказываются принимать доказательства обратного»[393].
И вновь, как мы видим, – вместо аргументов и фактов – оценки и риторические восклицания, усиленные очередным переходом на личности оппонентов. Притом что, как уже не раз отмечалось выше, антропогенность глобального потепления, как и само оно, по сей день – всего лишь гипотезы, никем пока научно не доказанные.
Всё это отнюдь не смущает борцов за просвещение и против обскурантизма, переходящих далее к кульминационной части своего текста – практической, посвящённой ответу на вопрос о том, как же именно следует поступать с общественно опасными еретиками – эпистемическими упрямцами. Надлер и Шапиро предлагают своего рода воспитательно-исправительное ноу-хау, заключающееся в лечении данного недуга посредством занятий философией:
«Что мы можем сделать, чтобы вылечить эпистемическое упрямство? Хороший первый шаг – просто признать его существование и его отличие от других недостатков, таких, как невежество и глупость. В конце концов, нет простого лекарства от глупости. Как философы и учёные, мы возлагаем наши надежды на образование. Обучение философии – и чем раньше человек знакомится с ней, тем лучше, – может только углубить понимание того, как работают рассуждения, чем хорошие доказательства отличаются от плохих, как предпосылки подтверждают вывод и как формировать и поддерживать убеждения (или отказываться от их поддержки) рациональным способом. Помимо этих основных эпистемологических концепций, философия также даёт другой вид мудрости. Мы можем узнать из философии, что значит жить осознанной жизнью – жизнью, в которой человек берёт на себя труд выяснить, что он действительно знает и чего не знает, жизнью эпистемологического смирения, отражающей ценности, которые ведут не только к личной самореализации и невозмутимости (а не к негодованию и ненависти), но и к разумным подходам к социальным и политическим проблемам»[394].
Данное рассуждение, воспевающее образование, философию и научную добросовестность как самых надёжных гарантов против невежества, глупости и эпистемического упрямства, однако при ближайшем рассмотрении в очередной раз оказывается не чем иным, как суггестивным НЛП-шным заклинанием, игнорирующим реальные факты и по этой причине как бы опровергающим само себя.
Дело в том, что среди философов, притом гораздо более известных и влиятельных, чем уважаемые Надлер и Шапиро, есть не только активные сторонники запретительно-регламентационных форм борьбы с пандемией и даже их усиления, как упоминавшийся выше Питер Сингер[395], но и последовательные их противники, как, например, также уже упомянутый в этом контексте Джорджо Агамбен. Трудно предположить, что Надлер и Шапиро не слышали о многочисленных «ковид-диссидентских» текстах Агамбена или что они отказывают Агамбену в звании профессионального философа, способного отличать хорошие доказательства от плохих и жить осознанной жизнью. Скорее, перед нами просто в очередной раз – не научный и даже не научно-популярный пассаж, но фрагмент прогрессивно-религиозной проповеди, в которой нет места сомнениям, рассуждениям и даже оговоркам, а есть место лишь назидательным притчам и суггестивным заклинаниям.
Словом, в версии Надлера и Шапиро философия начинает заниматься «лечением», а по сути агрессивной социальной пропагандой, когда под видом «умения отличить достоверное от ложного» людям прививается навык восприятия официозного идейного мейнстрима как единственно и абсолютно достоверного. И всё это, разумеется, из самых добрых и прекрасных «новорелигиозных» побуждений, нацеленных на спасение человечества от угрожающих ему со всех сторон смертельных опасностей.
Впрочем, сами авторы теории лечения «антиваксерства» философией допускают, что их идея может показаться многим не слишком убедительной. Однако Надлера и Шапиро это не особо смущает, поскольку правильно мотивированное и ценностно ориентированное деяние – в данном случае их прогрессивно-философская проповедь, – подобно глубоко прочувствованной молитве, способно привести к цели. А именно, дать надежду на чудо – всеобщее исцеление от эпистемического упрямства, а следовательно, и от пандемии:
«Мы признаём, что некоторые люди отвергнут наше лечение эпистемического упрямства как безнадёжно наивное. Может ли философия действительно изменить, даже улучшить умы? Это хороший вопрос, на который наши пятьдесят с лишним лет обучения студентов-старшекурсников готовят нас к ответу. Да, это возможно. Даже если вы сомневаетесь в этом, каждый должен быть готов признать, что необходимо что-то предпринять для борьбы с эпидемией эпистемического упрямства, которая усугубляет медицинскую пандемию, уже второй год уносящую жизни и вызывающую экономический хаос. Образованность, особенно в том, что значит быть рациональным человеком, даёт нам наилучшую надежду»[396].
Изобразительной метафорой идеи своеобразного философско-просветительского «вакцинирования», предложенного авторами статьи в качестве спасительной меры против эпидемии эпистемического упрямства, стала иллюстрация к данной публикации, как представляется, очень тонко и иронично подобранная редакцией сайта:
Культурный код и апофеоз либеральной демократии: что, когда и почему пошло не так?
Если попытаться суммировать и обобщить сказанное выше, придётся признать, что в начале XXI века Запад как цивилизационное целое решил бросить вызов своим правовым культурно-историческим основам. А именно, догматам о неприкосновенности личности, неприкосновенности её социально-правового статуса и неприкосновенности частной собственности.
Напомню, что эти основы либеральной «цивилизации права», восходившие к древнегерманскому институту своего права, институционально утвердились ещё в эпоху Средневековья:
«Само понятие свободы, или вольности, широко распространившееся в эпоху коммунальных революций, прежде всего означало право, “своё право”, под которым горожане, вслед за феодалами, понимали неотчуждаемость своего имущества и неприкосновенность социального статуса личности. Принадлежность же к той или иной корпорации (городская община, купеческая гильдия, университет и т. д.) гарантировала охранение этого права»[397].
Средневековый город. Книжная миниатюра XV века
В дальнейшем указанные основы продолжали системно и институционально развиваться. Правовой статус личности, который сумели утвердить европейцы, гарантировал их от легитимного произвола со стороны власти (характерного для подавляющего большинства других цивилизаций):
«Важно подчеркнуть, что западное феодальное право ограждало собственность и личность индивида не только от посягательства со стороны других частных лиц (это являлось функцией права практически любого цивилизованного общества), но и от покушений на них со стороны королевской и сеньорской власти, полномочия которых, таким образом, оказывались ясно очерченными»[398].
В итоге европейская / западная цивилизация на протяжении всех полутора тысяч лет своей истории неизменно демонстрировала политическую яркость и социокультурную динамичность, позволившую ей не только во многих отношениях вырваться вперёд, по сравнению с другими цивилизациями и культурами, но и волей-неволей увлечь их за собой по пути непрерывного социокультурного прогресса.
Цивилизационная формула Запада при этом, несмотря на исторические «зигзаги» и вызовы, с которыми европейская цивилизация сталкивалась в течение всего этого времени, оставалась неизменной и сводилась к краеугольному для либерализма понятию:
«Это – свобода. Но свобода не как некая мистическая абстракция или осознанная необходимость, а свобода как право, дающее определённые социальные гарантии неприкосновенности личности, её статуса и собственности»[399]; «Впервые возникнув в недрах западного общества, где её носителями явились, прежде всего, феодальные сеньоры, эта свобода создала благодатную почву для развития средневековых городов, торговли и производства, и в неменьшей степени – научной мысли и искусства. За эту свободу шли на борьбу с феодальными сеньорами горожане эпохи коммунальных революций. За её расширение и упрочение выступала буржуазия нового времени. Придя к власти и установив твёрдые политические гарантии соблюдения частноправовых интересов, она сделала капиталистическое развитие исторически необратимым»[400].
Когда мы с моим учителем – известным петербургским медиевистом Юрием Павловичем Малининым писали эти строки в начале далёких 1990-х, мы оба были убеждены в том, что характеризуем устойчиво развивающийся культурно-исторический прое