Именно в Средние века были заложены основы современного западного интеллектуального класса как «сословно обустроенной» и гарантированной в правовом отношении влиятельной и авторитетной социальной группы, де-факто формирующей идеологическую повестку общества.
На раннефеодальных этапах люди с духовно-интеллектуальными амбициями чаще всего становились клириками и оказывались под правовой защитой Папской курии, что позволяло им, сохраняя публичную интеллектуальную активность, быть в значительной мере независимыми от власти королей и феодалов. (Примечательно, что французский философ Жюльен Бенда назвал книгу, посвящённую эволюции интеллектуалов в новейшее время: «La trahison des clercs»[517], или «Предательство клириков», в английском переводе – «The treason of the intellectuals»[518], в русском – «Предательство интеллектуалов»[519], где интеллектуалы-клирики, как люди сугубо духовно-интеллектуальных мотиваций, были противопоставлены прочим людям материальных интересов – «мирянам».)
Студенты университета, Болонья, 1383 г.
Затем, в эпоху Высокого Средневековья (XI–XIV вв.), оплотом интеллектуалов стали университеты как отдельная публичноправовая корпорация, зачастую (как, например, Сорбонна) пользовавшаяся одновременным протекторатом и королевской власти, и Папского престола.
Ещё одной политической и финансовой силой, на которую опирались университеты, были города.
Всё это создавало для интеллектуалов в разгар эпохи, которая до сих пор воспринимается многими как «мрачное Средневековье» и «Тёмные века», исключительно благоприятные условия, позволявшие свободно творить, в том числе поставляя обществу значимые для него идеи и дискурсы[520].
Стоит подчеркнуть, что в этом, как и во многом другом, также заключена специфика Европы, отличающая её от иных цивилизаций, где интеллектуалы, как правило, оказывались гораздо более жёстко вписаны в сословно-ролевой формат и где их деятельность не носила черт выраженного индивидуализма с одной стороны и мощной, притом максимально независимой от власти социальной влиятельности, с другой.
Как отмечает современный исследователь истории средневековых университетов,
«формирование институционального каркаса вокруг дела обучения было уникальным событием, присущим только Европе. Такого рода образец не существовал в азиатском мире, не существовал он ни в Византии, ни в арабском мире, где институции высшего образования были зависимы от местного правителя или императора»[521].
Феодально-правовая цивилизация средневековой Европы обеспечила интеллектуалам надёжную – по тем временам – и автономную правовую инфраструктуру:
«…университетская корпорация в Болонье создавалась практически параллельно с формированием и развитием ремесленных цехов башмачников, менял и т. д., при этом устройство университетской иерархии (школяр – бакалавр – магистр) отчасти напоминало градацию ремесленных цехов (подмастерье – мастер – начальник цеха). Тем самым возникновение университетов отражает определённые сущностные социальные процессы, развернувшиеся в западноевропейской культуре XII–XIII вв., которые были обусловлены развитием городов»[522].
Именно в эту пору были заложены интеллектуальные основы как будущей европейской публичной политики, так и научно-технического прогресса. И в том, и в другом случае генераторами идей и ноу-хау выступали представители «класса интеллектуалов», озабоченных в первую очередь не прикладным обслуживанием текущих интересов «сильных мира сего», но разработкой тем и сюжетов, интересовавших самих учёных.
Каждому учёному при этом гарантировался не только почётный и сравнительно автономный социальный статус, но и дискуссионное равенство в отношениях с другими учёными, независимо от их статусов и должностей:
«Идея равенства членов научной корпорации в деле поиска истины была чётко заявлена в правилах ведения дискуссий, принятых в 1344 г. в коллегии, основанной духовником французского короля Людовика XI Робером де Сорбонном в 1257 г. Эта коллегия впоследствии приобрела столь высокий авторитет и влияние, что в XIX в. весь университет стали называть Сорбонной. Данные статуты предписывают, что “между членами коллегии должно быть полное равенство, так как в этом доме все являются товарищами и соучениками”»[523].
В итоге в средневековой Европе происходило развитие сугубо теоретических знаний, смысл которых заключался «в познании истины», а не только в повышении эффективности производства или решении иных прикладных задач (хотя и эта линия науки, включая философские штудии, также развивалась). Но последствия свободного развития фундаментального знания в средневековой Европе оказались в том числе вполне прикладными, поскольку весь «современный научно-технический прогресс без многовековой истории фундаментальной научной мысли» был бы просто немыслим[524].
Средневековые университеты являлись своего рода духовно-интеллектуальными электростанциями средневекового социума, особенно городского, задавая всей общественной жизни идейно и культурно насыщенный фон:
«Теология, право и свободные искусства – вот три кита, на спинах которых покоился общественный строй и вся европейская цивилизация в XII и XIII веках, то есть в то время, когда Европа переживала период самого быстрого до XIX века роста народонаселения и благосостояния, период всеобщего энтузиазма»[525], – отмечает Р. У. Саутерн.
Разумеется, университарии (университетские учёные) представляли собой очень узкий слой образованных людей той поры. И, тем не менее, именно они морально воздействовали на бюргеров и аристократов, задавая интеллектуальный тон эпохе в целом.
Жак Ле Гофф (1924–2014)
Ж. Ле Гофф особо подчёркивал высокую степень общественной влиятельности университариев в Средние века, в определённом смысле становившихся властителями дум, сопоставимыми по степени интеллектуальной и духовно-нравственной авторитетности со статусными церковниками и представителями светской власти:
«…знание, воплощенное университетами, очень скоро приняло вид силы, порядка. Это была учёность, вознесшаяся наравне со Священством и Властью. Университарии также стремились самоопределиться как интеллектуальная аристократия, обладающая своей особой моралью и своей собственной системой ценностей. Это стремление было особенно распространено в среде сторонников учения Аристотеля и аверроистов, которые старались учредить и узаконить теоретически сословие философов (университетских мудрецов), чьей главной добродетелью должно быть величие души (ср. круг Сигера Брабантского в Парижском университете XIII века)»[526];
«…от самых своих истоков, – продолжает О. Э. Душин, – Universitas как корпорация учёных, союз единомышленников, устремлённых к поискам истины, приобрёл особый социальный статус. Учёные демонстрировали не только увлечённость абстрактными “штудиями”, но и реальную общественную силу своей гильдии. Они формировали социум, создавали его интеллектуальную и правовую базу»[527].
С известной долей компаративистской условности можно сказать, что европейские интеллектуалы, начиная с эпохи Средневековья, играли в жизни европейского общества ту же роль, которую в жизни пореформенной и межреволюционной России играла интеллигенция, хотя её, согласно распространённому в России предубеждению, иногда называют исторически уникальным феноменом. Специалист в области интеллектуальной истории Л. А. Фадеева пишет в этой связи:
«В российской дискуссии о русской интеллигенции на протяжении столетия доминирует позиция, что интеллигенция является уникальным российским феноменом. Её сторонники упорно игнорируют наличие других точек зрения и других интерпретаций интеллигенции в российской и зарубежной общественной мысли. <…> Финский историк Т. Вихавайнен, автор ряда блестящих работ по истории российской интеллигенции, отмечает как изрядное преувеличение убеждённость русских интеллигентов в том, что интеллигенция – уникальный национальный феномен, не имеющий аналогов на Западе»[528].
В эпохи Ренессанса и особенно Просвещения европейские интеллектуалы стали создавать влиятельные сообщества, в том числе общеевропейские: «Республика учёных», энциклопедисты и т. д.
Конечно, чем более массово-конфликтной становилась в Новое время религиозная и политическая жизнь в Европе, тем чаще для тех или иных интеллектуалов возникали ситуации, опасные не только для свободы творчества, но и для жизни. И порой такие коллизии разрешались драматически, как в случае с Томмазо Кампанеллой и Галилео Галилеем, или даже трагически, как в историях с Яном Гусом, Томасом Мором, Хосе Серветом, Джордано Бруно и многими другими.
Но поскольку в Европе сохранялся широкий плюрализм не только религий, но и государственных устройств, сохранялись и возможности для эмиграции интеллектуалов, а значит, и для продолжения их успешного становления как влиятельного общеевропейского класса.
Постепенно интеллектуалы стали группироваться не только на кафедрах университетов и при дворах богатых и влиятельных меценатов, но также в редакциях журналов, а затем и в недрах политических партий.
Энциклопедисты. Чтения в доме у Дидро. Копия с картины Э. Мейссонье (XIX в.)
Превратившись в эмансипированную общественно-политическую силу, интеллектуалы в конце концов бросили решительный «конкурентный вызов» и церкви, и королевской власти. И в итоге сумели одолеть ту и другую, обретя в лиц