Надо же, как природа устроила! – заметил наблюдательный бывший художник.
Съездив пару раз вечером для кормёжки щенка, он объявил Надежде, что больше не сможет этого делать.
Возможно, наконец, испугавшись, через своих знакомых Надежда быстро нашла временный квартирный приют для бездомных собак и кошек, и по её наводке Платон отвёз бедолагу Маню в надёжные и профессиональные руки.
Но этому предшествовало решение проблемы поимки щенка. Вечером Платону так и не удалось приманить Маню.
По договорённости с Надеждой он поехал на дачу через день, утром. Расчёт был на то, что голодный щенок станет покладистей. Но приехав туда утром, Платон обнаружил под соседским забором пустую миску из-под супа.
Оказывается соседка Татьяна прикармливала, как она назвала щенка, Дэзи, до этого долго изводившего её своим скулением.
В этот раз Платону удалась хитрость. Он заманил сухим кормом, не дававшуюся в руки Маню, на террасу. Долго он пытался зайти за спину, жующему вкусные гранулы щенку, но Манька всякий раз прекращала есть, и пятилась к двери, не давая Платону зайти ей в тыл. Такие манёвры продолжались довольно длительное время.
Наконец человек переиграл животное. Он подсыпал всё новые кусочки корма всё дальше и дальше от двери, ближе к себе. Наконец Платон быстро встал и бросился к двери. Он пытался было быстро закрыть её, но голова шустрого животного уже начала просовываться в щель. Пришлось Маню немного пугнуть. Довольный хитрец плотно закрыл за собой дверь, надёжно спрятав за нею арестанта.
В ожидании окончания перерыва в движении электричек, Платон пока поделал в саду какие-то дела. Наконец пошёл за Маней.
Да! Лучше бы я тебя не запирал! – решил он, увидевший последствия игр щенка.
Он посадил Маню в старую, спортивную, Мусину сумку и, довольный решением проблемы, понёс её на плече на станцию.
В поезде Маня долго спала, но после «Выхино» проснулась и разыгралась. Платону пришлось дать ей «соску» – свой палец, и чуть ли не пожалеть об этом.
В офисе Маню опять покормили и Патон вновь продолжил свой путь спасителя.
С одной стороны, он был доволен, что доказал Надежде свою правоту, и вынудил её саму заняться пристройкой щенка.
С другой стороны, он был немного обижен на жену. И не за её отказ в принципе, а за слишком безапелляционную форму этого отказа.
Через несколько дней собачья тема вновь всплыла и весьма забавным образом.
– «Иван Гаврилович! Идите, понюхайте, как Платон столовкой пахнет!» – привычно требовательно вскричала Надежда, увидев входящего в офис отобедавшего коллегу.
Гудин тут же вскочил, и как шавка, как старый, потерявший нюх пёс, смешно вытягивая вперёд шею, засеменил к Платону, по пути набивая себе цену:
– «А я издалека чую!».
– «А может мне ещё и брюки расстегнуть?!» – язвительно остановил его Платон.
С весны этого года Платон стал пользоваться ближайшей столовой. Его сразу приметили её сотрудницы и при следующем посещении им общепита не преминули попытаться наладить с ним более тесную связь:
– «Приходите ещё! У нас готовят по-домашнему!».
– «Что? Так не профессионально?!» – ответил пересмешник, проходя вдоль раздачи и приветливо улыбаясь.
Не заметив недоумение обидевшихся, но услышав лёгкие смешки понявших, и получив в ответ их очаровательные улыбки, Платон прошёл в зал, глазами ища свободный стол. Но тщетно.
Не найдя искомого, он подсел к ещё не средних лет, но уже средних показателей, женщине, собирающейся уже уходить, спросив её, не свободно ли место.
Та ответила на всё согласием, приветливо улыбаясь и кокетливо уточняя хитрому мужчине:
– «К тому же я уже ухожу. Приятного Вам аппетита!».
– «Спасибо! А Вам – послевкусия!» – неожиданно даже для самого себя выпалил, потешившийся своей вежливостью, Платон.
Но вскоре, неожиданно, его, оставшегося наедине со своими мыслями и обедом, прервала фраза, донесшаяся из-за соседнего стола:
– «Да! Москва, наверное, самый дорой город в Мире?!».
Не успев услышать ответа собеседника, патриот столицы Платон, невольно не выдержал:
– «Да! Недаром в известной песне поётся – дорогая моя столица, золотая моя Москва!».
Рассказывая об этом Гудину, Платон совсем не ожидал от того пакости.
– «Ну, ты же пожрать любишь!» – попытался тот подколоть Платона.
– «А ты нет?».
– «Конечно, нет!» – горделиво ответил Иван Гаврилович.
– «А я вот люблю! Как всякий молодой и здоровый!» – в очередной раз поставил на место своего постоянного оппонента Платон.
– «Ты давай на это… не это!» – промычал в ответ Гудин.
– «От тебя даже столовкой пахнет!» – использовал он для надёжности и Надеждин перл.
– «Ванёк! А знаешь, почему ты дед? Потому, что уже мужиком и не пахнешь!» – совсем заткнул Гудина Платон.
Вечером, как обычно, он дома решил покачать пресс, лёжа поперёк на широко разложенном диване.
Но прилегшая на своё место перед телевизором Ксения, несколько мешала зарядке мужа своими ножками под пледом.
– «Убери копыта! Я пресс покачаю!» – отомстил он жене за её прежние неуважительные обращения к его ногам.
Закончив бесплодные попытки ужатия уже намечающегося живота, Платон возвратился к теме, дав новое указание до этого поджавшей ножки жене:
– «Ну, всё! Можешь теперь копыта обратно отбросить!».
Начав ещё в сентябре, в начале октября Платон излил свои, накопившиеся за сентябрь, чувства и переживания, и уже завершил их в виде большого стихотворения, назвав его:
«Таня и Маня»
Глаза – каштаны с поволокой.
Взгляд из-под вздёрнутых бровей.
Давно забытой и далёкой
Предстала музой ты моей.
И губы чувственно, как рифмы
В улыбке обнажают рот.
И голос нежный, как у нимфы.
А возраст твой – девичий год.
Твой рот – атолл, а губы – рифы.
И зубы – россыпь жемчугов.
Ещё продолжу ради рифмы:
Ты изваяние богов!
Я не забуду ту минуту,
Когда прильнула ты ко мне.
Я ж проявил отца заботу,
Покрепче всю прижав к себе.
Я успокоил тебя, гладя,
Щекой прижавшись к волосам.
И мы с тобой стояли, ладя,
Прислушиваясь к голосам.
Там многие стояли, плача.
Кто утирал рукой слезу.
Но большинство стояло молча.
Тебя я видел лишь одну.
Как искренне слеза катилась,
Рыданьем дополняя плачь.
В меня сомнение вселилось,
(А не Олега ли ты дочь?),
Но эту мысль прогнал я прочь.
Тут явно Виктор постарался.
Что стоит только разрез глаз.
Он плодовитым оказался.
В деторожденьи тоже ас.
Да! Во, даёт, Витёк, рожает
Таких породистых детей!
Он тем программу выполняет.
И выполняет всех быстрей.
Во мне проснулось чувство нежность,
Забытое давным-давно.
Жены не вызывало бы ревность.
Тогда мне было всё равно.
Хоть так стояли мы не долго,
Успел проникнуться к тебе
Любовным чувством. Сложным только.
Создал проблему я себе.
Влюбился я тогда в Танюшку.
Но не позволю я себе
Любовь ту превратить в игрушку.
Иначе быть большой беде.
Влюбился я, пожалуй, квази.
Истосковавшись по теплу.
Сейчас я нахожусь в той фазе.
Когда мне флирт не по нутру.
И даже это подтверждая,
Мне бог послал ещё щенка.
Я спас его, в любви сгорая,
Пылая нежностью слегка.
Я спас его на сутки позже.
На сутки позже похорон,
Когда я спас Танюшку тоже.
Иль это может, был лишь сон?
Он помесь спаниеля с лайкой.
Гнедой, чуть с рыжецой окрас.
А бабушка была овчаркой.
Щенок хороший, без прикрас.
Имени созвучно «Таня»
Я щенка тогда назвал
Ласково и просто «Маня».
Тут же так её позвал.
Та пришла, хвостом виляя.
Ну, а в руки не далась,
Тем тебя напоминая.
Лишь приблизилась, ластясь.
Жена не хочет принять Маню,
Чтоб жить, как прежде, без хлопот.
Ну, а за Таню – будет баня!
И мне покажет «от ворот…».
Хотел щенка я подарить Татьяне.
Но время быстро так прошло.
Лукавой, осторожной Мане
Менять хозяев снизошло.
Её пристроил я надёжно.
Специалист тот – высший класс!
Теперь живу я безмятежно,
О чём жалею я сейчас.
Ну, хватит распускать мне нюни!
В руке засохло уж перо.
Чтоб не погрязнуть вовсе втуне,
Пора мне расписать его.
Тебя не видел я лет двадцать.
А может меньше? Ну, и что?
Пусть будет только девятнадцать.
Теперь ведь это всё равно.
Танюшка, милое создание
Так поразившее меня.
Ты украшаешь мироздание.
Сама ты нежность бытия.
Ты – всходы доброго посева.
Я – слова точного король!
В любви ты, видно, королева?!
Какой назвать тебе пароль?
Влюбился я, хотя и чуть,
Влюблённость окрыляет!
Но в этом жизни моей суть.
Любовь ведь вдохновляет!
Что толку больше тебя славить,
И дифирамбы тебе петь?!
Словами ласковыми гладить…