оптимистического завтра и групповой первосортности, помимопочившей в бозе глобально-неолиберальной, а равно ресентиментной (и, как было показано выше, по определению неэффективной) ново-тоталитарной.
Как представляется, таким философским камнем, дарящим людям шанс на реализацию их главного права – быть самими собой и никому культурно-цивилизационно не подчиняться, сохраняя конкретно-историческую почву под ногами и, значит, хотя бы условную власть над завтрашним днём, а равно приверженность своему первосортному культурному коду и своим сакральным пенатам, – можетстать глобальный регионализм.
Иными словами, деглобализация и регуманизация интернета смогут произойти лишь в том случае, если множество локальных культур, из которых состоит нынешний пока что иерархичный и культурно неравноправный мир, получат возможность жить и развиваться без внешнего силового или культурного протектората – не важно, чьего именно: государственного или глобально-сетевого. И, став по факту в глазах собственных граждан первосортными, сконцентрируют внимание на судьбах и нуждах своих реальных, а не виртуальных, региональных домов[567].
Глобальное пространство в этом случае никуда не денется. Оно просто узнает, наконец, своё место как пространства коммуникации, а не межкультурной борьбы за виртуальное доминирование. И, возможно, перестанет в этом случае быть, как принято нынче говорить, «токсичным».
Речь вовсе не о примитивном локальном эгоизме и не о замыкании сообществ в четырёх региональных стенах. Речь о появлении таких условий, при которых слово «свобода» перестанет ассоциироваться с букетом ядовитых процессов, неподконтрольных людям и порождающих миф о спасительной «безопасности» и жизнелюбивой тяжести сапога Большого Брата.
Речь о том, чтобы дать либерализму – и даже либеральной демократии – шанс стать востребованными в той степени, в которой их захотят и, главное, смогут востребовать конкретные культурно гомогенные сообщества. А то, что у либеральной теории и практики есть немало того, что способны при желании безболезненно «апроприировать» многие (хотя и не все, и это тоже надо учитывать) из тех, кто ныне пребывает за рубежами «золотого миллиарда», это, в общем, аксиома, многократно подтверждавшаяся в новейшей истории.
Речь о возникновении условий, при которых все локальные сообщества планеты Земля получат международно-правовой шанс на безболезненную либерализацию, не подгоняемую ни колониальным кнутом, ни постколониальным пряником. При этом как, когда именно и в какой именно мере пользоваться этим шансом, региональные сообщества должны решать, разумеется, сами.
Речь о наступлении глобальной региональной оттепели как единственно реалистичной перспективы выхода либерализма на принципиально новый, не экспансивный и культурно вариативный исторический уровень.
Когда именно это случится?
Любые предсказания, как доказывала история не раз, – в том числе на примере незадачливого «пророчества» Фрэнсиса Фукуямы, – зачастую сбываются «с точностью до наоборот». И всё же некоторые из глобальных предсказаний верно угадывают вектор грядущих перемен, как это, например, случилось с книгой Андрея Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года», фактически предвосхитившей, хотя и не «буквально по пунктам», крушение СССР[568].
Московский политический и экономический комментатор Марина Шаповалова обозначила срок глобальной регионализации, которая видится ей не как постепенный, но как «обвальный» процесс, – в 10–20 лет, допустив при этом, что он может оказаться более длительным:
«Существующая мировая система будет держаться до упора, столько, сколько сможет. И распадётся в сроки, сравнимые с августовским путчем и осенью после него. Одновременно вся. Этот системный кризис завершится переходом мира в иное состояние. До конца XXI века – это уже не вероятность “плюс-минус”, а стопроцентная гарантия. Причём о максимальной вероятности уже можно говорить в перспективе 10–20 лет. Все сроки тут предположительны. Можно ошибиться. Поскольку инерция самосохранения позволяет растягивать время на десятилетия, а в масштабах человеческой жизни это очень долго. По аналогии с СССР – его обречённость стала очевидна анализирующим в 1960-х, но неизбежное произошло лишь через два с половиной десятка лет. И если бы не “чёрный лебедь” путча, могло случиться ещё позже»[569].
Марина Шаповалова
Однако, независимо от конкретных сроков, сам «обвально-регионалистский» вектор развития не перестаёт быть неизбежным:
«Потому что обнулились смыслы и прекратилось развитие. С этого момента любая система идёт в тупик. Несётся туда или ползком продвигается, останавливаясь на передышки – конец один. Накопленный жирок, понятно, скорость замедляет. Но и только. А вот попытки кардинального “реформирования“ без смыслов и высвобождения потенциалов катализируют процесс»[570].
Если этот прогноз в целом верен, то переход от многоэтажных держав – к государствам регионального типа, к чему-то вроде античных полисов, средневековых городов-коммун или современных государств-регионов (таких, как Сингапур, Нидерланды, Исландия, Тунис и т. д.) позволит людям осуществить «великий исход» из Глобальной сети, назад, в локальную реальность. То есть в ту единственную реальность, в которой человек может быть полноправным хозяином своего дома, а значит, и своей судьбы. Где завтрашний день не кажется заложником полчища неизвестных и неконтролируемых удалённых вводных. И где первосортность дома подчёркивается самим фактом его свободы и самостоятельности, его субъектности, а не объектности в отношениях с внешним миром.
Чем ближе начальство к гражданам, тем, как правило, граждане «крупнее», – а значит, и «первосортнее», а начальство – «мельче». Тем меньше такое государство похоже на дракона и тем больше – на скромную рептилию-ящерку, изящно пресмыкающуюся перед людьми.
Если приглядеться, то можно заметить, что даже в нынешнем «оглобаленном» мире что-то более-менее похожее на реальную политику, а не на шумовой инфо-фейк и абстрактно-бунтарский выброс протестной энергии, происходит именно на уровне политических пространств «регионального типа».
И здесь – о чудо! – даже интернет оказывается союзником и агрегатором живых людей, а не их «атомизатором». В Тунисе, Каталонии, в Шотландии, в Беларуси, в Поморье, в Прибайкалье, в Хабаровском крае, в конкретных городах и штатах США. Или даже на уровне отдельных городских районов – например, на Петроградской стороне СПб, где люди создали в сети «ВКонтакте» сразу три сообщества (численностью 30 тыс.[571], 12 тыс.[572]и 196[573]участников) и ещё одно в сети «Фейсбук»[574][575], в которых ввели табу на дискуссии о «большой политике» и стали решать общие проблемы своего территориального дома, а также частные сюжеты: обсуждать муниципальные выборы, делиться полезными советами, актуальными фото района, задавать те или иные бытовые вопросы, пристраивать котят и т. д.
Словом, переориентация Сети с глобального на региональное измерение должна произойти естественным путём, став производной от свободной переориентации человеческих предпочтений, а не детищем цензурно-изоляционистской интернет-политики власти, подобно тому, как это происходит сегодня в Китае (и, увы, не только в Китае), где эта политика «носит жёсткий, бескомпромиссный характер», ставя своей целью отнюдь не превращение Сети в инструмент эффективной социальной самоорганизации людей, но нечто прямо противоположное. А именно,
«ограничение доступа китайских граждан к “нежелательному” контенту, недопущение распространения в интернете “нежелательной” информации, оказание пропагандистского влияния на китайскую аудиторию, контроль над общественным дискурсом, недопущение возникновения и консолидации в китайском обществе протестных настроений посредством интернета»[576].
Сеть сама по себе неплоха, если она остаётся средством, помогающим живому человеческому общению и взаимодействию, а не уводящим от него в тупик глобально-депрессивного одиночества[577]. Будучи связанной с конкретным реальным и, главное, локальным, территориально близким пространством, Сеть перестаёт быть инструментом порабощения людей государственным и прочим удалённым контролем. По той простой причине, что проблематика живых локально-территориальных пространств подконтрольнее самим людям, позволяет им реализовать себя здесь и сейчас, быть полезными другим людям, делать конкретные добрые дела и получать адресную благодарность.
Такая реальная Сеть связана с жизнью, которую человек каждый день видит из окна и на улице, так что любые изменения, которые фиксирует эта сеть, не просто заметны человеку, но непосредственно ему сопричастны, позволяя ощутить свою жизнь более полной, а не выхолощенной глобально-информационной «удалёнкой», на которую ни повлиять, ни даже просто соприкоснуться с которой иначе, как на экране монитора или смартфона, – невозможно.
И при этом Глобальная сеть «похищает» человека у его локальной реальности, заставляет напряжённо и безостановочно следить за тем, что от него никак не зависит, и не даёт заметить то, на что человек вполне мог бы повлиять, проявив хотя бы минимальную реально-сетевую, а не виртуально-сетевую активность.
Например, создав территориально структурированную группу по борьбе за сохранение архитектурных памятников и против уродского новодела в историческом центре, или против токсичных выбросов конкретного предприятия, или за регенерацию территории городской свалки, или за создание сети ночлежек для бездомных, или по устройству судьбы животных, оставшихся без хозяев и т. д.