Культурные практики плюкан. Кадр из фильма «Кин-дза-дза» (1986)
У интеллектуалов недавнего прошлого – всего каких-то 30–40 лет назад, – писавших толстые замысловатые книги, были все возможности стать модными, читаемыми и резонансными. Сейчас у доживающих свой век интеллектуалов прошлого есть шанс лишь на то, чтобы попробовать оседлать очередную быстро поднимающуюся и быстро опадающую дискурсивную сетевую волну, создавая при этом максимально яркое, легко «заходящее» и оригинальное лишь поверхностно чтиво – вместо по-настоящему глубокого, сложного и, главное, по-настоящему нового чтения.
Как отметил в этой связи социолог Даниил Жайворонок, проанализировавший состояние современной философской мысли:
«…интересные тексты можно встретить в узкоспециализированных областях. А вот в “философии больших идей” – уже нет. <…> так или иначе современная философия строится на переосмыслении того, что было. Если брать какие-то популярные течения, то это – переосмысление философии Канта, нахождение изъянов в его логике. А до этого все читали Жильбера Симондона, который писал про множества и монады… Все до сих пор ресайклят Платона, античную философию, Хайдеггер никогда не выйдет из моды.
Даниил Жайворонок
Сейчас все цитируют “Postscriptum к обществам контроля” Делёза, а до этого все цитировали “Надзирать и наказывать” Фуко. Может, скоро нас ждёт мода на Деррида? И, конечно, появятся новые имена… Мне кажется, все пытаются создать свою новую идею, но не могут».
Говоря о причинах возникшего философского тупика и комментируя, в частности, появление порождённого маститыми, казалось бы, авторами «фонтана интеллектуального мусора, который обнаружился в философских текстах, посвящённых теме пандемии», Д. Жайворонок пояснил:
«…проблема заключается <…> в том, что многие <…> сразу перешли к выводам и обобщающим теориям, минуя стадию эмпирического анализа, или вообще игнорируя реальность. Например, Джоржо Агамбен <…> сразу перешёл к выводам и объявил пандемию подтверждением своей теории “чрезвычайного положения”. Хотя она не очень-то подходит для описания текущей ситуации. Реальное положение дел сильно отличается от теоретических конструкций Агамбена. Но философа это не сильно смутило. Для умножения символического капитала философам нужна ещё большая узнаваемость. И самое главное – им нужны “живые доказательства” правоты их философских теорий. Коронавирус оказался отличным поводом напомнить о себе. Вот Жижек критиковал неолиберализм – неолиберализм в вирусе и виноват! “Мэтры” стремятся обобщать как можно быстрее, не пытаясь при этом по-настоящему осмыслять ту новую реальность, которая возникла в связи с пандемией. Им важны не новые смыслы, <…> им важен хайп. Да, в академии тоже есть хайп…»[543].
Иными словами, не только у Канта или Гегеля, Ницше или Кьеркегора, но даже у Сартра, Фуко или Бодрийяра, как и у любого философа, продолжающего постигать истину, – а не интеллектуала-аниматора, гонящегося за сетевым хайпом, – не было бы в нынешней интернет-реальности ни единого шанса оказаться замеченным, прочитанным и оценённым по достоинству квалифицированной аудиторией. «Ниасилил! Многабукв!» Таким был бы вердикт Сети и обжалованию он бы не подлежал.
Интеллектуальная «игра в бисер» превратилась в этих условиях в «метание бисера» перед не умеющим оценить его красот глобальным сетевым «худ / учёным советом».
Как нетрудно понять, существование и воспроизводство интеллектуального класса в таких условиях оказалось невозможным по определению.
Во-вторых: интернет, будучи пространством самой непосредственной информационной свободы и демократии, ликвидировал социальные статусы (то есть, напомню, сделал то, на что не смели покуситься даже средневековые европейские короли и императоры, вынужденные считаться со «своим правом» представителей тех или иных сословий или корпораций) – в том смысле, что дал кому угодно неограниченные возможности сообщить о ком угодно что угодно. Или изобразить кого угодно и как угодно. В том числе сделав это анонимно и практически безнаказанно.
Интеллектуал, которого можно в любой момент «отменить» – извалять в дёгте и перьях, унизить и обесчестить, которого можно оклеветать или, наоборот, чьё «реально грязное бельё» можно в любой момент выволочить на божий свет, кому можно напрямую дерзить в комментах без риска быть вызванным на дуэль или оказаться в ситуации «неподатия руки» (ибо в виртуальном мире есть только опция бессильного бегства от хамства, но нет опции призыва хама к ответу), – это уже не «властитель дум».
Это в лучшем случае классный аниматор («облегчённо-вторичный» интеллектуал-популяризатор), он же – славный малый, а в худшем – просто какой-то «мутный чел» или «старый зануда».
В-третьих: интернет ввёл фактический запрет на нонконформизм, а значит, и на любое оппонирование толпе. Ибо толпа конформна по определению.
Нет, формально никто не мешает интеллектуалам «кричать против ветра». Но если раньше, в эпоху властвования над думами через книги, журналы и газеты, те, кто восставали против мейнстрима, не просто привлекали к себе раздражённое мимолётное внимание «толпы», но скрупулёзно изучались и встречали заинтересованные аргументированные отклики, то теперь, в эпоху Сети, всё стало не так.
Поль Гюстав Доре. Смерть Стефана (1866)
Нонконформисты тысячу раз отмерят, прежде чем один раз отрежут правду-матку – из страха перед местью со стороны бесчисленных раздражённых оппонентов, у которых, «если что», всегда в руках – булыжник сетевой травли.
Читателю, возмущённому газетной публикацией, оставалось только скрежетать зубами в домашнем одиночестве либо посылать в конверте аргументированное возражение в редакцию – в надежде, что его, быть может, опубликуют, хотя и под не слишком почётной рубрикой «Письма читателей». Но даже такое случалось редко. Теперь же скрежетать зубами от отчаяния приходится тому, кто вольно или невольно навлёк своим нонконформистским выступлением на свою «слишком яйцевидную» голову гнев сетевых недоброжелателей. Или – что ещё хуже – полный игнор.
Но даже если дело обходится без травли, попытки топовых экспертов и культуртрегеров оппонировать социально-сетевому мейнстриму достигают лишь того, что позиционируют нонконформистов как добровольных сетевых маргиналов, у которых – ни лайков, ни репостов, ни сонмищ новых фанатов. И которые оказываются бесконечно малыми сетевыми величинами на фоне гигантов вроде Греты Тунберг или ставшего почти фантомным Джорджа Флойда.
Белокаменный монумент Джорджу Флойду в Нью-Йорке (2021)
Словом, класса интеллектуалов в эпоху «царства Сети» больше нет и не будет.
Но свято место пусто не бывает. Нишу интеллектуалов, неизменно сохранявших общую, – независимо от их конкретных идейных предпочтений, – корпоративную приверженность базовому либеральному символу веры (и свободе слова в первую очередь), а также общий пиетет перед культурой и сложностью как таковыми, – тут же захватила толпа непосредственно. Со своим стихийным коллективным разумом, а точнее, коллективным чувствованием, в котором уже нет места преклонению ни перед идейно-культурной сложностью, ни перед либеральной верой как таковой.
Интернет дал прекрасные возможности для того, чтобы сетевая толпа сама, без «яйцеголового» экспертного книжно-журнально-университетского посредничества, соорудила себе и новых эмоционально-знаковых кумиров, и новые интеллектуальноупрощённые позитивные нарративы – о самих себе первосортных и о счастливом завтра «наших детей» (впрочем, рефрен о детях слышен гораздо реже, так как он в большей мере характерен для зрелых, а потому не самых интернет-активных поколенческих групп).
Правда, все эти простонародно-сетевые нарративы, типологически восходящие к «страшным сказкам с чудесным концом», как было показано на протяжении настоящего текста, на поверку оказываются неэффективной психологической защитой, вселяющей в людей, вместо уверенности в себе и в будущем, – тревогу, переходящую в панику. Как отмечают в этой связи психиатры и политологи:
«Если <…> функция логически упорядоченной и фактологически обоснованной интерпретации всей совокупности гуманитарных проблем (и каждой из них в отдельности) не выполняется полноценно, общество, нуждающееся в убедительной наукообразной картине мира, через какое-то время начнёт испытывать дискомфорт. Он осознается как некий “кризис общественного самосознания”, толкающий социум к деструктивным формам преодоления данной напрягающей его ситуации по принципу иррационально-волевого “разрубания гордиева узла”. Так, например, в психолого-психиатрической сфере это проявляется в виде дрейфа социума в сторону оккультизма, различных деструктивных верований, “приступов массового психоза” и иных форм социально-психологического саморазрушения»[544].
Именно в такие отрезки времени общественное сознание становится особо подвержено воздействию со стороны иррациональных и алармистски акцентированных внушений, порождающих в итоге «психопатические эпидемии», о которых незадолго до революции 1917 г. в работе «Внушение и его роль в общественной жизни» писал психиатр В. М. Бехтерев.
В частности, он отмечал, что, хотя в возникновении этих психопатических эпидемий «отражаются, прежде всего, господствующие воззрения народных масс данной эпохи, данного слоя общества или данной местности», решающую роль играют всё же не стереотипы общественного сознания как таковые, но целенаправленное внешнее и внутреннее внушение:
«…не может подлежать никакому сомнению, что ближайшим толчком для развития этих эпидемий являются: внушение, взаимовнушение и самовнушение. Господствующие воззрения являются здесь благоприятной почвой».