40-летнего минимума», причём
«это не только доверие, но и реальные отношения: американцы сейчас менее склонны, чем когда-либо прежде, “регулярно общаться” со своими соседями. Это имеет место даже в крупных городах, где вы могли бы ожидать, что близость породит знакомство».
Кортрайт утверждает, что «социальный капитал сокращается во многом из-за того, что города перестают функционировать как “машины взаимодействия “, способствующие солидарности сообщества», а также из-за того, что резко возрастает «предпочтение частных пространств общественным»: «В настоящее время люди предпочитают тишину своих собственных домов или частных организаций, чем местную общину, которая должна быть центром сообществ».
«Во многих случаях, – пишет Кортрайт, – в сфере досуга, развлечений и обучения – мы позволили людям отделиться от общего достояния и получить другой уровень и качество обслуживания».
И, несмотря на то, что, как отмечает автор публикации, анализирующей взгляды Джо Кортрайта, – журналист Джаред Келлер,
«пользователи интернета гораздо чаще активно участвуют в добровольных группах или организациях», чем те, кто не вовлечён в сетевое общение, цитируя далее Кортрайта, он всё же вынужден признать, что «именно в эпоху “социальных“ медиа американцы, возможно, стали даже более оторванными друг от друга во многих аспектах повседневной жизни»[512].
Джо Кортрайт – директор аналитического центра City Observatory и консалтинговой (по вопросам урбанистики) фирмы Impresa в Портленде; работал старшим научным сотрудником-нерезидентом в Институте Брукингса и был назван Planetizen (новостной сайт по проблемам урбанистики, LA) одним из 100 ведущих урбанистов мира
Конечно, не только интернет с его виртуальной реальностью и киберпространством сетей способствовал атомизации современного общества. Но он явился в этом процессе, если так можно сказать, ключевым звеном, на которое так или иначе замыкаются все прочие факторы «инсулизации» людей в рамках современного социума, связанные с удалённостью и дистанцированием труда, потребления, развлечения и прочих видов коммуникаций.
Сеть успешно разделяет реальных живых людей на жёстко конфликтующие между собой по всякому идейному вздору виртуальные группки либо бесчисленные эфемерно-воображаемые фан-сообщества («любителей котиков»), что позволяет власти упрочивать свой полицейский патронаж над этими погруженными в виртуальную реальность живыми людьми.
И всем живым в этой стремительно дегуманизирующейся системе – плохо. Поскольку вырваться из этой глобальной «авторитарно-тоталитарной» Паутины, где Homo Interneticus’ы толкают друг друга «неототалитарными локтями», а Большой Брат тем временем упрочивает над ними свой нео-авторитарно-цифровой патронаж, и снова стать Homo Realis, – сил у людей нет. Да и бежать им в современном мире, «заточенном под глобальность», – в сущности некуда.
И людям ничего не остаётся, как всё дальше погружаться в пучину недоверия и ненависти друг к другу (тем более легко воспламеняемых на расстоянии, когда перед глазами – не живые разумные и сложные существа, а их примитивные и «дурные» цифровые фантомы), в итоге всё острее нуждаясь в «безопасности» и – как следствие – по факту всё плотнее прижимаясь к сапогу Большого Брата.
И люди всё отчаянней и глубже забиваются в свои электронные «страусиные» норки, теряя остатки контроля над своими настоящими земными домами и не обретая никаких прав на свои эфемерные виртуально-пространственные «дома».
Павел Филонов. Живая голова (1923)
Жалкие попытки миллиардов людей обрести «реальное существование» в виртуальном мире, подыскивая для своего репрезентативного обитания всё новые сетевые хостелы (LiveJournal, VKontakte, LinkedIn, Twitter, TikTok, etc.) с «зазывными» аватарочными витринами и эпатажными селфи, которые в ту же секунду безвозвратно проваливаются в онлайн-бездну, лишний раз подчёркивают абсурдность того всемирного постинформационного дома, «который построил либеральный Джек».
Интернет превратил людей по факту в прото-тоталитарную массу (она же – неототалитарная), в мириады сетевых бродяг / бомжей. То есть де-факто маргиналов. Лишённых гарантированного статуса и в силу этого нуждающихся не столько в свободе (ибо «свобода изгойства» – это смерть), сколько в патронаже и протекторате. Иными словами – в бегстве от токсичной свободы и, в конечном счёте, «упадании» в объятия исторически проверенного «отца» всех «блудных сыновей» – государства.
Удар 6. Одуряющий – «отменяющий» культуру как сложность и интеллектуалов как класс
На первый взгляд, все перечисленные выше вызовы и удары, «обнуляющие» сетевого либерального человека и лишающие егонеобходимых психологических опор для того, чтобы чувствовать себя социально комфортно – то есть, во-первых, «предсказуемо» и, во-вторых, «первосортно», – можно было бы каким-то образом отразить, демпфировать, одним словом, преодолеть.
Условно говоря, в тот момент, когда оказалось, что сценарий Фукуямы не работает, что неолиберальная утопия, вместо построения общемирового пространства global governance и повсеместного постиндустриального счастья, породила множество новых конфликтов, включая межкультурные и межцивилизационные, а также целый вал экономических и экологических вызовов, – на свет могла явиться новая, адаптированная ко всем этим вызовам версия либеральной философии. А вслед за ней – и эпоха нового большого стиля западной культуры в целом.
Но ничего этого не случилось. И вновь – по причине свободного диктата Глобальной сети. Дело в том, что, возможно, самым негативным последствием постинформационной эпохи, и её интернет-кульминации в особенности, стала «отмена» компетентности, профессионализма и особенно новизны и сложности – во всех без исключения гуманитарных (и прочих общественно резонансных научных) сферах – как условий, гарантирующих успех.
Лайки и репосты стали доставаться не интеллектуалам и прочим культуртрегерам, а талантливым аниматорам, то есть «оперативным операторам» на рынке популярной вторичности.
И в первую очередь это коснулось экспертной сферы, где, например, спокойный и научно аргументированный голос сообщества профессоров с мировым именем оказывается ничтожно малой величиной, по сравнению с эмоционально взвинченным голосом 14-летней школьницы (притом даже не вундеркинда) и других не имеющих отношения к науке, но зато крайне политически напористых эко-активистов. В итоге государствами и международными структурами принимаются, а международными статусными сообществами (такими, например, как Межправительственная группа экспертов по изменению климата – IPCC) «санкционируются» важнейшие решения, в основе которых лежат не научно проработанные экспертизы, а гневный вопль сетевой толпы, для которой статус «маргинального» по сетевым понятиям эксперта (у которого мало «лайков и репостов») не значит ничего, а статус сетевого аниматора-селебрити значит всё.
Конечно, международный климатический алармизм стартовал задолго до того, как в августе 2018 г. шведская школьница Грета Тунберг стала проводить свою «Школьную забастовку за климат», переросшую в общемировое массовое климатическое движение. Однако именно благодаря Сети эко-активизм стал приобретать формы акций «прямого действия», «поверх» мнения экспертных сообществ, которым доставались либо роль «греческого хора» при граждански активных «корифеях» и «протагонистах», либо – в случае оппонирования эко-мейнстриму – фактический «игнор» и быстрое забвение.
На эту деструктивную особенность эпохи «сетевого засилья» в конце концов стали обращать внимание даже сами сетевые магнаты. Так, уже цитировавшийся выше Павел Дуров назвал одним из негативных проявлений сетевого сообщества – внимание советам знаменитостей, а не экспертов:
«Знаменитые люди часто дают необоснованные советы за пределами своей области знаний. Во всём, что важно в жизни, лучше всего полагаться на точную науку и мнение экспертов».
В итоге именно соцсети, пояснил Дуров далее, стали платформой для распространения некомпетентных советов и мнений, которые слышны каждому[513].
Де-факто класс интеллектуалов и культуртрегеров (за исключением тех его представителей, которые сумели переквалифицироваться в «шустрых сетевых аниматоров», перестав тем самым быть представителями автономного и влиятельного интеллектуально-культурного сообщества) оказался в XXI веке «отменён». Для Запада это стало потерей, сравнимой с цивилизационной катастрофой, вызвавшей к жизни и все прочие беды (частично уже упомянутые выше).
Здесь необходимо вновь сделать небольшое отступление – на сей раз историческое.
Термин «интеллектуалы» появился сравнительно недавно, в конце XIX века, как принято считать, – в связи с известным «Делом Дрейфуса» (остающимся мемориально резонансным по сей день[514]). Причём этим словом антидрейфусары презрительно охарактеризовали своих оппонентов, среди которых было много деятелей культуры, подписавших, вслед за публикацией письма Эмиля Золя «Я обвиняю»[515], коллективную петицию в защиту Альфреда Дрейфуса[516].
Скрипторий. Миниатюра из Толедской Библии Франция, 1220–40-е гг.
Однако сам феномен класса интеллектуалов как влиятельной и в значительной мере автономной социальной группы существовал в Европе издревле, ещё со времён Античности. Достаточно вспомнить философские школы Древней Греции и эллинистического мира, а также ярких философов и писателей (включая ранних «отцов церкви») времён Рима, одним из императоров которого был отнюдь не самозваный философ – Марк Аврелий. По сути, наряду с христианством и Римским правом, именно это – наличие в обществе отдельного, притом влиятельного и авторитетного, класса интеллектуалов – явилось важнейшей «скрепой», соединившей античную цивилизацию со средневековой Европой и далее с Европой Нового времени.