Конечно, такие группы есть в Сети и сейчас. Но разве они занимают большую часть сетевого воображения и отнимают большую часть душевных сил основной массы пользователей? Увы, нет. Глобальное в интернет-сознании сетевого человека доминирует ровно в той же степени, в какой жизнь реального человека на самом деле зависит от того места и тех обстоятельств, в которых он находится здесь и сейчас, а не в своём болезненно воспалённом и удалённом сетевом воображении.
Словом, интернет не разобщает людей там, где они по факту чувствуют себя хозяевами своей жизни – не только личной, но и территориальной. И если понимать под словом «анархия» не идею тотального безвластия, а – как это и делали классики анархистской мысли, в частности, Пётр Кропоткин – концепцию малого, граждански цельного государства коммунального типа[578], – то можно предположить, что именно в анархо-регионализме таится та волшебная игла, которая способна сокрушить виртуальный замок зловредного дистанционного Кощея, укравшего у людей Василису Прекрасную их живого человеческого счастья.
Позапрошлое столетие напридумывало идей, из которых потом сложился век двадцатый: либерализм, демократию, прогрессизм, консерватизм, национализм, коммунизм, традиционализм, религиозный фундаментализм. В итоге получился микст «модернизма» – культа непрерывно и неизбежно улучшающейся современности. Со всеми его прекрасными мечтами, ужасными войнами, техническими взлётами и эко-кошмарами, а также культурно-философскими вспышками и «загогулинами».
Сегодня все питавшие этот культ идеи умерли. А вместе с ними впали в кому великие мечты, великие войны (по крайней мере, на это очень хотелось бы надеяться) и великая культура. Мировых войн, конечно, не жалко – туда им и дорога. Но вот без мечты и без культуры жизнь теряет одно из важнейших своих качеств.
Интернет, этот новейший продюсер форм и смыслов, где место критиков, редакций, меценатов, звукозаписывающих лейблов, худсоветов и прочих персонифицированных экспертных сообществ, вдруг заняла безликая и безмозглая толпа лайков и репостов, продюсирующая исключительно шлак и трэш, – лишь констатировал уже случившееся. То есть не просто сумерки, но смерть всех богов модернизма и всех связанных с ними духовных устремлений.
Философия XX века пыталась породить новые универсальные смыслы, помимо одномерно просвещенческих. Но так и не породила, хотя и предоставляла интеллектуалам широкий простор для творчества, зашедшего к концу XX века в тупик постструктуралистской деконструкции, а потом и вовсе «отменённого» интернетом.
А ведь эти смыслы – на поверхности. Конкретно – в отказе от позитивных универсалий и в признании единственно универсальным – локального цивилизационно-культурного разнообразия, равноправия и разномыслия. Ведь в реальности у каждого культурно-исторического пространства – свой собственный локальный пантеон, своя парадигма смыслов, или, если пользоваться терминологией Мишеля Фуко, свой «диспозитив».
Любая философия, как и гуманитарная сфера в целом, вписана в конкретную культуру. И механически – «научно объективно» – перевести её на другой культурный язык – язык иного времени или места – невозможно, как невозможно перевести стихи, не создав при этом совершенно новые.
И курьёзны (на мой сугубо частный взгляд) порой бывают российские интеллектуалы, стремящиеся сознать себя идейными собратьями-продолжателями Лакана, Батая или Фуко, или же латиноамериканцы, называющие себя «троцкистами», или китайцы – теми же «марксистами». И т. д. Без привязки к конкретным культурам никаких ни идеологий, ни философий, ни вообще «наук о духе» – нет. Эта «банальная констатация» и есть краеугольный milestone на пути выхода из всех просвещенческих тупиков. И в том числе на пути реанимации либерализма как живой религии правовой свободы, а не мёртвой догмы, навязавшей носителям европейской культуры миф о «бремени белого человека» и до недавних пор пытавшейся превратить весь мир в один «большой Запад».
Но фокус в том, что не только все люди, но и общества – разные:
«Мы – разные. И гум. науки и философии у нас – разные. Хотя и переводимые на другие языки. Как стихи»[579].
Все попытки современной философии вытащить себя, подобно Мюнхгаузену, за хвостик парика на затылке из болота одномерной идеологизированности – и противопоставить плоскому культу современности что-то более мудрое и интегральное, вроде «цивилизационного подхода», разделяющего человечество на конкурирующие друг с другом макро-пространства[580], культурно-историческое воображение тоже, увы, не зажгли. И «новую веру» взамен утраченной религии прогресса, сулившей единое лучшее завтра для всего человечества, не породили.
И даже самый лакомый кусочек модернизма – научно-технический прогресс, продолжающий фонтанировать консьюмеристскими новизнами и ещё не так давно казавшийся величественным и бесстрашным титаном – Прометеем, ныне обернулся хайповым аниматором Илоном Маском – стопудово классным парнем, с которым, конечно, «прикольно», но без которого, в общем, «тоже норм».
Миллиардер Илон Маск и его сверхтяжёлая ракета FalconHeavy. Коллаж
Конец эпохи «единственно верных идей», сопровождаемый взлётом новой цензуры и всё более удушающих, подобно иприту на фронтах Первой мировой, запретов на экстремистские, расистские, сексистские, эйджистские, эйблистские и прочие слова, словечки, намёки, полунамёки и экивоки, – означает лишь то, что «прогрессивный» истеблишмент тоже паникует. Ибо выдохлись и прекратились всемирные потуги на всеобщую, одну на всех, современность и единую для всех модель «рая на земле».
Все старые идеологии на наших глазах стремительно пожирают сами себя, отрицая то главное и центральное, что некогда хранили, как алмаз Кохинур, в своих имперских коронах. И в чём нынче – как в универсальном эликсире жизни – сами же разуверились. Либералы – в либеральной демократии, коммунисты – в научном коммунизме, патриоты-державники – в державе и патриотизме, националисты – в том, что «нация превыше всего», религиозные фундаменталисты – в том, что могут всех неверных обратить в свою веру или победить. И т. д.
Вместо веры в прогресс в текущем столетии явилось – пока ещё негласное – смирение перед незыблемостью «человеческих природ» – цивилизаций и их метафизически неизбывных культурных кодов. Исход Америки из Афганистана – просто яркий слайд в этой затемнённой презентации, последовательно разворачивающейся на протяжении двух десятилетий кряду.
Сегодня идёт трудный путь осмысления того, каким образом эти культуры можно (если, конечно, нужно) хотя бы частично перекодировать, модифицировать и «улучшить».
Словом, все умные и прекрасные просвещенческо-прогрессистские тексты эпохи модерна-постмодерна-метамодерна ныне незримо отправляются, скажем так, в архив:
«Думать и понимать окружающий мир и своё место в нём приходится начинать по сути с нуля…»[581].
Всё это означает, что в обозримом будущем у людей – не «конец истории», а новые ценности, новые веры и новые королевства.
А именно, королевства локальных идентичностей и локальных культур, которые ждут своего времени, чтобы взять реванш у обветшавших и сдувающихся мега-идей и супер-структур, – и из фазы «в себе» перейти в фазу «для себя и для нас».
Только путь осознания своей культурной, в том числе гражданско-политической, полноценности и полновесности, «первосортности» – думается, даст шанс региональным цивилизациям – регионациям[582], – и не только в зонах повышенной военно-политической турбулентности, но и в странах «золотого миллиарда», – почувствовать хозяевами своей судьбы себя, а не глобальный истеблишмент, давно одряхлевший, но по-старчески упрямый и цепкий.
Агесандр Родосский, Полидор и Афинодор. Лаокоон и его сыновья. 40–20 г. до н. э.
Почувствовать – и вернуть себе радость собственной мечты, а вместе с ней – живое дыхание своей особой культуры, которая всегда будет открыта для диалога и взаимообмена. Ведь локальное (если только оно не упрятано в неконтактных джунглях) просто обречено на открытость и добрососедский, а не конкурентный, интерес ко всему, что на него не похоже, но что так же точно открыто ему. Хотя бы просто потому, что локальное не способно быть экономически самодовлеющим, а значит, никогда не сможет добиться состояния полной автаркии. Да и вряд ли захочет.
Вот таким, думается, станет в итоге XXI век, успешно попрощавшийся со своими конфликтогенными прародителями и пройдя через горнило испытаний переходной эпохи: от бурных сверхдержавных ристалищ – к спокойному регионалистскому интерактиву[583].
Парадоксальным, на первый взгляд, образом, но именно ситуация пандемии подтвердила стратегический курс XXI столетия на имплицитную, то есть не провозглашаемую официально-программно, но осуществляющуюся стихийно, «исподволь» регионализацию.
В условиях столкновения человечества с бесспорно глобальной проблемой, которой явилась эпидемия коронавируса, как выяснилось довольно быстро[584], не международные структуры и даже не большие национальные государства, а регионы и государства «регионального типа» оказались в большинстве случаев наиболее эффективными регуляторами, по сути базовыми операторами при проведении конкретных антиковидных мероприятий (пусть даже вписанных в тяжеловесную и малоэффективную систему распоряжений и рекомендаций, идущих «сверху», со стороны «больших правительств» и межгосударственных структур):
«…наиболее успешными в борьбе с пандемией оказались не державы, в том числе федерации – а государства, т. с., регионального типа (особенно экономически развитые). Именно они продемонстрировали наилучшие показатели в сложившейся ситуации как по линии оперативности проведения необходимых санитарно-медицинских мероприя