Русско-французский философ Александр Кожев (1902–1968) – основоположник концепции «конца истории»
И далее следовали несколько кратких описаний и характеристик наступающей, наконец, повсеместно всемирной либеральной демократии:
«Появляющееся в конце истории государство либерально – поскольку признаёт и защищает, через систему законов, неотъемлемое право человека на свободу; и оно демократично – поскольку существует с согласия подданных»; «В общечеловеческом <…> государстве разрешены все противоречия и утолены все потребности. Нет борьбы, нет серьёзных конфликтов, поэтому нет нужды в генералах и государственных деятелях; а что осталось, так это главным образом экономическая деятельность»; «Мы могли бы резюмировать: общечеловеческое государство – это либеральная демократия в политической сфере, сочетающаяся с видео и стерео в свободной продаже – в сфере экономики»; «…политический либерализм идёт вслед за либерализмом экономическим – медленнее, чем многие надеялись, однако, по-видимому, неотвратимо. И здесь мы снова видим победу идеи общечеловеческого государства»[410].
Историко-детерминистские пассажи, своей прямолинейной инвариантностью напоминавшие историософию марксизма, только что потерпевшего цивилизационное фиаско, неожиданно венчала тревожно-меланхолическая «кода», возможно, призванная стилистически «уравновесить» предшествующие «слишком уверенные» предсказания:
«Конец истории печален. Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, идеологическая борьба, требующая отваги, воображения и идеализма, – вместо всего этого – экономический расчёт, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворение изощрённых запросов потребителя. В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории. Я ощущаю в самом себе и замечаю в окружающих ностальгию по тому времени, когда история существовала. <…> Признавая неизбежность постисторического мира, я испытываю самые противоречивые чувства к цивилизации, созданной в Европе после 1945 года, с её североатлантической и азиатской ветвями. Быть может, именно эта перспектива многовековой скуки вынудит историю взять ещё один, новый старт?»[411].
Последняя фраза, что очевидно, звучала не как реальное допущение иного вектора дальнейшего мирового развития, помимо постисторического, но как своего рода прощальная фигура вежливости в адрес безвозвратно ушедшего прошлого, напоминавшая сожаления зрелого и успешного мужа о романтизме его «мятежной юности», безвозвратно канувшем в Лету. И «куртуазные» финальные оговорки отнюдь не отменяли того главного, что стремился доказать Фукуяма всем своим текстом: а именно того, что под концом истории понимался именно «либеральный рай на земле», а отнюдь не то, что пророчил Михаил Салтыков-Щедрин в книге «История одного города», которая заканчивалась фразой, звучавшей почти так же, как заголовок статьи Фрэнсиса Фукуямы, только без вопросительно знака: «История прекратила течение своё»[412].
М. Е. Салтыков-Щедрин
Статья Фрэнсиса Фукуямы стала своего рода идеальным синопсисом Свободного мира и его исторических перспектив, какими они виделись на исходе XX столетия практически повсеместно, включая даже иные цивилизационные пространства, как, например, СССР (разве что за вычетом «чокнутых мессий», «мусульманских теократий» и разного рода «Албаний и Буркина-Фасо»).
Данная версия «большой либеральной веры» всецело удовлетворяла обеим ключевым психологическим потребностям «западного человека» (о том, почему именно эти экзистенциально-психологические потребности следует признать ключевыми, притом не только для западного человека, но для человека вообще, – подробнее будет сказано ниже).
Во-первых, предлагала ясную и оптимистическую картину будущего, притом, – как и положено идеологии, сложившейся в недрах христианизированного социума, – во всемирном масштабе. Во-вторых, гарантировала всем обитателям либерально-демократического пространства постистории бесспорную первосортность – в особенности, конечно, тем передовым сообществам, которые шли в авангарде постисторического процесса.
Фрэнсис Фукуяма
И вот, спустя десять с небольшим лет эта благостная картина глобальной либеральной утопии в одночасье рухнула. Причём вместо того, чтобы, с учётом случившихся вызовов, переформатироваться и «переиздаться» в новом переплёте, с исправлениями и дополнениями, стала последовательно вытесняться ново-тоталитарной утопией.
Что же это были за вызовы, которые не просто развенчали либерал-глобалистскую сказку о счастливом «конце истории», но не дали либерализму шанса найти обновлённые версии ответа на два ключевых вопроса: о надёжном будущем для всех и о бесспорной первосортности Запада как флагмана человечества?
На первый взгляд, фатальным толчком, сбившим Запад с устойчивого либерального маршрута, стала трагедия 11 сентября 2001 г., в одночасье похоронившая все фукуямовские прогнозы и обозначившая начало глобального противостояния свободного мира с одной стороны – и «международного терроризма» с другой. В самом деле: поступательное движение Запада в направлении нового авторитаризма (о котором подробнее говорилось выше), а затем и нового тоталитаризма под флагом борьбы за государственную и общественную безопасность стартовало именно тогда, а затем продолжило развиваться на протяжении последующих десятилетий.
Трагедия 11.09.2001 г. – самолёты под управлением террористов-смертников врезаются в «башни-близнецы» WTC на Манхеттене
Идеология Аль-Каиды[413] выглядела слишком дерзкой, слишком новой и слишком глобальной, чтобы казаться просто привычным для XX века национал-сепаратистским или религиозно-фундаменталистским идейно-политическим проектом радикального толка. Она звучала именно как цивилизационный вызов, за которым угадывалось нечто большее, чем просто «банальный» исламистский экстремизм. А именно, фундаментальное культурно-историческое отличие одних стран и народов / частей мира – от других, исключавшее или, как минимум, делавшее весьма призрачным грядущее (тем более скорое) построение общемирового либерально-демократического государства под эгидой США и Запада в целом. Или хотя бы превращение ООН в структуру, устойчиво поддерживающую – под той же эгидой – либеральную демократию «во всём мире». Словом, вместо обещанного «конца истории» случилось её властное продолжение, притом исполненное огня и крови и обещавшее быть долгим, если не вечным…
Это «открытие», о котором приверженцы цивилизационного подхода, впрочем, толковали уже более ста лет кряду, – в дальнейшем продолжило обрастать всё новыми подтверждающими его фактами и аргументами.
Боевой исламизм, объявивший священную войну США и либеральному Западу в целом, оказался вполне конкурентоспособной глобальной и притом адекватной актуальным запросам многих мусульманских сообществ идеологией, умело игравшей на их стремлении по факту не столько к «возрождению Халифата», сколько к локальному / региональному самоопределению и независимости[414], причём в соответствии со своими цивилизационными корнями, а не «под эгидой цивилизованного мирового сообщества».
В свою очередь, Россия и Китай, вопреки прогнозам Фукуямы и общим ожиданиям Запада, не только продолжили своё историческое движение в стороне от цивилизационного пространства либеральной демократии, но и не производили впечатление государств, испытывавших в связи с уклонением с «магистрального пути общечеловеческого развития» серьёзные проблемы, а тем более системный кризис.
Практически всё 20-летие нового века стало полосой нескончаемых военно-дипломатических неудач и провалов США и Запада в целом за пределами своего цивилизационного ареала. Не удалось – несмотря на отдельные военно-тактические успехи – задавить боевой исламизм. Не удалось преобразовать завоёванный Ирак в «стабильную успешную демократию». Не удалось превратить «арабскую весну» в триумфальное шествие либеральной демократии по просторам Ближнего Востока и Магриба. Не удалось «поставить на место» Россию и Китай, укротив их стремление к доминированию в пределах «своего» геополитического ареала. Не удалось «наладить» Южный Судан, «усмирить» Иран, «цивилизовать» Афганистан. И даже Венесуэла, которая «под боком», так и не превратилась в цивилизационного сателлита США. И т. д., и т. п. Даже внутри самого Запада в последнее время пошли явные геополитические трещины.
Статусные политики Евросоюза, особенно после спешного вывода войска США из Афганистана, заговорили о намерении наращивать собственные, отдельные от НАТО, вооружённые силы с целью добиться большей автономии в принятии решений в кризисных ситуациях и чтобы обозначить свою силу на мировой арене. Соответствующая концепция была рассмотрена на встрече министров обороны ЕС в Словении[415], а вслед за тем крупнейшая фракция Европарламента – Европейская народная партия (EPP) – предложила ЕС сформировать собственное военное подразделение. Всё это происходило несмотря на то, что ранее генеральный секретарь НАТО Йенс Столтенберг подверг резкой критике проект создания собственных вооружённых сил ЕС, назвав его опасным[416].
В свою очередь, США, Великобритания и Австралия объявили о создании AUKUS – трёхстороннего оборонного альянса. По мнению военного обозревателя Павла Фельгенгауэра, целью альянса