Но ребёнок вдруг встрепенулся, снова впиваясь своим ищущим взглядом в глаза Платона, и вдруг резко прижался к его тёплой груди щекой, обнимая своими хрупкими ручонками его могучий торс, и неожиданно почти прошептал:
– «Я люблю тебя!».
– «Вот тебе, на!» – не согласилась, заревновавшая было, молодая, неопытная мать.
– «А ты знаешь, я здесь работаю?! Хочешь, покажу?» – продолжил хитрый дядя Платон.
Получив согласие малыша, вся процессия поднялась на второй этаж.
– «А в этой комнате работают мои помощницы. А ты хочешь опять мне помочь?» – продолжал добрый дядя.
– «Да-а!» – обрадовался успокоившийся мальчик, слезая с рук Платона на пол и решительно направляясь к двери.
Ведь так просто и интересно, помогать этому большому, доброму дяде!
Медсёстры были уже в курсе происходящего, и приняли правила игры.
– «Давай сначала разденемся, а то туда в верхней одежде нельзя!».
Вместе с матерью Платон помог малышу снять верхнюю одежду.
– «Ну, вот! Веди меня туда!» – предложил он свою ручищу уже полностью успокоившемуся малышу.
Тот крепко взял дядю за два пальца и решительно повёл в кабинет.
– «Ну, ты и мастер! Не только женщин обманывать, но и…!» – неожиданно вмешалась в процесс, встретившаяся им Нона.
– «Да! Мне это, как два пальца…!» – съёрничал Платон, кивком головы показывая на цепко их держащего малыша.
– «А, вот и наш помощник пришёл! Привет!» – подыграли медсёстры.
А дальше всё пошло своим чередом.
Спустившись на свой этаж, в своё помещение, Платон обнаружил небывалое зрелище – Марфу, завтракающую молоком.
– «Марф! А чего это ты так много молока купила?» – невольно полюбопытствовал он.
– «Да это мне на другой работе выдали, за вредность!» – объяснила она.
– «Ты, что! Такая вредная?» – показывая на пакеты молока, со своей вредностью встрял, только что, как воробей, влетевший с улицы Гудин.
– «Ваньк! Ты в понедельники приходишь всегда какой-то возбуждённый и агрессивный! Наверно за выходные шиздюлей получил? Галя, поди, тебе подзатыльников навешала? И, как всегда, за вчерашнее!?» – защитил невинную Платон, тут же нападая на её обидчика.
Иван Гаврилович хотел, было бурно что-то возразить, но от таких слов Платона сильно закашлялся и пошёл прочь.
– «Подожди, постучу!» – пожалел его Платон.
– «… по башке!» – не пожалела его Марфа.
И оба тут же засмеялись вслед незаслуженно ими обиженному Гудину.
Обычно над другими насмехаются люди – сами ущербные. Истинно культурные и интеллигентные, состоявшиеся и самодостаточные люди, как правило, этого не делают. Но в любом правиле есть исключение. Это исключение в какой-то мере явил и сам Платон. Однако его нападки на оппонентов имели сугубо оборонительный характер, как ответная мера, имеющая целью поставить наглеца или хама на место.
Но вскоре Иван Гаврилович вернулся. По его лицу было видно, что он жаждет реванша. Только вот он ещё не знал, с какого конца подступиться к своему обидчику. А пока Платон не позволил Гудину перехватить инициативу, нагружая его воспалённый мозг интеллектуальными вопросами:
– «Вань! Слышал, в космосе арестовали бога?!».
Глядя на испуганно-удивленно-полоумное выражение лица коллеги, Платон перестал того мучить, тут же раскрывая секрет необычного:
– «Да это же Грабового в гостинице «Космос»!».
– «Фу, ты!» – пытался отплеваться недогадливый.
– «Ну, ты!» – в такт слов уколола его Марфа Ивановна.
И пожилая троица, приступила к обсуждению насущных для себя вопросов. Тон в перемывании чужих костей, как всегда, задали Гудин с Марфой. Постепенно разговор у них зашёл и о том, кто и как из их коллег одевается.
Очередь дошла и до обсуждения и осуждения Гудиным Платона. Он, наконец, нащупал тему для реванша.
– «Платон! Я тебе уже не раз говорил, что ты иногда одеваешься, как бомж!» – начал было Гудин свою атаку, задираясь к Платону.
– «Что ты пристал к человеку? Он же оделся для работы, а не в носу ковырять и шиздить!» – встряла возмущённая Марфа.
– «Вань! Ну, ты, прям, как баба! Тебе-то какая разница, как и во что я одет?! Я действительно одеваюсь по работе! Что ж, по-твоему, я коробки должен грузить в смокинге?! Или может добавки фасовать во фраке?! Это тебе делать нехера, ты и одеваешься, как петух!».
После этих слов Марфа покатилась со смеху, а Платон продолжил:
– «А ты, что, считаешь, что сам одет хорошо?! Или может ты от этого стал умнее или богаче, или может, ещё и проживёшь дольше?!» – безудержной скороговоркой громил его Платон, не давая тому вставить своё громкое слово.
Как часто бывало, Платона, как своего единомышленника, поддержала всегда скромно, но с умеренным вкусом, одевавшаяся Марфа Ивановна:
– «Гавнилыч! Ну, ты и барахольщик! Тебе только старьёвщиком работать… на помойке!» – почему-то немного не в ту степь потянула она.
– «Ванёк! Помни! Старт и финиш у всех людей одинаков. Поэтому не стоит ни кичиться, ни, тем более, расстраиваться тем, что ты прошёл жизненную дистанцию не так, как другие. Или гордиться тем, что ты, например, лучше других одеваешься. Тебя в конце пути всё равно разденут!» – подвёл Платон неожиданно чёрную черту под своим спичем.
Отбиваясь от нападок знатока шмотья, обеляя себя, Платон, невольно втянутый в их диалог, ненароком высказался и о Надежде Сергеевне:
– «Это верх невежества – не чувствовать цветовую гамму в одежде! Ты можешь быть одет в грязное, в лохмотья, даже не в модное, но со вкусом, в смысле сочетания цветов!».
Испугавшись перевода стрелки на их вкус, на их понимание цветовой гаммы, старики молча согласились, тут же переведя разговор на другую важную тему:
– «Смотри! Апрель и бабы стали на мужиков заглядываться!» – сразу обратился с радостной вестью к Платону Гудин, отвлекая того от ставшей опасной темы.
– «А что ты хочешь? Весна! Обострение хронических болезней!» – как всегда в тон ему ответил только что обсуждаемый Платон.
Затем он отвлёкся на свою работу и замолчал. А бездельник Гудин продолжал что-то декламировать всё время ерзавшей на стуле от его громкого голоса, клеившей этикетки Марфе Ивановне. Он периодически отпускал разные колкости в адрес Платона, ища в своей слушательнице хотя бы молчаливого союзника.
Платон же занятый своими мыслями, не только не слушал, но порой даже не слышал оратора из когорты.
– «А что ты молчишь?» – спросил Иван Гаврилович, не реагирующего на его подколы, коллегу.
– «А я для тебя – лишь молчаливый совести укор!» – ответил Платон.
– «Если она у тебя ещё есть!?» – добавила риторики и Марфа Ивановна.
Платон сел записывать за Марфой, которая тут же незлобно пробурчала:
– «Пиши, пиши! Может когда-нибудь посодют!».
И компаньоны вновь рассмеялись.
– «Мы тут с Вами прям, как ансамбль песни и пляски!» – сравнил, было, поначалу своих коллег с артистами Платон.
На усилившийся смех обрадовавшихся, вновь испечённых солистов, Платон добавил отрезвляющего и уточняющего:
– «Один дурак – это дурак! Два дурака – пара! А три дурака – это уже целый ансамбль песни и пляски!».
Шумный спор подчинённых неожиданно прекратила внезапно вошедшая Надежда Сергеевна:
– Вы, чо! С ума все посходили?!» – начала, было, она, не разобравшись.
– «Иван Гаврилович! Идите! Не мешайте!» – указала она Гудину.
– «А Вы давайте побыстрее! У нас дел других полно!» – уточнила она, выходя, разобравшись.
После молчаливой паузы первым не выдержал Платон:
– «Видимо её всю жизнь окружали бездельники и дураки!?».
– «Почему ты так думаешь?» – удивилась, затихшая, было, как мышь, Марфа Ивановна.
– «Так она всё время твердит: быстрее, и по нескольку раз объясняет одно и то же, элементарное!».
– «А что нужно – забывает!» – вдруг встрепенулась Мышкина с давно забытой обидой.
– «Да!».
И коллеги вновь залились смехом, на который вдруг к ним опять заглянула Надежда:
– «А чего это Вы тут смеётесь?» – с подозрением спросила она, видимо услышав кое-что о себе.
– «Когда у нас появляется свободное время, мы над ним смеёмся!» – сразу выдала всех честная Марфа Ивановна, продолжая вращать банку, наклеивая на неё яркую этикетку.
После обеда Платону пришлось, вместе с Иваном Гавриловичем, долгое время перетаскивали многочисленные коробки на склад.
По пути с работы Платон забежал в высотку к Егору с Варварой.
– «Ну, что? Дружище! Принёс свои новые стихи? Дай выберу для песен!» – встретил тот с радостью свояка-друга.
– «Да нет! Пока ничего не принёс!» – ответил автор многих текстов песен Егора.
– «Ну, ты всё пишешь?» – задал естественный вопрос хозяин.
– «Да, нет! Пока нет!».
– «А что так?».
– «Да задница стала уставать!» – открыл страничку юмора Платон.
– «А ты сейчас чем занимаешься?» – тут же спросил он слегка опешившего Егора.
– «Да, пишу… оперу!» – схохмил тот в ответ.
– «Стукач, стало быть!» – попытался перехватить инициативу Платон.
– «Нет! Композитор!» – не дал ему этого сделать бывалый свояк, почёсываясь и добавляя:
– «Пока помрёшь – завшивишь!».
В комнату вошла Варвара и искренне поинтересовалась здоровьем Платона. Тот кратко поведал свояченице о своём состоянии, не удержавшись и от само сарказма:
– «Меня врач неосторожно спросила: а у Вас все пальцы скрючились? А я поглядел на кисти рук со всеми скрючившимися пальцами, да и возьми ей и почему-то скажи: Да, кроме одного!».
– «Ха-ха! Ты, как всегда, в своём репертуаре!» – не удержалась та, всё же фривольно-довольная, от своего комментария.