– вмешался Платон, защищая честь незаслуженно обиженного ею пенсионера.
Иван всегда любил поделиться с понимающим Платоном радостью от какого-либо удачного им провёрнутого дела.
Но Платон, к своему стыду, уже не мог молча пройти мимо радости шильника и не вставить какой-нибудь свой убийственный комментарий.
Как-то Иван Гаврилович похвастался Платону, что он удачно отвёз бумаги к дизайнеру Николаю, восторженно заканчивая свой рассказ о беседе с ним известной присказкой:
– «А я ему: А на ловца и зверь бежит!».
– «И тут он тебя, поди, оцарапал?!» – начал донимать его Платон.
– «У кого что болит, тот о том и говорит!» – ни к селу, ни к городу, оправдался Гудин.
– «А когда уже болит, то и поздно говорить!» – опять вернул Гудина к его царапинам Платон.
Ивану Гавриловичу иногда сложно было тягаться в острословии и остроумии с Платоном.
Поэтому, натренировавшись с ним, он пытался отыграться на других, в частности на Ноне.
Увидев, уже несколько дней не горящую в коридоре лампочку, Гудин не преминул съязвить:
– «Надо Нонку за это взять за задницу!».
– «Так тебе какая ручища нужна будет!» – не то над нею, не то над Гудиным, рассмеялся Платон.
– «Платон, ну ты всё время… Ну, это такой оборот речи! Как ты не понимаешь?» – ещё сильней рассмеялся Иван Гаврилович.
– «А! Это у тебя всё время такие неуклюжие обороты речи! Так мы тебя теперь будем звать обормот речи!» – невольно защитил беззащитную красавицу от себя и Гудина Платон.
Услышав это, вмешалась и сама неожиданно вошедшая Нона:
– «Ты что это, Ванёк, распоясался совсем?!».
– «Нон! А у нас с тобой простая, любовная телепатическая связь. Я вот о тебе заговорил, и ты пришла!» – пытался тот умаслить женщину.
– «Жалею только, что пришла услышать о своей жопе!» – обиженно заявила Нона, с укоризной поглядывая и на Платона.
– «Когда у меня болит… жопа, то у тебя она тоже болит!» – пытался опять неуклюже оправдаться и втереться в доверие, заслужив при этом прощение, Гудин.
Но не святую троицу прервал громкий и слегка раздражённый голос Надежды, как всегда, дискутирующей по телефону:
– «Я Вам говорю не просто так, от балды,… какой-то! Семена у нас идут из другого гурта!».
Для поддержания чёткости работы всех смежников, для сохранения всех заказчиков и потребителей Надежде Сергеевне Павловой приходилось, иногда, и гиперболизировать ситуацию, и просто привирать по телефону.
В начале сентября Платон Петрович Кочет, с согласия Варвары и Ксении, направил от всей большой семьи Гавриловых поздравительное письмо, давнему другу их родителей, мэру Москвы Ю.М.Лужкову в связи с его семидесятилетием:
Дорогой, Юрий Михайлович!
От всей души, сердечно, тепло и искренне поздравляем Вас с Юбилеем!
Вас, горячо любимого и глубокоуважаемого нами, поздравляют три семьи потомков Гавриловых: Платон, Ксения и Иннокентий!
Варвара, Егор и Максим! Канадцы Клавдия, Майкл, Кен, Морис и Надин!
Желаем Вам здоровья и долгих лет жизни;
успехов и побед в Вашей важной, ответственной и нелёгкой деятельности на благо россиян;
семейного счастья, радостей от детей и внуков!
Мы всегда мысленно с Вами и болеем за Вас!
От всех, всегда Ваш:
(Платон Кочет)
В составлении письма принял участие и Иван Гаврилович Гудин, чем в последствии он очень гордился. По его просьбе Платон сделал внизу ещё и приписку:
P.S. К этому поздравлению присоединяются и многочисленные мои родственники, друзья, знакомые и сослуживцы!
К этому письму он приложил и два своих стихотворения, посвящённых Юрию Михайловичу.
Менее чем через месяц Платону пришёл ответ за подписью помощника Мэра:
От имени Мэра Москвы Ю.М.Лужкова передаём благодарность за поздравление и тёплые слова, высказанные в его адрес.
Спасибо за внимание.
Желаем удачи во всех делах и начинаниях.
Платон проанализировал ответ, из которого понял, что его стихи были изучены самым внимательным образом, что ему как раз и очень хотелось.
Придя на следующий день чуть позже на работу, он застал свою начальницу ещё не отошедшую от плача. Та, немного успокоившись с его появлением, поведала Платону, что машина отдавила лапку одному из уже взрослых щенков живущей поблизости стаи дворовых собак.
Их отец и вожак, сам давно прихрамывая на одну из задних ног, зарыл своего тяжело травмированного сыночка в сухие листья и лизал его почти до кости оголившуюся кровавую култышку. Он периодически вставал и почти по-волчьи выл от отчаяния, беспомощности и любви к своему сыночку.
– «Собака всегда воет к трупу человека или животного, имея третий глаз!» – сообщила зоолог Надежда.
Рассказывая это, она опять залилась слезами. В отношении к животным и любви ко всему живому, они с Платоном были единомышленниками и даже едино страдальцами.
Платон с Надеждой вышли во двор в поисках стаи, но их там уже не было. Видимо отец оттащил своего отпрыска в более тёплое место, в подвал.
Выбежавшая навстречу им молоденькая сучка Дина сразу, виляя хвостиком и от радости писая, облизала обоих. Надежду – за постоянное кормление, а Платона, как первого своего спасателя, – за постоянную ласку его мужских, привыкших ласкать женщин и животных, рук.
Динка не отходила от него, бегая вокруг ног, преданно заглядывая ему в глаза, постоянно обнюхивая и облизывая его пальцы, теребившие её по загривку, уши, шею, нос, спинку и живот, для чего она специально ложилась на спину.
Динка даже взяла один из пальцев Платона в пасть, слегка и нежно покусывая и теребя его, как соску.
Видя такую игру со своей дочкой, несколько осмелела и её мать, прозванная бомжами Воровайкой, подойдя на этот раз значительно ближе, чем обычно, к чужим, но подкармливавшим её дочку людям.
Через несколько дней собачья стая куда-то пропала.
Закончился очередной дачный сезон. В первый выходной после него Платон, наконец, вдоволь выспался. Его поздний подъём сопровождался дневной дрёмой уже сытых кошек.
Их теперь кормила, как правило, только Ксения. Поскольку одно время она стала ревновать кошек к Платону, то он предложил ей самой их кормить.
И результат сказался. Утром они встречали свою кормилицу у двери комнаты, а потом ванны. При этом в ожидании утреннего туалета хозяйки, кошки голосили под дверью на разные голоса. Это было и «А-а! и А-у!» – Муси; и Тишкины «Ур! Ур-ма! и Ур-мяма!»; и просто «Мя» – громкое Сони, и тихое Юли.
Обычное утро Платона начиналось с приветствия им своих любимцев. И если две старшие по возрасту – гладкошёрстная, миниатюрная, бело-серая мать Юля и сибирская, крупная, серая и пушистая, старшая дочь Муся – реагировали на поглаживания их лобиков относительно спокойно, особенно мать, то следующий по возрасту, элегантный кот Тиша, тоже гладкошёрстный, но заметно темнее матери, сам тыкался своим влажным носиком в ладонь Платона.
Но всех их превосходила самая младшая дочка Соня – ангорская, полупушистая, почти полностью белая, но с серыми хвостом, треугольником на спине, и двумя симметричными пятнами между ушек. Потому Платон её называл ещё и «Стрелка на белке». Встречая руку хозяина, она вставала на задние лапы, тыкалась темечком в его ладонь, вдобавок ещё и обнимая кисть его руки своими передними лапками, задерживая её тем самым на себе.
При утреннем приветствии Тихон курлыкал, а Соня издавала лишь один короткий, но громкий гортанный стон радости. Муся, которую за размер и мех, Платон ещё называл «Мишка», как всегда, вся изворачивалась в ласке и нежности, за это получив от Ксении ещё и прозвище «Венера». Платон тоже не молчал. Он вслух здоровался с каждой из них, говоря при этом ещё и персональные ласковые слова.
Более того, по примеру Павловой, Платон стал при кормлении называть имена каждой кошки по порядку выдачи им мисок с сухим кормом. И, удивительно! Те слушались, сидели спокойно в ожидании своей очереди.
Первым он называл кота Тишку и Мусю, за ними Соню и Юлю.
Когда Платон называл кошек, то те в ответ, в радостном «Мяу», открывали свои маленькие ротики, демонстрируя ему свои красные язычки.
В отличие от Ксении Платон изолировал старшую, слабозубую мать Юлю от её прожорливых детишек, которым она никогда не отказывала в добавках, даже за счёт своего похудения. Юля всегда ела не спеша, степенно, уверенная в себе и хозяевах.
После еды единственный кошачий мужчина Тишка садился на табурет рядом с завтракающим Платоном и ожидал дополнительного угощения – маленький кусочек хлеба или сыра, и часто получал их. Но иногда, случалось, – окрик или даже затрещину за слишком активное поведение с залезанием на стол.
Со временем Платон стал давать Тихону, как самому крупному коту, увеличенную порцию.
И вот теперь, в компании, после завтрака кучкой спящих на кухонном диване кошек, Платон обнаружил и жену Ксению.
Он что-то спросил, в полудрёме смотрящую телевизор жену. Та не ответила. Тогда муж ударился, как часто с ним бывало, в нравоучительные, пространные рассуждения:
– «Молчание – знак согласия! Или, если тебя не слышат, или не хотят слышать!».
Ксения, как младшая дочь генерала, была ленива и самолюбива. И поэтому на замечание мужа, она, как всегда менторски покачивая указательным пальцем левой руки, начала, было, сама поучать Платона:
– «Запомни раз и навсегда…».
– «Два – надолго! Три – на час! Четыре – на сейчас!» – возмутился муж.
Ксения давно поняла, что состязаться с ним в быстроте мышления бесполезно. Он это делал практически молниеносно. И отстала, переведя разговор на нейтральную тему:
– «А какая сегодня погода? Не слышал?».
– «Не интересовался. Мне ведь теперь всё равно!».
– «А-а! Ну, да!» – поняла она, завершившего сезон дачника.