Стихи и прозу я ей посвящу!
А стихотворение о брате получилось у него в два раза длиннее.
Да и их отношения с Олегом были одновременно и проще и сложнее, чем с Эльвиной.
Привыкший к горечи утраты,
С утратой не могу смириться.
Ведь накануне чёрной даты
С ним удалось уединиться.
Я навестил родное племя,
Последнего из могикан.
Ушедшее же жизни время
Нам не исполнит тут канкан.
Мы пообщались tête-à-tête
За что хвалю теперь себя.
Болезней ж скопище и бед
Его украло у меня.
Отняло и у жён и дочек,
Племянников, их матерей.
В конце поставлю много точек…
Товарищей и у друзей.
Прощай, Олежка, наш любимый!
Прощай, Борисыч, дорогой!
Для всех всегда ты только милый.
Для всей родни – всегда родной!
Мы будем помнить это чудо!
Иронию его, сарказм.
Ушёл он рано. Это худо.
Не впал, зато, Олег в маразм.
Его затейливые речи,
Ремарки устно, на полях,
Для нас останутся как свечи.
Помогут всем в своих делах.
И в памяти моей пусть длится
Его приятный баритон.
В эфире радио страница!
А кто за кадром? Это он!
Его знакомый голос громкий
В эфире слышали не раз.
В ответах он всегда был колкий,
Без интеллекта напоказ.
И радио его страницы
Не в бровь все били – прямо в глаз!
И… вились разные девицы.
Он ошибался в них не раз.
Но всё прощается умелым,
Которые умеют жить.
Особенно морально смелым,
Успел которым Олег слыть.
Прощай, Олежка, брат мой старший!
Прощай навеки, наш кумир!
Ты, частью нашей жизни ставший!
Я крик свой бросил бы в эфир!
Через несколько дней Платон написал новое стихотворение о брате, назвав его «P.S.» о брате:
Он смертью безысходною своей
Меня ведь разбудил от долгой спячки.
И сразу всплыло множество запущенных идей.
Я начал сразу, быстро, без раскачки
Вновь сочинять свои стихи.
Писать я стал и больше прозы,
Не слыша глухарей «хи-хи»,
И змей иных не видя позы.
Теперь я точно написать хочу
О двоюродном моём брате.
Ему я много строчек посвящу,
Единомышленнику, и по перу собрате.
Его я место должен заменить в строю,
Как говорящих, так и пишущих по-русски,
Коллеги цеха и по слову и перу,
С которым, как всегда, мы были близки.
На сороковой день Платон был уже с Ксенией.
Как ему показалось, Татьяна подчёркнута была с нею вежлива и приветлива.
Но этим событиям предшествовало другое, произведшее на Платона не меньшее впечатление, чем смерть брата и внезапно возникшая симпатия к Татьяне. И событие это произошло опять с собакой.
Ещё в середине сентября, в попутной машине своего знакомого, Платон повёз в Москву Мусю, сидевшую в любимой ею старой спортивной сумке.
Та стояла на коленях у Платона, а Муся до поры до времени не подавала никаких существенных признаков беспокойства. Только один раз она повернулась головой в сторону водителя. На крутом левом повороте перегрузка вынудила кошку высунуть голову из сумки и удивлённо обернуться назад, словно молчаливо спрашивая:
Кто это меня так сильно тащит назад? Затем она снова перевернулась головой в сторону возможной потенциальной опасности.
Так как Тишку и Соньку Платон отвёз домой ранее, то теперь на даче оставалась только одна кошка – самая старая Юлька, всё время куда-то надолго уходившая.
На работе коллеги сочувствовали Платону, за полгода потерявшего сразу сестру и брата.
– «Да! В жизни всякое бывает! Сегодня человек живёт, живёт, а завтра… умирает!» – на редкость философски заметил Гудин.
– «Ешьте боярышник! От него голова не болит!» – решила обрадовать загрустивших коллег, расщедрившаяся Надежда.
– «Зато жопа…!» – начал, было, Платон ставить ту на место из-за её не к месту высказываний, но понял, что сейчас это тоже не к месту.
И вот, в один из сентябрьских дней Надежда позвала Платона на улицу. Там, около стены их здания, в груде брошенного строителями мусора, кто-то копошился и скулил.
Надежда грубо стала звать собачьего детёныша. Из-под обломков сначала показалась любопытная мордочка симпатичного щеночка, который пошёл было навстречу её голосу. Но тут же, испугавшись, щенок спряталась обратно. На этот раз он залез в обрубок оцинкованной водосточной трубы. Платону пришлось взять её и буквально высыпать щенка на улицу.
Он взял на руки доверчивый тёплый комочек, и, в сопровождении Надежды, понёс в офис.
По всему было видно, что той не дают покоя лавры спасительницы бездомных собак, но зачастую чужими руками. Платон даже уточнил, а правильно ли они поступают?
Ведь наверняка где-то бегает мать щенка.
Но Надежда была непреклонна:
– «Что ты?! Ты же видишь, что он потерялся! Если его оставить, то прибегут собаки из другой стаи и просто загрызут его!».
Платон не стал спорить с заядлой собачницей.
Опять Надежда раскошелилась на покупку Платоном еды для щенка. Опять подготовили коробку и тряпку. Всё шло по уже отработанному сценарию. Опять Надежда брала к себе в офис щенка поиграть, но тот прятался от навязчивой незнакомки.
Несмотря на протесты Платона, Надежда навязчиво уговорила его забрать щенка, как оказалось девочку, к себе на дачу для сторожей, или для жителей в соседнюю деревню. Тот согласился. И решающим здесь стало чувство, сразу же нахлынувшее в, изголодавшуюся без забот о слабых ближних, душу Платона. Платон тайно мечтал, что Ксения согласиться.
После работы он посадил щенка в сумку и на плече повёз в метро. При подъезде к «Выхино» собачонка высунула любопытную мордочку, благодаря чему один очередной знаток собак сразу определил её пол и возраст. Более того, он сказал, что пёс породистый. Поскольку Надежда Платона отпустила пораньше, то в электричке народу было мало. Доехали спокойно.
Однако старший сторож садоводческого товарищества Платона Василиса Васильевна объяснила ему, что им нужен только кобель и желательно весеннего рождения, чтобы успел за лето вырасти и окрепнуть.
Так что Платону пришлось принести собаку на свой участок.
Да он в то время, в принципе, и не возражал. Он уже проникся к собачонке очень тёплым чувством. Вспомнив о Тане, недолго думая, назвал щеночка Маня.
Внимательно вгляделся в её мордочку. Да, очень ей подходит такое имя! – решил новоиспечённый крёстный.
Но та оказалась большой трусихой.
Она даже боялась самого Платона.
Скорее всего, действовал инстинкт самосохранения.
Из большой коробки, поставленной в шатре, Платон сделал Мане домик с узеньким лазом. Причём сам он мог открывать эту коробку сверху, и размещать в ней что-либо. На дно он положил полиэтиленовую плёнку. На неё – в два слоя тряпок. Поставил поилку и миску для еды.
В качестве царственного дара, Надежда дала с собой Платону много специального собачьего сухого корма для щенков, и вдобавок баночку вкусных собачьих консервов. Так что еды хватило бы надолго.
Платон решил не приучать Маню к дому и к себе. К тому же где-то поблизости бродила старшая кошка Юлька, которая иногда вечерами наведывалась к Платону поужинать. Она могла приревновать, что, кстати, позже всё-таки и случилось.
Приезжая после работы, Платон видел съеденное и выпитое, но неизвестно кем. Более того все плошки были перевёрнуты и разбросаны по саду.
Платон также наблюдал многое, растущими и чешущимися зубами щенка растрёпанное, и кругом разбросанное.
Маня вытащила тряпки из своего домика и сама себе сделала лежанку в саду, под яблоней. Причём её место оказалось равноудалённым от всех возможных опасностей. Маня возлежала на своей тряпочке, часто трепя и покусывая её, всё время тайком наблюдая за Платоном и всем окружающим её пространством. Когда же Платон куда-то уходил, та тайком сзади подкрадывалась к нему и шла за ним буквально по пятам. Если Платон вдруг бежал, то Маня тоже бежала следом, натыкаясь на его ноги после резкой остановки. Именно таким образом ему изредка удавалось поймать её и поласкать. Но из этого щенок делал выводы, и ловить его с каждым разом становилось всё затруднительней.
На работе Платон сообщил Надежде, что щенка не удалось пристроить. Но та была почти до истерики непреклонна:
– «Ищи, Платон! Ищи! Собака должна быть пристроена! Ни в коем случае не бросай её!».
И так продолжалось несколько дней. Платон всё-таки кое-кого поспрашивал в деревне. Но ему объяснили, что те, кто хотел иметь собаку – уже её имеет, а другим она значит и задаром не нужна.
Таким образом, все варианты пристройки щенка, включая категорическое несогласие Ксении взять его себе, оказались исчерпанными.
И тогда Платон сообщил Надежде, что скоро съезжает с дачи и не будет там больше ночевать, соответственно регулярно ездить вечерами и кормить собаку, в заключение, напугав вероломную начальницу тем, что теперь он будет вынужден привезти Маню обратно. Более того, ссылаясь на холод, через несколько дней Платон действительно перестал ночевать на даче.
В последний вечерний заезд, в электричке, почти напротив Платона, сидела средних девичьих лет и выше средней симпатичности девушка.
Своими светло-карими невыразительными глазами она исподтишка, тупо-надменно, периодически разглядывала окружающих. На соседней скамье, через проход, Платон увидел другую, только что присевшую девушку. Она была постарше, и, как иногда говориться, немного пострашнее, но весьма обаятельная. Смелый взгляд её открытых серых глаз сразу же приковал к себе внимание окружающих. И даже два верхних заячьих зуба, мешавшим сомкнуться вполне обыкновенным губам, не портили этого её магического обаяния.