AUKUS является сдерживание возможной агрессии со стороны КНР:
«Австралийский ВМФ вместе с союзниками должен предотвратить прорыв мощного китайского флота в Индийский океан в случае военного конфликта в регионе. Прежде всего – с индийским ВМФ, который готовится именно к такому возможному генеральному морскому сражению с КНР, покупая боевые корабли в РФ, включая переделанный авианосец “Адмирал Горшков”. Индийцы даже взяли в аренду нашу атомную подлодку “Нерпа” проекта “Щука-Б” и назвали Chakra»[417].
Создание альянса AUKUS сопровождалось громким дипломатическим скандалом, связанным с аннулированием контракта Австралии с Францией на строительство 12 многоцелевых дизель-электрических подлодок[418]. Евросоюз в этом конфликте «континентальной» Франции с «атлантистами» – США и Австралией заявил о своей поддержке Франции. Таким образом внутри «свободного мира» прочертилась ещё одна линия группового размежевания.
Всё это, конечно же, отнюдь не симптомы пробуждения «евро-континентальной» или «аноглосаконско-атлантистской» мощи, а скорее сигнал углубляющейся эрозии единой наднациональной либерально-демократической идентичности стран Запада (которая ещё не так давно представлялась чуть ли не вечной) и становления в мировом масштабе новых межцивилизационных конфигураций. Причём таких, в рамках которых отдельные либерально-демократические страны, – вместо того, чтобы, как это виделось 30 лет назад, «глобально доминировать», – партнёрски взаимодействуют как друг с другом, так и с иными международными акторами, ситуативно блокируясь по принципу «враг моего врага в настоящем – мой друг, даже если в прошлом и будущем он – мой враг».
Верховный представитель Евросоюза по иностранным делам и безопасности Жозеп Боррель признал в этой связи, что происходящие на международной арене события могут привести к общему снижению роли ЕС:
«Во-первых, мы наблюдаем всё возрастающую реакцию на рост и активизацию Китая, хорошей иллюстрацией чего является создание AUKUS».
(при этом в разговоре с Марис Пейн – министром иностранных дел Австралии – Боррель выразил сожаление, что новое партнёрство не включило в себя страны ЕС[419]).
Жозеп Боррель
Марис Пейн
Во-вторых, как вызов Евросоюзу Боррель оценил «многополярную динамику» в мире и, в частности, указал на Россию и другие силы, стремящиеся расширить сферу влияния на региональном и глобальном уровнях:
«Довольно часто они действуют в ущерб ценностям и интересам ЕС, как мы это наблюдаем в Сирии, Ливии, Мали и других странах».
Ответом ЕС, по словам Борреля, должен стать «Стратегический компас» – общая линия Евросоюза в области обороны и безопасности на ближайшие 10 лет на основе военно-политической консолидации ЕС как единого целого[420].
Однако можно ли считать крах сказки о «конце истории» и факт столкновения Запада на протяжении текущего столетия с множественными вызовами со стороны нелиберальных культур и цивилизаций главной причиной произошедших культурно-политических трансформаций внутри самого Запада? То есть причиной, во-первых, утраты «свободным миром» внутренней сплочённости и веры в себя, а во-вторых, подмены базовых либеральных ценностей – неототалитарными дискурсами и политикой усиливающегося госрегулирования общественной жизни?
Думается, нет. И вот почему.
Вызовы, типологически схожие с вышеописанными, случались в истории Запада на протяжении минувшего столетия не раз. Однако либеральные демократии всякий раз сохраняли в целом свою идейно-политическую идентичность и внутреннюю консолидацию на базе первоочередной приверженности идеалам правовой свободы.
Сама по себе ситуация, когда либеральный Запад оказывался в состоянии военно-политического противостояния с враждебными ему цивилизациями, была в недавнем историческом прошлом едва ли не перманентной. Начиная с 1920-х гг. и вплоть до 1990-х, «свободный мир» практически непрерывно пребывал в ситуации системного противоборства с врагами. Причём не с разрозненными сетевыми террористическими группами, а с мощнейшими и очень агрессивными трансконтинентальными державными блоками – коммунистическим и нацистско-милитаристским.
Даже атака террористов на здания башен-близнецов и Пентагона 11 сентября 2001 г. не выглядит как типологически беспрецедентная. По степени неожиданности и по масштабу трагичности последствий она вполне сопоставима с атакой японской авиации на американскую военную базу Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 г. Однако в тот раз, столкнувшись с внезапной внешней агрессией, США отнюдь не пали духом и не утратили веру в себя, но наоборот, перешли не только в военную, но и в цивилизационную контратаку, сумев превратить остаток XX столетия в «век Америки». В итоге США стали восприниматься остальной частью человечества как самая успешная либерально-демократическая держава, в которой – особенно после успеха Движения за гражданские права в 1950–60-х гг., – оказались максимально полно гарантированы права и свободы её собственных граждан.
Что же касается ситуации масштабного разочарования в своих глобальных радужных надеждах, то и она не явилась для либеральных стран – и для США в первую очередь – чем-то исторически уникальным.
Так, весьма острыми были переживания американской общественности в связи с малоуспешными итогами национал-демократической и пацифистской дипломатии президента Вудро Вильсона в период после Первой мировой войны. Тогда, напомню, вместо воцарения «мира во всём мире» на базе демократии и свободного самоопределения народов, случились процессы, приведшие к возникновению двух гигантских и очень мощных антилиберальных цивилизационных центров – нацистско-фашистско-милитаристского в Европе и Азии и коммунистического в России.
Возможно, ещё более серьёзным было разочарование США и других стран Запада в связи с крахом романтических проектов американского президента Франклина Делано Рузвельта по созданию в лице ООН эффективной системы международного регулирования в интересах демократии и прав человека, – после того как оказалось, что на практике эти прекраснодушные проекты обернулись институционализацией «холодной войны», продолжавшейся затем на протяжении почти полувека.
Как нетрудно заметить, в обоих вышеупомянутых случаях США и другие либеральные демократии сталкивались с неожиданным появлением либо активизацией мощных и цивилизационно чуждых им внешних врагов. Но при этом ни в том, ни в другом случае (даже с поправкой на эпоху маккартизма) эти политические перемены и вызовы не влекли за собой разочарование широких масс американцев и жителей других либерально-демократических стран в базовых пунктах либерального Credo. В частности, в том, что ключевой для западного общества по-прежнему остаётся правовая свобода, а не какая-либо иная выступающая от её имени общественная ценность.
Таким образом, хотя атака террористов на башни-близнецы и нанесла по либерально-мессианскому сознанию в целом и американскому в особенности весьма чувствительный удар, чисто теоретически реакцией на это, а равно на все последующие события и процессы могла стать, как это случалось в прошлом не раз, новая мобилизация сил «свободного мира» перед лицом внешнего вызова и формирование очередной отредактированной версии «большой либеральной мечты».
Однако по каким-то причинам (о которых речь – далее) в текущем столетии американская и западная общественность в целом стали, и чем дальше, тем больше, склоняться совсем к иному формату самоощущения и самосознания, скорее демонстрирующему повышенную неудовлетворённость состоянием дел внутри самого Запада, а не вовне его. В конечном счёте этот тренд стал приобретать всё более выраженные антилиберальные (если понимать под либерализмом его классическую, так сказать, аутентичную версию) очертания и к концу второго десятилетия XXI века привёл к становлению феномена нового тоталитаризма, идущего не «сверху», от государства (как этот было в истории тоталитарных режимов XX века, которые, хотя и получали первоначальные импульсы «снизу», но в дальнейшем оформлялись как жёстко диктаторские и этатистские), а «снизу», из гражданских недр либерально-демократического общества.
Актуальный системно-антилиберальный вектор, как нетрудно понять, направлен не только против индивидуальных прав и свобод, но и против капитализма как базовой экономической модели Запада. Президент США Джо Байден в этой связи активно рассуждает на тему об «инклюзивной экономике»[421]. По его словам, вместо «акционерного капитализма» необходимо создать
«более инклюзивную систему, основанную на силе профсоюзов и сообществах “черных, коричневых и коренных американцев“, которые <…> были исключены из экономического процветания»[422].
Но «инклюзивный капитализм» – это примерно то же самое, что «социалистическая демократия», которая, как хорошо известно из истории, была не демократией, а диктатурой. Так же и с «инклюзивным капитализмом» – это по сути уже не капитализм, а социализм.
В истории США и Европы случались периоды, притом продолжительные, активного вторжения государства в сферу производства и распределения. В конечном счёте именно на этом была основана концепция «государства всеобщего благосостояния», ставшая в итоге для Запада общепризнанной.
Однако и «новый курс», и «шведская модель социализма», и другие опыты леволиберального регулирования экономики всё же не ставили под вопрос «акционерный капитализм» (то есть независимое от государства крупное предпринимательство) как таковой, а равно не предлагали сделать основной хозяйственной силой профсоюзы и сообщества цветных людей. В этом смысле риторика Байдена позволяет увидеть произошедшие в общественном сознании США структурные антилиберальные сдвиги.