случай, но не переставая от этого быть ничем (кроме самого факта хайпа) не примечательными, – вряд ли стоит удивляться тому, что интернет породил у человека невольную тошнотворную пресыщённость избытком не только информационного сора, но и не ограниченных в своей публичной одномерности сетевых людей.
Это нескончаемое нашествие бесконечного множества незнакомых лиц и их информационных следов стало восприниматься как своего рода смертельно надоевший и даже токсичный информационный биомусор, огораживающий человека враждебной ему интерактивной стеной и обрекающей на острейшее экзистенциальное «одиночество в Сети»[555].
Следствием всех этих нокдаунов, учинённых интернетом современному обществу, и в первую очередь либерально-демократическому, стал сформировавшийся на их основе хронический дистресс, который, в свою очередь, подтолкнул социум к саморазрушающим формам коллективного поведения, набирающего всё более динамичные обороты, описанию чего и посвящена данная книга.
Связь между хроническим дистрессом, рождённым утратой базовых психологических ориентиров, и саморазрушающим поведением – давно описана психиатрами. Дело в том, что такие деструктивные стресс-обусловленные реакции – не что иное, как одна из разновидностей механизмов психологической защиты. Под ними, как отмечала впервые научно описавшая данный феномен Анна Фрейд, понимаются
«бессознательные стратегии психического, которые в процессе личностного развития формируются, закрепляются и, наконец, превращаются в репертуар взрослого, реализуемый им при взаимодействии с неприятным и угрожающим опытом»[556].
Однако, снимая тревогу, напряжение и частично улучшая самочувствие, психологическая защита далеко не всегда «способна разрешить стоящие перед личностью затруднения и проблемы»[557], а равно разрешить интрапсихический конфликт[558].
При этом, чем меньше человеку известно о реальной природе угроз и препятствий, с которыми он столкнулся, тем в большей степени психологическая защита играет «маскирующую» роль[559]. «Смысл» такой защиты оказывается не в том, чтобы помочь человеку справиться с проблемой, но в том, чтобы максимально редуцировать и затушевать эмоциональный дискомфорт, создав иллюзию «успокоения». В свою очередь, это ведёт к канализации субъектом его тревожных переживаний в «боковые русла», без всякого шанса на сознательное преодоление сложившейся ситуации. А это лишь создаёт условия для новых бед.
Именно такой ложно-успокоительной психологической защитой от глобальных сетевых вызовов и стал весь репертуар ново-тоталитарных практик, о которых говорилось выше.
Сухой остаток или мокрое место?
Итак, интернет оказался тем «увеличительным зеркалом», в котором человечество, и прежде всего Запад, вдруг увидели утопичность и нелепость всех упований и на «светлый конец истории», и на собственную «нарастающую первосортность».
Эпоха Сети превратила цивилизационное самосознание либерального Запада в длящееся документальное созерцание катастрофы 11’09’’01 – September 11[560], непрерывно напоминающее о том, что сытый и успешный мир «золотого миллиарда» отнюдь не является образцом для подражания всего остального человечества и что кажущееся «первым сортом» в самих США может вызывать отторжение и даже ненависть у других сообществ, бесконечно далёких от западных либерально-демократических культурных кодов.
Данное осознание возвращается своеобразным цивилизационным рикошетом, «отменяя» ценностный фундамент «американской мечты», а вместе с ним и символические, а также эссенциальные основы американской цивилизации, причём в глазах не только системно социально слабых, но в сознании значительной массы формально вполне экономически благополучных (но в реальности глубоко фрустрированных интернетом) людей, способных составить электоральное большинство (о чём уже неоднократно упоминалось выше[561]).
Именно Сеть стала в XXI веке генеральным инфо-менеджером, инфо-продюсером и пространством инфо-бытия людей. И люди вдруг почувствовали, что очутились на самой настоящей «глобальной помойке». Более того, – что это отныне и есть их «истинный дом».
В честь этой лавинообразной мешанины из ежесекундных мириад мутных и шлакообразных информационных битов вся нынешняя эпоха получила не слишком почётное прозвище постинформа-ционной. То есть такой, где информация не порождает ни знания, ни тем более понимания, вместо этого оказываясь лишь эмоционально-шумовым фоном. Притом, как нетрудно понять, по большей части тревожным, – именно в силу невозможности «укротить» этот бурно низвергающийся Ниагарой и пенно пузырящийся инфо-поток, превратив его в ясную и прозрачную картину мира.
Человечество как бы с грустью констатирует: «Была когда-то у людей информация, были знание и понимание. Порой, возможно, ложные и даже опасные. Но сегодня нет вообще ничего! Ибо ”всё сложно“ и непонятно. И потому у нас вместо информации – посты и репосты, вместо понимания – лайки и ком-менты».
Сеть породила эффект душно-токсичного засилья глобального мусора – как информационного в самой Сети, так и материального в бесконечно отражаемой ею реальности, – порождённого бесчисленными толпами «свободных и неэкологичных людей», от безудержной правовой свободы которых становится плохо планете в целом, да и им самим – тоже.
Иероним Босх. Сад земных наслаждений (1500–1510)
В эпоху Сети произошла замена психологически комфортного общецивилизационного ожидания того, что «завтра будет лучше, чем вчера», – невротически грузящим опасением-заклинанием: «Лишь бы завтра не было хуже, чем сегодня!»[562]. Идеалом психологического комфорта стала полная предопределённость «завтра» как «улучшенного сегодня». Улучшенного – в смысле ещё более безопасного.
И в первую очередь глобальная сетевая невротизация коснулась людей, интегрированных в цивилизацию Запада. Дело в том, что у них, в отличие от иных, менее материально-технически и социокультурно развитых сообществ, нет перед глазами «готовых примеров для зависти и посильного подражания» (каким для «развивающихся стран» в той или иной мере остаётся Запад, дающий пусть и конкурентно-ненавистный, но всё же вполне зримый ответ на вопросы об успешном завтра и первосортности). И степень их «сетевой невротизации» по этой причине гораздо более высока.
Интернет превратил фундаментально напуганных и системно встревоженных вчерашних сознательных граждан – хранителей основ свободного общества и правового государства – в социальный фундамент нового тоталитаризма с его главной культовой ценностью – безопасностью, вытеснившей свободу, и базовыми социально-регулятивными инструментами, пришедшими на смену праву – запретами и предписаниями.
Человек, оптимистически стремящийся в будущее и ожидающий в нём каких-то для себя радостей и успехов, в «профилактике активности» не нуждается. Наоборот, он нуждается в максимальной личной свободе.
В условиях же культа безопасности проще всего вообще не проявлять никакой инициативы, ожидая вместо этого, чтобы кто-то тебе «помог» добиться успеха, а в случае опасности – «защитил и поддержал». Кто-то – значит власть или социум.
В итоге левые либералы, ещё вчера отчаянно боровшиеся с авторитарными устремлениями правительств, ущемляющих гражданские права, в XXI столетии «незаметно» превратились в не менее отчаянных агентов и сторонников нового тоталитаризма.
В конце концов интернет, именно в силу своей почти безграничной информационной открытости и доступности, оказался едва ли не самым мощным аргументом против «ничем, кроме суда, не ограниченной свободы слова» – в пользу оперативной карательной цензуры «полицейского типа», а также прослушивания и подглядывания государством за частной жизнью людей.
Именно в сетевую эру Большой Брат уверенно шагнул со страниц Джорджа Оруэлла и принял всё прогрессивное человечество в стальные объятия своего Телескрина. И это также стало мощнейшим ударом по либеральной вере.
Всё, о чём шла речь выше, тянет общество в омут системной невротизации и вызывает к жизни феномен неототалитарной психологической защиты, своими антииндивидуализмом и иррационализмом системно подрывающей цивилизационные основы открытого либерально-демократического общества. По своей сути новый тоталитаризм оказывается новой фундаменталистской светской религией со всеми характерными для любого фундаментализма атрибутами.
В частности, ключевой акцент в ново-тоталитарной вере делается не на чём-то априори здравом, полезном, достижимом и актуальном «здесь и сейчас», но на иррациональном и логически неуловимом, но что непременно должно оправдать свою истинность и спасительность в будущем: «Верую, ибо абсурдно!»[563].
Христианство, например, содержит массу «вполне земных полезных советов», начиная с большей части запретительных заповедей Моисея и продолжая догматом о любви к ближнему. Но «символом веры» и важнейшими практиками, гарантирующими спасение, оказывается не следование этим, так сказать, реалистичным постулатам, но априорная верность иррациональным догмам, а равно пост, молитва и иные «подвиги веры», как правило не имеющие или почти не имеющие позитивного земного смысла здесь и сейчас, но сулящие – через более или менее выраженные страдания и самоограничения – некое блаженство «потом».