И гоголем теперь он ходит.
Полны его все закрома.
В том утешение находит.
«Богатства» у него ведь тьма.
Помойки все облазил котик.
Под нос мурлычет он себе.
По жизни он, однако, жмотик.
Не даст ни крошки он тебе.
Давно все знает закоулки.
И где лежит, что, и почём.
Обнюхал все он переулки.
И всё коту-то нипочём!
Но по помойкам кот всё бродит.
Куда сегодня занесло?
В том удовольствие находит.
Приятно это ремесло?
Занятье это котик любит.
Но дома у него бардак.
Никто котишку не голубит.
И, в перспективе, только мрак.
Никто кота не переспорит.
Никто его не убедит.
А, если кто с котом поспорит,
Себе лишь только навредит.
И выпускает котик когти,
Чтоб защитить своё добро.
Потом «кусает себе локти»:
Всю жизнь потратил на дерьмо.
Пора бы, кот, остановиться!
И на проблему взглянуть вширь.
Перед народом повиниться…
В ответ же котик только шнырь,
Ища скорей дыру в заборе.
Он избегает Ваших глаз.
Ведь аргументов нету в споре.
В чём убеждался он не раз.
Ну, что ж, насильно мил не будешь!
Нам на кота не повлиять.
Никак его не приголубишь.
Вот он опять пошёл… гулять?!
В вагоне вечерней, идущей в Москву, электрички было немноголюдно.
Платон записал стихотворение, под стук колес обдумывая последние строчки.
Рядом с ним у окна молодая парочка разгадывала журнальный кроссворд. Дело у них шло не лучшим образом.
Они часто и подолгу мучились над словами, иногда просто подбирая какие-то созвучные, где-то и когда-то возможно слышимые. При этом они нещадно коверкали эти слова.
Платон был глубоко погружен в свои мысли и не обращал на тщетные потуги парочки никакого внимания.
А дремлющий напротив них подвыпивший мужчина, наконец, не выдержал мучений молодёжи и подсказал им свой вариант слова:
– «Попробуйте, Джопа!».
Такой поворот событий вынудил Платона несколько смягчить ситуацию, и предложить удивлённо-смущённым свою помощь.
Но те вскоре вышли, и Платон вновь окунулся в своё привычное творчество.
Однако его от этого процесса вновь отвлёк пьяный сосед-юморист.
На возгласы бродячего продавца:
– «Авторучка корректор! Одна сторона пишет, а другая стирает!».
Тот весьма мудро и громко на весь вагон спросил:
– «А на фиг она тогда нужна?!».
Закончив стихи, Платон вновь предался анализу поведения Бронислав Ивановича. Его сосед просто патологически болен собирательством всякого барахла. Оно у него и дома в Москве, и здесь на даче. Причём не только в помещении, но и на улице. Чего там только нет. И всё это взято (или своровано) или у других людей, или со свалок и помоек.
Это прям высший пилотаж какой-то, разновидность бомжества!
Собирать и хранить всякое дерьмо, считая себя экономным и бережливым, – это значит самому создавать себе иллюзию своей защищённости в случае чего. А бессознательное хранение барахла вообще? Это же добровольное сохранение и консервирование прежнего уровня жизни! А накопление старья – это же основной принцип психологии бедности! А в наше, уже изобильное время коллекционирование хлама – причина бедности многих людей, а не следствие её, как они часто думают!
Получается, что Бронислав Иванович, в итоге, сам себя и грабит! Это уже ограбление по-каковски? Ну, бог с ним, с соседом! Каждому своё!
При выходе в тамбур, Платон почувствовал, как сзади его слегка подтолкнули в висящую на спине сумку:
– «Своей сумкой… тут в лицо, прям!».
– «У каждой морды – своя сумка!» – поставил он нетерпеливую неудачницу на её исконное место.
Дома Платон сообщил жене и сыну подробности происшествия.
Решили в субботу поехать на дачу вместе с Ксенией и подробно всё осмотреть, обнаружить все пропажи.
Поездка на осквернённую ворами дачу не очень радовала Ксению, но надо было разобраться с украденным. И вообще, она всегда очень любила ездить туда.
Ведь почти напротив, наискосок от их дома, стояла первая дача её родителей. На этой отчей даче прошло раннее детство Ксении. А её старшие сестры Варвара, с которой у влюбчивого красавца Платона тогда был роман, и Клавдия, и подавно провели на ней свои самые светлые годы жизни.
Ксения быстро установила, что, к счастью, ничего другого на даче не пропало. Супруги успокоились и занялись текущими делами, причём каждый своими.
На следующий день, на работе, любопытствующий Гудин спросил Платона о ходе разбирательства с грабежом его дачи:
– «Ну, что? Дело пошло?».
– «Да! Дело уже пришло!» – неожиданно влезла в разговор Марфа.
– «Да ладно тебе!» – возмущённо оборвал её Иван Гаврилович.
Платон тут же кратко ввёл своих участливых коллег в курс его взаимоотношений с соседом по даче.
– «А почему ты ему не отомстишь?!» – участливо спросил Гудин.
– «Да?!» – согласно кивнув, подхватила Мышкина.
– «А зачем? Я об этом давно совсем забыл и не мучаюсь этим. Занимаюсь другими делами. Но если Вы уж так хотите, то моя месть как раз в том и заключается, чтобы не мстить!».
Вглядываясь в изумлённые физиономии, разинувших рты стариков, Платон продолжил:
– «Ну, смотрите! Тот человек сначала злорадствует по поводу им совершённой в отношении меня подлости.
Потом его охватывает страх от возможных ответных действий с моей стороны.
Затем его одолевают долгие и мучительные ожидания моей мести. Его всё больше охватывают постоянные страхи, сомнения и раздумья. Со временем он всё это несколько призабудет, лишь изредка вспоминая о содеянном, всё ещё боясь меня. И, наконец, он совсем успокоится, поняв, что я далёк даже от мысли о мести. А со временем его станет терзать совесть. Он будет теперь мучиться от этого. А там, постепенно, глядишь, а у него язва. А то ещё и рак! Вот тебе и месть!».
– «Да-а! Круто!» – задумчиво, но грустно, видимо думая о своей мести и её последствиях, протянул Гудин.
– «Вань! Что-то ты сегодня какой-то невесёлый! С Галей, что ли поругался?» – неожиданно для самого себя предложил новую тему Платон.
– «А чего веселиться? Веселье без повода – признак глупости!» – попытался достать Гудин Платона, оставляя его бестактность без ответа.
– «То-то я смотрю, ты все дни весёлый ходил!» – отбился Платон.
Вскоре Платон начал оформление инвалидной пенсии и полагающихся ему льгот.
Поздней осенью, после начала гололёда, Надежда упала, сильно травмировав колено, которое потом, после операции, долго лечила.
До конца этого спокойного, на этот раз юбилейного для Платона и его родственников, года никаких примечательных событий не произошло.
Платон работал в своём ООО «Де-ка», понемногу писал прозу и стихи, как-то шутливо изобразив в них и свой коллектив:
Наш коллектив
Тело Инны – жаром пышет,
А Гаврилыч – часто дышит.
А П.П. – с больной рукой.
Надя же – пока с клюкой.
Лёша наш – всегда в работе,
Ну, а Марфа – вся в заботе.
Каждый в деле – эрудит,
Юмор нам не повредит!
Первая в этом стихотворении, Инна Иосифовна Швальбман, родилась 15 сентября 1952 года в семье евреев-врачей в Душанбе, куда её отец в своё время, как молодой специалист, врач-инфекционист, и получил назначение. Мать же занималась уже модной в те времена нейрохирургией.
По злой иронии судьбы через много лет у неё, в семидесятилетнем возрасте, проявится болезнь Альцгеймера, а с помощью любимой и любящей дочери она окажется в дурдоме.
Через несколько лет после приезда в столицу Таджикистана, отец Инны перевёлся на работу в Подмосковье, в авиагородок вновь создаваемого аэропорта Домодедово, куда он забрал и всю свою семью.
Окончив среднюю школу, Инна поступила в МИЭМ (Московский Институт Электронного Машиностроения).
Ещё учась на последних курсах института, она познакомилась с симпатичным молодым офицером Евгением Тороповым, и, получив диплом, вышла за него замуж, заодно и поменяв свою фамилию.
После завершения обучение, Инна была распределена на одно из московских оборонных предприятий.
Однако мужа вскоре направили служить на космодром Тюра-Там, и супруги перебралась в Ленинск, где молодой семье сразу же предоставили служебную квартиру.
Тут же Инне удалось оформить длительную командировку от своего предприятия, став, как бы, его постоянным техническим представителем на одной из стартовых площадок космодрома «Байконур».
Со временем у них родились сын, а затем и дочь.
Длительное время находясь в окружении офицеров и голодных командированных от разных предприятий, Инна со временем не удержалась и ударилась в разврат. С годами она начала изменять мужу, постоянно, без разбора, гуляя направо и налево, в результате чего подхватывая венерические болезни, в итоге и приведшие к развалу семьи.
После досрочной демобилизации из армии во времена перестройки и возвращения семьи в родительские пенаты в Домодедово, Евгений поначалу некоторое время был безработным, невольно сидя на шее у жены.
Однако вскоре семья распалась, а Евгений перебрался в Москву к другой женщине. И теперь Инне пришлось самой приспосабливаться к новой, без мужа, жизни.
На заработанные в длительной командировке и накопленные утаиваемые от мужа деньги Инна купила в 2000 году кооперативную квартиру в Москве.
Вскоре старший, сын Павел, после окончания Первого Московского Медицинского института, женился на еврейке и уехал на постоянное место жительства в Израиль.