— А где же охрана? — спросил Артемий Иванович у Нижебрюхова, настороженно оглядываясь.
— А вон стоят. — Нижебрюхов снял цилиндр и, сложив его, сунул подмышку. — Видишь, пять дам справа сидят на диване?
— Тьфу, — сплюнул Артемий Иванович. — Меня натурально убить хотят, а вы все шутите!
— Ни в коем разе, дорогой племянничек. Они твоей курве, ежели что, все глаза выцарапают. Кстати, Дарьюшка, Артемон сказал, что ты с его злодейской убийцей в Женеве училась вместе.
— Это с какой убийцей?
— Артемон напаскудил чего-то в Женеве, так его убивать собрались. Жидовочка какая-то.
— А я вам говорила, Артемий Иванович, что эта рыжая вас до добра не доведет, — сказала Дарья. — Я эту Березовскую как раз сегодня днем в двух шагах отсюда видала.
— Это как это?! — вздернулся Артемий Иванович, который все еще надеялся, что Фанни с Посудкиным до Парижа не добрались.
— Да я собралась воротник и обшлага на манто покрасить — нынче светлые меха не в моде, — привезла их сюда к «Клайну и Траншану», а они уже не работают. Зашла к «Бужено-Лоллей» прицениться к новым, но очень дорого. А тут смотрю — Фанни с приказчиком разговаривает.
— И что же она тебе сказала? — спросил Нижебрюхов.
— Она меня не заметила.
— А она одна была? — хрипло спросил Артемий Иванович.
— В магазине одна. А на улице ее какой-то долговязый дожидался, афишу цирковую разглядывал.
— И что же, они купили билеты на это представление?
— А мне почем знать! Я домой поехала.
В гардеробной Артемий Иванович трижды ронял револьвер, перекладывая его из кармана в карман в надежде поудобней пристроить, и телохранительницы Нижебрюхова взрывались каждый раз хохотом, а потом все впятером помогали пристроить оружие. У них было отменное настроение, поскольку они знали, что шампанского впереди будет много, а работать и одной, скорее всего, не придется — они хорошо знали Нижебрюхова и его гостей по прежним визитам купца в Париж.
Ложи им достались почти напротив главного входа: одну занял Нижебрюхов с тремя телохранительницами, еще две поместились в соседней ложе с Гуриным с Дарьей. Артемий Иванович сел в углу у перегородки и прижался к стене так, чтобы на него падало как можно меньше света от розового плафона-тюльпана с жужжащей электрической лампочкой.
Лакей из буфета доставил в ложи шампанское, и представление началось. Первое отделение Артемий Иванович отчаянно трусил. И знаменитый шпрехшталмейстер мсье Леопольд Лояль, с неподражаемым изяществом дирижировавший происходящим и щелкавший бичом с ловкостью настоящего цыгана, и прекрасная наездница итальянка мадемуазель Эльвира Гуэрра, выделывавшая на своих лошадях такие кренделя, что ей позавидовали бы даже конвойные казаки второго срока службы, и гимнасты Анлон-Вольта, выступавшие в Париже последний раз перед отъездом в Лиссабон, и даже дюжий велосипедист Краудер, скакавший на своем велосипеде-пауке словно на необъезженном мустанге, — все они прошли мимо его внимания. Ближе к концу отделения шампанское сделало свое дело и Артемий Иванович перестал дергаться при каждом ударе бича на арене, но все равно жался в полутемном углу ложи и обшаривал глазами ряды кресел в поисках Фанни и Посудкина.
Зато Дарья была в восторге. Ей не понравился только клоун Тони Грайс, противный англичанин со свиньей, которая у Дарьи стойко ассоциировалась с трихинами. То ли дело мимист Футит в традиционном цветном балахоне и белом фетровом колпаке, уморительно танцевавший, стоя на лопате, отпускавший соленые остроты на злобу дня, скользивший по изображавшему лед квадрату белой клеенки, махавший руками, чтобы удержать равновесие, падавший и снова вскакивавший с криком «Уй-уй-уй! Заа-адница!» Повеселел даже Артемий Иванович и подался вперед, дыша шампанским духом в затылок Дарье.
Однако конец пантомимы потряс его. Футит подозвал к себе шпрехшталмейстера и предложил тому пари:
— Спорим, мсье Леопольд, что я удержу на голове яйцо?
— Никогда!
— Опа! — Футит поставил себе на лоб яйцо и проделал на своем «льду» несколько па.
— А три сможешь?
— Смогу, — ответил клоун. — Даже пять. Если вы дадите мне пять франков.
— По рукам.
Футит поместил между вихрами зеленого парика пять яиц и в полной тишине быстро накрыл их колпаком.
— Опа! — заорал он. — Пять франков.
Цирк взорвался аплодисментами.
— Вот тебе пять франков, мошенник! — воскликнул шпрехшталмейстер, громко щелкнул бичом и молниеносным движением треснул клоуна по голове.
Артемий Иванович оцепенел. Футит изменился в лице, медленно снял колпак и под ним среди зеленых волос стало видно месиво мозгов и костей. Клоун провел по волосам и с трагической гримасой взглянул себе на руку, по которой стекала яичная жижа. Взглядом, каким стоящий перед гильотиной осужденный смотрит на корзину с опилками, куда минуту спустя должна скатиться его голова, Футит взглянул в свой колпак и лицо его скорчилось в плаксивой гримасе. Показывая колпак публике, он наткнулся внезапно на полные животного ужаса глаза Артемия Ивановича и обратился именно к нему, демонстрируя желто-белую подкладку:
— Всмя-я-ятку!..
— Тьфу ты, черт ряженый! — перекрестился Артемий Иванович. — Чуть до смерти не испугал, дурак!
Он едва дождался антракта и вышел в коридор в поисках сортира. Теперь он был уверен, что Фанни с Посудкиным в цирк не попали, иначе Посудкин уже давно бы действовал, пришел бы к нему в ложу да и перестрелял бы всех. А это означало, что до окончания спектакля можно было не бояться — ждать его будут на выходе. Эх, кутнем напоследок!
— А что, мамзели, не заказать ли нам шампанского с мороженым?! — спросил он, возвращаясь обратно в ложу. — Аполлон Петрович, закажите нам тоже шампанского. Вы будете, Дарья Семеновна? Она не будет.
— Смотри-ка, Артемон ожил. Закажу-закажу, только штаны застегни.
На арене одни униформисты в синих мундирах и белых панталонах скатывали в гигантскую колбасу толстый ковер из пальмовых волокон, другие покрывали зеленой клеенкой барьеры. Лакей принес шампанское, и Артемий Иванович по-хозяйски оглядел имевшихся в его распоряжении дам. Дарья была не в счет, длинноносая ему тоже не понравилась, а вот полненькая блондинка со вздернутым носиком и мелкими кудряшками показалась недурна. Звали ее Симона, и ее кремовое платье, отделанное кремовой с золотом шерстяной тесьмой, ей очень даже шло. Симону Артемий Иванович и выбрал себе в собеседницы на второе отделение.
— Мне ведь, Симона, последний час жизни остался, — сказал он ей в розовое ушко проникновенным голосом. — Давай выпьем за русских героев, кладущих свои жизни за Отечество на чужбине. Ах, ма Патри, ма Патри…
Симоне было все равно за что пить, тем более что она ни слова не поняла из чувствительной русской речи. Она выпила с Артемием Ивановичем на брудершафт, вызывая завистливые взгляды своей длинноносой подруги, которая забеспокоилась, что Симоне за сегодняшний вечер может перепасть большее вознаграждение, чем ей.
Тем временем на арене под ковер с обеих концов завезли тележки и укатили его, а вместо ковра на решетчатый пол вынесли круглую площадку с искусственным тополем в кадке и установили ее в самом центре. У главного выхода на арену была собрана платформа, изображавшее летнее кафе, а с нее к площадке перекинули деревянные мостки.
— «Лягушатня»! — Симона захлопала в ладоши, узнав местечко на Сене, где они с товарками провели не один летний сезон. — И Камамбер, и тополь на нем как живой! Вы бывали в «Лягушатне»? Летом вам надо обязательно съездить в Буживаль или Круасси, оттуда до «Лягушатни» рукой подать. Это чертовски… этакое место! И я там, между прочим, каждый вторник и четверг.
Артемий Иванович не был в «Лягушатне» но слухи ходили по всему Парижу. Он и сам рассказывал Фанни страшные вещи про плавучее кабаре посреди Сены, про маленький круглый остров, называемый «камамбер», про то, как вечером дамы обнимают друг друга, не стесняясь компании, и устраиваются танцы при свете цветных фонарей.
— … прелестное место. А еще неподалеку в Шато есть ресторан Фурнесса…
— Что смотришь?! — спросил у Дарьи Артемий Иванович (она уставилась на него, выпучив глаза). — Смотри, смотри, последний раз живым видишь. В следующий раз уже в гробе увидишь, да и то, если из револьвера, а не бомбой. Помру, как Тургенев, тоже, можно сказать, в Буживале, и отвезут меня в Питер хоронить на Волково кладбище. И сам царь выйдет и всплакнет.
Откуда-то из под арены раздался низкий гул и решетчатый пол стал опускаться, выдавливая в отверстия между брусьями решетки струйки воды. Вскоре вся решетка скрылась под водой, а остров Камамбер с тополем в кадке плавно закачался на ее поверхности, пока униформисты прочно не закрепили его оттяжками. Медленно разгорелись под куполом восемь дуговых ламп-солнц, заливая белым светом пространство цирка.
Из-за кулис на эстраду плавучего кабаре вышли Футит с Тони Грайсом, одетые рыбаками, и оркестр заиграл легкую пасторальную мелодию. По зеленому барьеру рыбаки обошли с двух сторон бассейн и уселись на бортике против входа на арену. Артемий Иванович хорошо видел со своего места их широкие спины в пиджаках. Они забросили удочки и некоторое время спокойно сидели, перебрасываясь друг с другом словечками, которые Гурин не понимал. Зато зал похохатывал каждый раз, когда кто-нибудь из рыбаков раскрывал рот. Затем Футит вскочил и, дернув вверх удилище, вытащил настоящего живого угря. Публика замолкла, а Дарья фыркнула.
— Фу, змея! Гадость!
За угрем последовал карп, второй рыбак вытащил не только настоящего, но уже и копченого лосося в станиолевой упаковке, а затем Футит выудил нечто, похожее на две скрепленные вместе подушечки для булавок, и, обернувшись, показал Артемию Ивановичу. Зал разразился хохотом, а Симона взяла его за руку и приложила ее к своей груди, предложив убедиться, что у нее нет никакого обмана. Но Артемий Иванович даже не заметил этого, он вспомнил, как Фанни запустила ему в голову вазу, когда он, не постучав, вошел к ней в комнату и застал ее за прикалыванием точно таких же подушечек в верхнюю часть корсета.