Как же они собираются оплатить долг мне, если у них нет денег даже на обязательные членские взносы? – недоумевал он.
Ну, ладно, поглядим, увидим, посмотрим! – привычным трафаретом пошутил он про себя.
И уже в середине лета того года Бронислав Иванович Котов, специально дождавшись присутствия на даче Платона свидетелей: его жены Ксении и младшей сестры Настасьи, лично принёс ему оговоренную сумму, и попросил, чтобы Платон тут же, в его и их присутствии пересчитал деньги и убрал все в надёжное место.
Эти его подчёркнуто демонстративные, с молчаливым упрёком, действия навели присутствующих на мысль, что принятие данного решения далось соседу нелегко.
На это и рассчитывал Платон.
Он понимал, что разум и дальновидность заставят всё-таки Бронислава Ивановича переступить через путы жадности и мелочности.
Этот демарш соседа тогда вызвал дискуссию между Платоном и женщинами.
Они долго перемывали косточки Котову, вспоминая различные случаи из истории их длительного дачного соседства.
Припомнили даже информацию по телевидению, в которой сообщалось о гибели пенсионера, задавленного в собственном доме свалившимся на него хламом.
Тогда Платон подвёл логический итог обсуждению Котова:
– «Вообще говоря, человек по своей природе во многом – хозяин, накопитель, собственник. Даже пресловутый пролетарий с его, якобы, отчуждённостью от средств производства! Видел я этих бывших гегемонов со своим инструментом! И это вполне естественно! Поэтому постепенно накопленное количество, неважно чего, всегда и везде переходит в новое, другое качество!».
Платон и Ксения неспроста в то время завели и подержали этот разговор.
Младшая сестра Платона, Анастасия Петровна, имела такие же наклонности, как и Бронислав Иванович. Но, в отличие от того, она собирала лишь хорошие и дорогие вещи, пытаясь всё получить бесплатно, ссылаясь на промысел божий. Недаром брат за глаза прозвал сестру: «наша Коробочка».
Настасья Петровна и по сей день не смогла или не захотела выйти из роли самой младшей в семье, которой все были чем-то обязаны: вниманием, ласками, комплиментами, а более всего – подарками и материальными ценностями. Она привыкла всё получать на блюдечке с голубой каёмочкой, в том числе внимание и ухаживание мужчин.
Даже в своё время на свадьбе Платона и Ксении, на которой присутствовал друг родителей Ксюши Юрий Михайлович Лужков, руководивший тогда Мосгорагропромом, она, находясь под пристальным вниманием вдовца, не соизволила проявить и показать хоть какой-то интерес к нему, оправдавшись потом фразой:
– «Хоть Юрий Михайлович мне и понравился, и я бы, наверно, скорее всего, вышла бы за него замуж, но пусть он сам, первый, проявит себя. Я же всё-таки женщина!».
– «Дура, ты Настька, а не женщина! Под лежачий камень вода не течёт! Пойми, здесь совсем другой уровень! Я уверен, что у тебя было бы очень много конкуренток! У тебя, кроме твоей красоты, был в руках ещё и реальный шанс сблизится с ним на нашей свадьбе, а ты упустила его!» – отчитывал потом младшую сестру Платон.
Через год выяснилось, что у Юрия Михайловича уже есть на примете любимая женщина – Елена Батурина. Хоть и не такая красивая, как Анастасия, но зато молодая, здоровая, энергичная, смелая, честолюбивая реалистка без комплексов, жаждущая семьи и детей, сразу взявшая одинокого, свободного мужчину в оборот.
Так что Анастасии с её архаическими повадками, возрастом, здоровьем, да и характером, в итоге, как говорится, всё равно бы обломилось.
Зато Настасья Петровна через много лет после этого взяла у жизни реванш. Ни одно общественное или социальное благо не могло теперь проплыть, проскользнуть мимо неё.
Она всё обо всём этом знала и всем по-возможности пользовалась.
Настасья Петровна где-то разнюхала, а нюх на дармовщинку у неё был отменный, что какая-то организация оказывает пенсионерам и инвалидам безвозмездную материальную помощь в виде дорогих предметов домашнего обихода. И хотя Насте все её родственники и знакомые в один голос дудели, что это, скорее всего какая-то очередная обманка, ловушка, лохотрон, алчность Анастасии всё-таки заставила её позвонить и, о… чудо! получить безвозмездно стиральную и швейную машины, объяснив это потом Фомам-неверующим промыслом божьим!
Анастасия Петровна всегда пыталась, скорее по детской привычке, что-нибудь урвать и от брата. Например, взять с его дачи хоть какой-нибудь, даже не нужный ей, урожай, который она вполне потом могла сгноить в собственных домашних закромах.
В такие моменты она, возможно даже невольно, действовала по всем известному принципу: с паршивой овцы – то бишь, с неверующего брата – хоть шерсти клок.
Поэтому она с удовольствием, например, обирала и обдирала спиленные ветки облепихи для набора крошечного, чисто символического, урожая.
Но особенно Анастасия страдала чревоугодием. В гостях, задарма, она могла съесть что угодно, даже вредное для своего хронически больного желудка: солёности и копчёности, пряности и различные консервы, сладкое и жирное, жареное и пережаренное, и даже принять алкоголь.
Так, буквально за два месяца до этого разговора, в один из майских выходных дней, Анастасия без приглашения посетила квартиру своего отсутствовавшего на даче брата.
Не успев войти в дом, она проследовала на кухню и сразу, без спроса схватила у племянника Кеши один из трёх его бутербродов с сыром и кетчупом, составлявших традиционный воскресный завтрак школьника. И только надкусив его, она спросила разрешения.
Естественно Иннокентий не стал возражать против потери, уже осквернённого грязными руками и поганым ртом бесцеремонной тётки-богомолки, бутерброда.
А после первых посещений Анастасией дачи брата в тот год, Ксения поведала мужу о её новых чревоугодных фокусах и алчном поведении.
Оказывается, Настасья Петровна к постоянному своему традиционному кусочничеству и ублажению своей плоти, теперь ещё добавила и новые «калинарные изыски».
Она, например, наливала компот в кофе и ела конфеты после чистки зубов.
На комментарий Ксении, что это есть осуждаемое церковью чревоугодие, апологетка церкви как всегда попыталась лицемерно вывернуться и оправдаться, но на этот раз весьма опрометчиво:
– «А это не чревоугодие, а… сладострастие!».
– «Так оно ведь тоже осуждается церковью! А у неё это не чревоугодие, а чревоблудие!» – вмешался в рассказ Ксении Платон.
Возмущённый, он практически тут же сочинил по этому поводу стихотворение про сестру:
«Чревоблудница»
Сестра моя – чревоблудница!
Недавно в гости к нам пришла,
И как прожорливая птица
Прям из-под носа унесла:
И бутерброд с кусочком сыра
Руками грязными взяла.
Чтоб не отняли – надкусила.
Потом всех взглядом обвила.
«Мне можно?» – тихо нас спросила,
Потупя вороватый взгляд.
«Так ты ж его уж надкусила!
Кому он нужен? На кой ляд?!».
Ты племяша вот обделила,
И съела третий бутерброд.
А разрешенья не спросила.
С порога, молча, сразу в рот.
Он есть его теперь не будет,
Как осквернённую еду.
Манеры тётки не забудет,
Какую та несёт беду.
Ты лицемерными делами
Нас с богом оскорбила в том,
Что ела «грязными руками»,
Без спросу и «поганым ртом»!
Тогда же, за разговором с женой, Платон вспомнил, как давно, во время показа Ксенией оставшихся от умершей матери вещей, Анастасия вся аж встрепенулась, глаза её до этого пребывавшие в печальной задумчивости вдруг заблестели, а томная поволока вмиг слетела с них.
Теперь казалось, что в них пляшут огоньки электронного калькулятора, молниеносно подсчитывающего возможную выгоду. Чуть ехидно-снисходительная улыбочка, коснувшаяся её губ, говорила о начавшемся внутри её головы процессе подведения логической и церковно-нравственной базы под ещё предстоящую, ещё не высказанную, ещё только зреющую и формирующуюся в сознании, алчную просьбу.
Алчность Анастасии Петровны Олыпиной (Кочет) всегда прикрывалась лицемерием и ханжеством, якобы, глубоко верующего человека. Все свои материальные притязания она с демагогической лёгкостью объясняла своей духовностью и промыслом божьим.
Словно бог выбрал лишь её одну для удовлетворения своих каждодневных неиссякаемых потребностей.
– «Да! Хорошо устроилась моя сестрица!» – прокомментировал Платон.
– «Чтобы она ни сделала, чтобы не сжулила или не выпросила – всё объяснит или оправдает божьей волей!» – продолжил он.
– «Да, ей палец в рот не клади! Оказывается, я её ещё плохо ранее знала. Но сейчас она мне раскрылась во всей красе!» – подытожила Ксения.
– «Как говорится, послал бог сестрицу! А ведь раньше она была нормальной! А потом всё: заболела…, свихнулась…, и уверовала!».
– «С верующими это часто бывает!» – согласилась с мужем Ксения.
– «Мне с моими верующими родственниками просто беда! Что Анастасия, что Григорий, и даже Василий! Все со странностями!» – сокрушался Платон.
– «Меня даже мой любимый младший племянник недавно удивил! Когда я спросил его мнение о своих пробах пера в прозе, он мне так ответил, что я сразу почувствовал тяжесть в своей нижней челюсти!» – вновь поделился он с женой своей обидой.
– «А Григорий?! Это вообще чёрная дыра!» – снова простонал Платон. Его самый старший племянник, сын старшей единокровной сестры Эльвины, был всего на три года младше Платона. Волею судеб, и к сожалению близких родственников, Григорий Марленович Комков вырос человеком совершенно безответственным. Ему ничего не стоило самому наобещать кому-либо в три короба, но ничего не сделать. Его многолетняя работа на станке и с металлом, которым можно было говорить что угодно, отучила его от цивилизованного общения с людьми. А эгоистическое детство ещё больше усугубило процесс его отчуждения от людей.