etc.) и моментально его растоптать, одновременно «пожрав» и тебя самого как человека и гражданина «виртуального мира».
В итоге у людей окончательно стало размываться ощущение (хотя бы иллюзорное – не суть!) того, что они – хозяева своих жизней и, что не менее важно, хозяева пространств своего обитания – тех, которыми ещё не так давно были их реальные, а не виртуальные города, земли, страны. Оставшись «без надёжного дома», люди перестали предвидеть хорошее и планировать вдохновляющее. По крайней мере, такое, которое потребовало бы свободы и творчества, а не одних лишь запретов и предписаний, парализующих всякую несанкционированную активность.
У виртуально бездомных исчезло понимание не только того, «куда всё катится», но – что ещё страшнее – «куда всё должно катиться»[503]. Рождённый этим страх породил религию недоверия к любой «бесконтрольной» человеческой свободе. Надёжное будущее стало видеться как полностью урегулированное и отлаженное царство безопасности. То есть как статика, а не динамика. Интернет глобально дистанцировал людей друг от друга. «Дистанционка» стала нормой (недавняя реакция на пандемию – наглядная иллюстрация этой уже давно приключившейся с человечеством перемены). Близость – эксцессом.
Реальность стала «не очень настоящей», превратившись в «заготовку под виртуал». Если человека нет в Сети, его нет и в жизни. Но ведь на самом деле он есть! И он по-прежнему нуждается в таких же живых и настоящих, как он сам, людях рядом – а не в заготовках под посты, аватарки и новостные сводки.
Да только где теперь взять настоящих живых, если человек сам перестал сознавать себя в отрыве от интернета, и других тоже замечает лишь тогда, когда они проходят успешную «верификацию» в Сети, тем самым как бы получая пропуск в виртуальное, ставшее «настоящим», бытие?
Отрыв человека от реальности, в которой он на самом деле существует и на которую может и должен активно влиять, и переселение в «сетевой дом», являющийся по факту глобальным постоялым двором, в котором у человека – никаких прав и никаких корней, а одни лишь обязанности подчиняться правилам, установленным «сверху», со стороны невидимых и недосягаемых хозяев этого пространства, – всё это атомизирует и деконструирует «сетевое гражданское общество» как таковое.
Но вместе с этим деконструируется и реальное человеческое сообщество – в той мере, в которой люди «уходят в Сеть» и начинают социально мыслить как Homo/Hobo Interneticus.
Люди стремительно разучаются конструктивно бороться за свои права, приучаясь вместо этого лишь регулярно бунтовать (в основном в Сети, порой на улицах, но, как было показано в предыдущих главах, столь же эмоционально-беспрограммно) – деструктивно выплёскивать накопившееся напряжение и раздражение, что отнюдь не мешает государствам тем временем всё плотнее брать каждого в отдельности и всех вместе под всё более плотный полицейско-цифровой контроль.
Да, новейшая история знает примеры того, как Сеть становилась эффективным агрегатором реальных и в конечном счёте успешных революционных процессов. Классический в этом смысле пример – революция в Тунисе 2011 г.[504]. В современной политологии появился даже специальный термин – «мягкая сила», обозначающий новые коммуникативные средства как инструменты политической борьбы:
«Компьютеры, доступ в интернет, мобильные и спутниковые телефоны, программы шифрования, телевидение и радио – главные орудия ненасильственной борьбы [Helvey R. L. On Strategic Nonviolent Conflict: Thinking About the Fundamentals. – Boston: The Albert Einstein Institution, 2004. P. XI, 89]. Именно эти инструменты, в данном случае используемые для смены политических режимов, обычно и относят к тем, что применяются в рамках стратегии “мягкой силы”»;
«Тунис находился в авангарде арабской информационной революции, став в 1991 году первым арабским государством, подключённым к Сети интернет»;
«В целом, начиная с 2009 года, в интернет-пространстве Ближнего Востока стала формироваться новая сила – до поры находившееся в киберпространстве панарабское молодёжное движение, нацеленное на распространение демократии в регионе и демонтаж светских авторитарных режимов. При этом данная сила была вооружена передовыми цифровыми технологиями, а также теоретическими и практическими наработками в области ненасильственного свержения политических режимов»;
«…трагическая гибель уличного торговца была не первой, а уже четвертой в ходе продолжавшихся к этому времени почти три недели антиправительственных выступлений в Тунисе <…>. Но именно случай Буазизи благодаря возможностям новых цифровых медиа получил широкий резонанс среди населения страны и спровоцировал массовые протесты…»;
«Так в Тунисе началась вторая “жасминовая революция”. Её движущей силой стала образованная и зачастую безработная молодёжь, которой удалось найти канал в виде интернета для мобилизации сил и организации демонстраций»[505].
Однако здесь необходимо сделать две существенные оговорки.
Во-первых, социальные сети и интернет в целом могут играть роль средств мобилизации протестной и вообще гражданской активности лишь в том случае, если соответствующие социальные движения уже по факту состоялись «в реале» и превратились в мощную силу. Так, Facebook[506]и Twitter «сработали» в Тунисе лишь потому, что на протяжении трёх недель перед тем в стране происходили массовые антиправительственных выступления, направленные против безработицы и высоких цен на товары первой необходимости[507]. Иными словами, для того, чтобы интернет стал «помощником реальности», необходимо, чтобы эта реальность изначально существовала именно как материальная, а не виртуальная данность.
Во-вторых, и это, быть может, ещё более важно, государство довольно быстро «учится на ошибках», в том числе допущенных властями Туниса, которые, введя цензуру СМИ и интернет-сайтов, в то же время не наложили запрет на социальные сети[508]. Как было уже подробно рассказано в предыдущих параграфах, на сегодня контроль со стороны государств в отношении интернета по существу уже установлен и продолжает усиливаться, в том числе в либерально-демократических государствах.
В-третьих, ситуация не стоит на месте и продолжает развиваться не только в отношении государств, но и в отношении людей. Homo Interneticus начала 2020-х гораздо более виртуально «окуклен», нежели куда более реальный и общественный человек «образца 2011 года», эпохи Occupy Wall Street, Арабской весны и митингов на Болотной площади в Москве, а также многих других мировых движений того времени[509].
Тенденция к социальной атомизации людей, спровоцированной в первую очередь фактором интернета, на протяжении истекшего десятилетия динамично развивалась даже в арабских странах, общества которых по сей день сохраняют заметный активистский и даже боевой потенциал. Профессор международных отношений факультета экономики и политологии Каирского университета, член Египетского совета по иностранным делам Нурхан Эль-Шейх описал данный феномен:
«Связи между людьми в арабских обществах значительно изменились за последние несколько лет. Люди <…> не знают окружающих, хотя и работают вместе. Они чувствуют себя неудовлетворёнными одновременно и работой, и семьёй. Многое из того, что когда-то держало их вместе, сегодня перестаёт действовать. <…> В последние годы сегмент “невидимых”, которые чувствуют себя игнорируемыми обществом, в арабских странах значительно расширился. Это группа, которая не определяется возрастом, этнической принадлежностью или религией. Самая важная её характеристика – уход от общества и потеря интереса к общественным делам. Данное явление получило название “атомизация”. <…>
Социальная атомизация – это процесс, при котором более крупные единицы – культуры, сообщества или семейства – разбиваются на подкомпоненты, содержание которых определяется по мере распада отношений. В арабском мире она началась не с кризиса коронавируса COVID-19, а более десяти лет назад. <…> В политическом плане теряется влияние организаций, которые обычно были своего рода посредниками между политиками и обычными гражданами; политические партии, профсоюзы и ассоциации слабеют. Это приводит к раздроблению населения на разрозненные группы. Всё чаще граждане обращаются к политическим вопросам на индивидуальном уровне.
Такое распыление стало результатом многих факторов. Среди наиболее важных – социальные сети и интернет.
Предполагается, что социальные сети улучшают взаимодействие между людьми, и это отчасти верно. Однако, с другой стороны, они уменьшают прямой живой контакт лицом к лицу в обществе, институтах и даже в семьях. Сегодня семьи тоже раздроблены. Это совпало с распространением технологий “автоматизации”, несущих серьёзные и всё возрастающие последствия для сплочённости сообщества. Техника, будь то компьютер или iPhone, стала человеку ближе, чем окружающие его люди на работе и в семье. Цифровые технологии привлекают большое внимание. Хотя их полезность неоспорима, мы психологически плохо подготовлены для управления ими, и они всё сильнее захватывают наше общее и личное жизненное пространство»[510].
Аналогичные процессы происходили в указанный отрезок времени и в других странах[511], причём тем более динамично, чем более общества в этих странах оказывались «цифровизированы».
Так, по оценке американского экономиста Джо Кортрайта, степень доверия жителей США друг к другу во второй половине 2010-х гг. достигла «