тий, так и по части помощи конкретным нуждающимся людям, финансово пострадавшим от карантинных мер»[585].
Подводя предварительный итог последствиям коронавирус-ной атаки для международного сообщества, профессор факультета PR Техасского университета Джеймс К. Гэлбрейт оценил её как удар по созданной великими державами системе Global Governance:
«Все очень просто: карточный домик рассыпался. Целый мир иллюзий, самообмана и ложных аргументов пал. Мы находимся в конце очень длинной цепочки этих иллюзорных представлений.
Эта цепочка раскручивалась с момента триумфа Милтона Фридмана и Фридриха фон Хайека, а также традиционно приходящих на ум Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана… Европа распалась. Мой знакомый в Риме, оказавшийся под замком один в своей квартире, поправил меня: “Европа никогда по-настоящему и не существовала”. Все испарилось: и общество, организованное рынками, оказалось вымыслом, и Союз, управляемый Министрами финансов и Центральным Банком, – миражом…»[586].
Джеймс К. Гэлбрейт
Сергей Лукашевский
Московский историк и правозащитник Сергей Лукашевский сделал следующий аналитический шаг, высказав мысль о проявившейся в ходе начавшейся пандемии тенденции к более глубокой локализации международной жизни, когда национальные государства по сути превращаются в «посредников», помогающих локальным сообществам (понимай – регионам) глобально контактировать друг с другом:
«Пандемия, как бывает со всеми глобальными драмами, не создала, а лишь высветила фундаментальные проблемы». В числе прочего пандемия показала, что «большие государства справляются с эпидемией хуже, чем малые. <…> На сегодняшний день наиболее эффективными в противостоянии эпидемии оказались малые европейские государства: страны Прибалтики, Скандинавии (Швеция отдельный и неоднозначный кейс), Чехия, Австрия и др. Имея сравнительно старое население, открытые границы внутри ЕС, и не имея преимуществ островных государств, они, тем не менее, демонстрируют наиболее низкие показатели смертности и скорость купирования эпидемий. Россия была вынуждена, столкнувшись с реальной и неполитической проблемой, пойти на фактическую децентрализацию, которая в идеале и должна быть основой жизни Российской Федерации. Поэтому идеальная мировая перспектива в глокализации – глобальном сотрудничестве при локальной автономии. Исторические национальные государства могли бы быть эффективными промежуточными надстройками, представляющими группы локальных сообществ»[587].
Правда, автор также отметил тот факт, что ситуация пандемии, с точки зрения развития глокализационых трендов, выглядит двоякой: с одной стороны, она наиболее ярко их высвечивает и катализирует, но с другой стороны – позволяет большим национальным государствам искусственно тормозить этот наиболее перспективный вектор международного развития, наращивая в чрезвычайной ситуации свои запретительно-регулятивные мускулы и – как следствие – свою харизму:
«К сожалению, человеческое сознание (доминирование национальной идеи) не поспевает за объективными потребностями развития. Мировое неравенство, конкуренция, ощущение опасности, наоборот, создаёт питательную почву для усиления национальных государств, вопреки объективной необходимости совместно противостоять глобальным вызовам»; «И есть опасность, что центральные элиты станут пытаться вернуть себе престиж и лидерство, провоцируя ралли вокруг флага (через противостояние с внешним миром) и запуская ”национальные проекты” предупреждения пандемий. Поэтому вместо усиления кооперации мы можем увидеть парад национальных эгоизмов. И есть риск, что первыми в этом ряду будут США»[588]. (Впрочем, как нетрудно понять, «ралли вокруг флага» и «запуск национальных проектов» способна инициировать любая держава, а не только США, а в качестве отправной точки может быть использована отнюдь не только тема пандемии.)
Эти и подобные им ремарки отнюдь не лишены смысла, если учесть, что в ситуации пандемии политическая регионалистская активность во многих странах (в частности, в Испании, Италии и др.) в значительной степени «ушла в тень» более актуальной и чрезвычайной политической проблемы – борьбы с коронавирусом.
Но в то же время именно различные стратегии борьбы с пандемией регионов с одной стороны и центральных правительств с другой усилили сецессионистские настроения некоторых из тех регионаций, которые ранее уже предпринимали попытки политического обособления от «государства-хозяина».
В частности, в Шотландии (где в 2014 г. 55,3 % избирателей проголосовали против независимости от Великобритании[589]) сторонники отделения оказались в большинстве в 16 опросах подряд, начиная с июня по начало декабря 2020 г. При этом в ходе ноябрьского 2020 г. опроса, проведённого по заказу BBC в Шотландии, 72 % опрошенных сказали, что правительство Шотландии хорошо справляется с пандемией, недовольных же оказалось всего 15 %, в то время как к действиям британского правительства во главе с Борисом Джонсоном примерно три четверти шотландцев отнеслись негативно[590].
Кроме того, очевидным является факт, что на протяжении всего периода пандемии именно регионы – притом независимо от политического режима или особенностей политической культуры той или иной страны – продолжали оставаться «рабочими лошадками», которые «вытягивали» всю основную часть практической работы по профилактике пандемии коронавируса и борьбе с её последствиями[591].
К этому следует добавить тот факт, что очень многие страны «регионального типа» оказали и продолжают оказывать влияние на мир в целом посредством разработки как новых подходов к осмыслению самой проблемы эпидемии коронавируса[592], так и конкретных моделей борьбы с ней[593].
При этом успешные и весьма разнообразные модели борьбы с пандемией, которые уже отработали и продолжают совершенствовать государства регионального типа, в большинстве случаев отличаются двумя существенными особенностями.
Во-первых, они сохраняют информационную прозрачность и, как правило, не вызывают в этом плане априорного недоверия ни у населения, ни у внешних наблюдателей, подобного тому, которое порой возникает, например, в случае с официальными данными, предоставляемыми КНР[594] или РФ[595].
Во-вторых, они не влекут за собой (даже в Сингапуре, где традиционно высокий уровень полицейско-государственного контроля за гражданами в условиях пандемии возрос ещё больше[596]) такого же масштабного, по сути тотального ограничения прав человека, как та же китайская модель, которую даже одобряющие её наблюдатели сравнивают с тюремной (но которая, как выясняется, не гарантирует от новых масштабных вспышек COVID-19[597]):
«Если выявляют заразившегося, то на карантин могут посадить и дом, и квартал. Опасную территорию возьмут в оцепление, выставят охрану. Если человек оказался в зоне карантина, то покинуть её не сможет»; «Сейчас все точно знают, что лучше посидеть на самоизоляции дома, чем в тюрьме или оплатить штраф»; «У каждого жителя Китая есть “код здоровья“ (QR-код в телефоне каждого человека на территории страны) и единая карточка перемещения. Они подключены к данным мобильных операторов. И код, и карточка могут менять цвет в зависимости от ситуации»; «Если человек отказывается соблюдать самоизоляцию, он несёт опасность для окружающих людей, поэтому в первую очередь его соседи позвонят куда надо. Слышала, раньше нарушителям опечатывали дверь квартиры и устанавливали камеры. Крайняя мера наказания – приедут люди и заберут человека в больницу или в отель на принудительную изоляцию. А что делать, если человек не справляется сам?»; «Как хотите называйте: ограничения, тюрьма, но такова цена нашей безопасности»[598].
При этом даже в Китае, при всей его бюрократической сверхцентрализованности, значительную роль в принятии конкретных решений играли и продолжают играть власти на местах:
«Иногда внутри карантинной зоны можно передвигаться, иногда нет. Это решают местные власти. Плюс оповещают и сажают на карантин тех людей, которые находились в местах по недавнему маршруту заражённого»[599].
Именно по адресу региональных властей раздаются сетевые упрёки со стороны самих китайцев в связи с недостаточной эффективносттью конкретных антипандеймийных мероприятий (здесь, конечно, следует учесть фактор существующей в КНР табуированности публичной критики высшего руководства страны):
«Очень многие пользователи выразили недовольство тем, каким образом власти Нанкина вели борьбу со вспышкой, игнорируя предыдущий китайский опыт тотальных локдаунов и закрытия торговых центров и прочих общественных мест. <…>; Благодаря Нанкину штамм Delta начал в больших масштабах распространяться в Китае…», – заявила Инсюэ Люли[600].
Как бы ни развивалась в дальнейшем описанная выше многоуровневая и многофактороная коллизия, следует с определённой долей уверенности предположить, что мир после пандемии (если, конечно, на него властно не обрушатся глобальные вызовы иного порядка – в частности, международно-силового) «не будет прежним» не в том смысле, что государства резко усилят свой полицейский контроль над обществами. Дело в том, что конец всем этим запретно-контрольным тенденциями и устремлениям рано или поздно положит «необходимость вернуть экономике кислород»