— Нащупал что-то вроде котлов с колосниками по пути. Я, кстати, даже ссадил локоть об один из них… — Жора продемонстрировал мне ссадину с чисто мальчишеской гордостью. Как по мне, в сравнении с укусами рыб-людоедов, ранка едва тянула на царапину.
— Где-то впереди должны быть пороховые погреба, — продолжал Жорик. — А за ними, если, конечно, я ничего не путаю, матросские кубрики, офицерские каюты и кают-компания. Значит, там обязательно будут трапы наверх, как-то ведь экипаж попадал на места согласно боевому расписанию. Я прав?
— Наверное, — молвила я неуверенно.
— Что значит, наверное?! Осталось всего ничего. Как только я зажгу последний фальшфейр, гляди во все глаза, принцесса. Как увидишь трап, считай, выбрались. Только не лови ворон, прошу тебя. Сволочной продавец, всучивая мне факелы, божился, что горючей смеси хватает на пять минут. На деле, дай Бог, чтобы огонь продержался хотя бы секунд сорок…
— А если мы не найдем лестницу?
Дядя Жерар пожевал губы.
— Тогда, пожалуй, у нас еще будет шанс прошмыгнуть на нос, в отделение якорных механизмов. Не уверен, что смогу протиснуться через клюз, но ты, я думаю, запросто. В любом случае, фальшфеер нам больше точно не понадобится…
— А если снаружи мы снова напоремся на пираний?!
— Давай для начала выберемся из этого проклятого гроба. Ну что, ты готова?
— Дай мне минуту, — попросила я, вспомнив песню Александра Розенбаума. Папа частенько слушал ее на грампластинке в Ленинграде, когда я была маленькой. Дай мне минуту, я хочу тобою надышаться, утро, дай мне минуту…
Утро…
Далеко над нами, за толстыми плитами палубы и бронированными листами обшивки рубки солнце давно перевалило за полдень.
Отсек, в котором мы Жориком получили щедрый подарок судьбы в виде воздушного кармана, окончился лестницей. За ней нас ожидал коридор, узкий, как в купейном вагоне, и с кучей дверей, они вели в офицерские каюты. В одной из них жили во время путешествия Перси Офсет и его сын Генри. Банальность, тем не менее, ошеломившая меня. Жора распахнул парочку из них, должно быть в надежде, что станет хоть чуть-чуть светлее. Его надежды не оправдались, каюты были темными как погреба. Может, иллюминаторы были задраены? Или их замело песком, не знаю. Или снаружи наступил вечер, но последнее предположение было чистым безумием, какой вечер, тогда нам полагалось бы давно задохнуться!
Дядя Жерар зажег свой последний фальшфейр. В первые секунды пламя ослепило меня. А, едва зрение пришло в относительную норму, я увидела лестницу, ведущую наверх.
Миновав последний люк, мы очутились на палубе, прямо под мостиком. Я чуть не сказала — в его тени, но это было бы неправдой. Мостик не мог отбросить тень, света для этого было слишком мало. Корабль, еще недавно купавшийся в ярких солнечных лучах, легко пробивавшихся на небольшую глубину, был едва различим, так потемнело вокруг. Словно на смену дню давно явилась ночь. Повторяю, это было невозможно, разве что, если мы с дядей Жераром, полностью утратив счет времени, проторчали в трюме, глотая воздух начала двадцатого века, не десять минут, а шесть или семь часов! Предположение было слишком неслыханным, чтобы в него поверить. Задрав подбородок, я убедилась, это не так. Просто, поверхность исчезла, заполоненная…
…кувшинками гигантских амазонских лилий.
Это было невероятно, но несомненно одновременно. Глянув на своего спутника, я поняла, он потрясен ничуть не меньше меня. Должно быть, пока мы ползли через внутренние помещения миноносца, течение пригнало сюда целый остров кувшинок, пришвартовав ровно над нашими головами, как маскировочную сеть над позициями перед боем. Или это занавес упал, свидетельствуя, представление подошло к концу…
Последняя мысль показалась мне зловещей. Оглядевшись как воры на месте преступления, мы рванули к поверхности, изо всех сил работая ногами. Я посеяла ласты и поднималась медленнее Жорика. Сообразив это, он схватил меня за руку.
Когда бронированная громадина надстройки уже проплыла мимо, и все шло к тому, что нам удастся выйти сухими из воды, мы заметили темное облачко, оно двигалось много ниже, неторопливо огибая покосившуюся радиомачту за дальномерным постом. Будь мы на берегу, я бы приняла его за рой насекомых. Здесь, под водой, у меня не возникло никаких иллюзий. Дрогнув, облачно замерло, а затем рвануло нам наперерез. Похоже, мы с дядей Жорой рано радовались. Он, правда, так замолотил ластами по воде, что, наверное, побил бы рекорд, если бы я не тянула его на дно свинцовой гирей.
Сама виновата с ластами, — с бессильной яростью подумала я, осознавая, мысль о чертовых ластах станет одной из последних, прежде чем я до кончиков ногтей превращусь в боль.
Нет, нам было не уйти, и мой напарник тоже понял это. Когда я, не в первый раз, за сегодняшний день, распрощалась с жизнью, откуда-то с глубины навстречу стае свирепых хищников, скользнули две мощные многометровые тени. Покрытые похожей на наборную броню средневековых латников чешуей чудовища с могучими туловищами плезиозавров и головами, показавшимися мне маленькими относительно тел. Пока я недоумевала, таращась на них из-под маски в сильнейшем смятении, монстры врезались в стаю наших преследователей на встречных курсах и принялись рвать пираний на куски. Вода сразу же стала алой. Я была так потрясена увиденным, что дальше действовала на автомате и отошла от шока, лишь увидев перекошенное лицо папочки. Наши опустошенные акваланги валялись на песке в метре от кромки воды. Папа, белее мела, тряс меня за плечи и что-то восклицал. Дядя Жерар сидел на песке чуть поодаль, держа во рту дымящуюся сигарету.
Вечерело. Мы втроем сидели у потрескивающего костра. Он с таким аппетитом вылизывал прокопченные бока нашего походного котелка, словно мечтал полакомиться его содержимым. Дядя Жерар подвесил котелок на треноге, внутри булькали макароны, заправленные двумя банками восхитительной говяжьей тушенки. Папа вскрыл обе жестянки острым, как бритва армейским тесаком, который передал ему Жорик. С чего это вдруг нам приспичило набивать желудки суррогатами, должно быть, удивишься ты, если кругом было полно непуганой дичи, и ничего не стоило подстрелить на ужин какого-нибудь зазевавшегося капибару? Что сказать тебе на это, Динуля? Все верно, с тех пор, как мы оставили обитаемые края, дикие животные то и дело попадались на глаза, а, порой, так и вовсе путались под ногами, словно напрашиваясь к нам в котелок. Как, например, глупый молодой капибару, выскочивший на поляну с час назад и уставившийся на нас в тупом недоумении: ой, типа, а вы, собственно, кто?!
Наверное, случись нечто подобное накануне, и праздное любопытство дорого бы обошлось зверьку. Право слово, а чего, собственно, кроме пули, было ждать от троих голодных как волки путешественников, у которых на протяжении суток во рту не побывало и маковой росинки. Которым даже кофе не довелось хлебнуть с утра, а ведь именно за этим мы, если ты помнишь, высадились на безымянном островке. Но, не успели его сварить, я обнаружила грот-мачту затонувшего корабля, и нам стало не до кофе. К трем пополудни мы едва держались на ногах, а, после погружений в ледяную воду, по идее слопали бы средних размеров слона. Но, повторяю, не в тот день. Лишь чудом не угодив на зубы пираний, я напрочь утратила аппетит. И убивать кого бы то ни было мне расхотелось. Поэтому, когда Мишель вскинул ружье, я, перехватив оружие за ствол, направила в землю.
— Даже не надейся, что я позволю выстрелить!
— Тебя колотит, Рита, — возразил отец. — Сварганим мировую похлебку…
— Меня колотит не от голода! — фыркнула я.
— И правда, Мишель, пускай себе идет, — встал на мою сторону дядя Жерар.
— Но, капибару и не думал никуда уходить. Напротив, с интересом пялился на нас своими острыми глазками-бусинками. Потянул мохнатым тупым пятаком воздух, принюхиваясь.
— Откуда он взялся на острове? — удивилась я.
— Капибару плавают, как выдры, — откликнулся Жорик.
— Капибару гораздо вкуснее выдр, — проворчал папа.
— Вряд ли они кошерные, — ехидно заметил француз, воспользовавшись случаем поставить приятелю горчичник.
— Ты что, раввин?! — поджал губы Мишель. — Мне лично не попадалось слово капибару в писании…
Сомневаюсь, будто зверь мог оценить по достоинству предмет их ученого спора. Тем не менее, он неожиданно насторожился. И ринулся наутек в заросли. С минуту мы простояли, вслушиваясь, как капибару на ходу ломает кусты, затем все стихло.
— Он что, взлетел? — удивилась я, поскольку так и не дождалась шлепка, с каким животному полагалось бы плюхнуться в Маморе.
— И не дождешься, Марго, — улыбнулся Жорик. — Вот тебе и ответ, как зверь попал на остров. Мы же со всех сторон окружены кувшинками, ты что, забыла? При их толщине он, теперь, не замочив копыт проскачет куда угодно.
Мне оставалось лишь согласиться. Едва выбравшись из воды, я спросила отца, как могло случиться, что, пока мы исследовали «Сверло», поверхность реки усеяли листья этого удивительного тропического растения? И, была потрясена, когда Мишель сказал, что толком не знает.
— Как это, не знаешь? — не поверил Жорик. — Ты что, заснул?
— Ничего я не спал! — обиделся папа. — За кого вы оба меня держите?! Кувшинки просто усеяли Маморе, вот и все…
— Усеяли?! Ты хочешь сказать, их принесло течением?
— Ниоткуда их не приносило никаким течением! — стоял на своем отец. — Вода — колом стоит. Я сидел у реки с ружьем, задумался. Потом гляжу, вся Маморе в чертовых кувшинках…
Стоило капибару благополучно ретироваться, папа, не скрывая досады, поздравил нас с тем, что, по милости двух дурацких альтруистов, теперь нам доведется давиться концентратами.
— Если они еще есть…
— Ничего-ничего, Мишель, я сейчас что-нибудь поймаю для ухи, — обещал Жорик. О, да, это была не пустая похвальба. На протяжении всего путешествия, как-никак, мы ведь плыли по величайшей реке планеты, Жора зарекомендовал себя умелым рыбаком и непревзойденным кулинаром. Докой по части приготовления ухи и прочих рыбных блюд, оставив далеко позади всех известных мне поваров, за исключением, разумеется, бабушки. Ее стряпню я, правда, не помнила, это папа говорил, что Жорику ни за что не превзойти ее заливную рыбу, а уж тем паче — форшмак. Здоровяк не оспаривал папиных слов, наоборот, безропотно соглашался на второе почетное место. Так что, раз уж он грозился побаловать нас ухой, можно было не сомневаться, так и будет.