А еще ему вспомнилась рассказанная недавно шепотом под шум фонтана «Дружба народов» на ВДНХ Грибовым история о посещении Самим важного старца на Афоне, хотя она и не имела прямого отношения к семье как ячейке государства.
«Великого молитвенника, — пояснил Грибов, — он, значит, это, с Богом трет напрямую. Так говорят. Попасть к нему невозможно. Десять лет уговаривали, чтобы принял. Три дня сидели на сторожевике, греки пропустили на базу в Халкидиках. То туман, то ветер, то дождь со снегом. Наконец дернулись с палубы на К-52 в просвет. Болтало, думал, не долетим, размотает винты. Но ничего, приземлились на горе. Там этот дед сидит в пещере. Чистенькая такая пещерка с натуральным освещением. Ничего, жить можно. Ему туда все, что надо, носят, а он мало ест, обратно забирают. Сам к нему пошел один, так положено».
«Откуда ты знаешь, что там было, если он пошел один?» — сразу засомневался Перелесов.
«Кто ж ему позволит, — хмыкнул Грибов. — У деда в пещере двери нет, висит какая-то дерюга, мало ли кто спрятался? Сначала просканировали тепловизором. Вроде чисто. Сам на нервах: «Отошли, чтобы я вас не видел!» Отошли-то отошли, но у меня в ухе цифровая блоха. Ну такая специальная штука, китайцы подарили, — нехотя объяснил Грибов, — на сто метров сквозь любые стены берет звук».
«Разве так можно? — сделал вид, что удивился, Перелесов. — Он же не хотел, чтобы кто-то слышал».
«Слышал только я, — Грибов выдержал длинную паузу. — Мало ли чего он не хотел? Все равно кто-то должен! Потому что… Россия, понимаешь? Потому что он — это мы, наша жизнь. Пока еще. Ладно, — махнул рукой, — тебе не понять, хотя… — задумчиво посмотрел на Перелесова, — ты вроде с нами, но… в чужом измерении. Нам туда хода нет, а ты как-то просочился. Вот он с тобой и церемонится, я бы не стал. А если у бороды заточка под подушкой? — вернулся к теме. — Ситуация всегда должна быть под контролем! В общем, поговорили. Ты остался один, сказал старец по-русски, но с чудным таким, армянским, что ли, акцентом, чего тебе? Как если бы наш баклажаны пришел к нему купить. Посоветоваться, сказал Сам и еще сказал, что привез письмо от Святейшего. Ноль реакции. Помолчали. Деньги там, старец ткнул пальцем в землю. Я по тени определил. А Он там, поднял палец вверх. Ты где?» — Грибов снова выдержал паузу, потом озабоченно посмотрел на тускло мерцавшие платиновые часы. — Ладно, мне пора».
«Не мучай!» — ухватил его за рукав Перелесов.
«Не терпится, — довольно засмеялся Грибов, — еще бы, Комитет трехсот, Бейдельбергский клуб, или куда ты там сливаешь, оценят».
«Поделюсь гонораром», — усмехнулся Перелесов.
«Он не ответил, — закончил Грибов. — Вышел из пещеры, на нас даже не посмотрел. Махнул рукой в сторону вертолета. Вперед! Вот тебе и весь Афон». — Грибов, прищурившись, просканировал сквозь фонтанные струи пространство, но, похоже, посторонних цифровых блохоносцев не обнаружил.
11
После ухода Максима Авдотьева (он носил, как подтвердила занимающаяся проверкой паспортов посетителей министерства Федеральная служба охраны, фамилию отца) Перелесов долго размышлял, стоит ли подключать к делу чекиста Грибова. Подключение гарантировало быстрый результат, но пока у Перелесова не было ясного понимания, каким он должен быть? Зато было ясное понимание, что у Грибова возникнет собственный (еще какой!) интерес к диковинному пареньку. Скорее всего, подключение Грибова приведет к отключению от дела Перелесова, бесследному исчезновению Максима в государственной (энергетической) системе, точнее, в ее, контролируемом Грибовым, фрагменте.
В кельнском колледже Всех Душ Перелесова учили, что для решения сложных, но важных вопросов следует применять закон ограничения энергии. Ненужные импульсы тревожат не только отдельных впечатлительных людей, но и пронизавшую землю и небо государственную сеть. Получив такой импульс, она начинает самопроизвольно конструировать несуществующую реальность. Сконструированная сетью реальность, учили в колледже, плохо предсказуема и — одновременно (обмен буквами) — предсказуемо плоха. Все для всех закончится плохо, но как, когда и почему — неизвестно.
Мало что дал и сканированный службой охраны штемпель с регистрацией Максима. Перелесов не поленился, доехал до Носовихинского шоссе, 164, владение 6, строение 8/4, кв. 33. Его заинтересованному взору открылся огороженный котлован стройки, которая умерла, не начавшись. Это был воистину нулевой, с огромной овальной лужей (нулем) по центру, цикл.
Несколько лет назад там стоял дощатый барак, сообщила Перелесову промышлявшая на близлежащей заправке продажей лохматых пучков сорных цветов, видимо собранных по краям котлована, шустрая бабулька. Чтобы освежить ее воспоминания, Перелесову пришлось приобрести три штуки.
«Там никто не жил, но внутри и над крышей иногда что-то светилось».
«А люди?» — спросил Перелесов, выгребая из карманов куртки неизвестно как оказавшуюся там мелочь. Обычно он избавлялся от нее, ссыпая в сувенирную с красным гербом Санкт-Петербурга пивную кружку, прижившуюся под складками российского флага возле стола у него в кабинете. Когда ваза наполнялась, он ставил ее на пол рядом с корзиной для мусора. Уборщица (по умолчанию) забирала мелочь и тщательно — до блеска — надраивала кружку, так что, когда из окна на флаг падал солнечный свет, кружка рассыпала по бело-сине-красному шелку радужных зайчиков, похожих на тех, какие когда-то вольно прыгали по карте России в доме господина Герхарда в Синтре. Перелесову не хотелось занимать у водителя, а терминала, чтобы принимать оплату с карточек, бабуля точно при себе не имела.
«Шмыгал парнишка, — недовольно (российскую мелочь почему-то презирали не только состоятельные, но и бедные люди) ссыпала монетки в одежду бабулька, — худой такой, как карандашик, говорили, мастер из управляющей компании, а еще женщина приезжала, но давно».
«Молодая?» — уныло поинтересовался Перелесов.
«Тебе в старшие сестры, а ему в матери, — пояснила бензиновая бабулька, — но гладенькая такая, ухоженная, со спины, вообще, комсомолка».
«Когда снесли?» — тянул с оплатой очередного, проворно сунутого ему под нос букета Перелесов.
«А и не сносили, — нетерпеливо стукнула согнутым пальцем в боковое окошко машины бабулька, — исчез барак. Вечером был, а утром как не было. Наверное, ночью разобрали и увезли. Только никто не видел и не слышал. Борька-алкаш ночевал на стройке, сказал, что землетрясение было. Потом синий луч воткнулся в небо, как спица, и все. Что хошь, то и думай».
Перелесов почему-то подумал о сиреневом манекене. Вдруг это он воткнулся в небо как спица? Или сам Максим межпланетным жуком рванул в космос?
«Как же так? — удивился он. — Почему алкаш ночевал на стройке, а не под крышей в бараке?»
«Никто туда не ходил, — ответила бабулька, заинтересованно глядя на подлетевший к заправке тонированный «Мерседес». Но, завидев выбравшихся из него бородатых кавказцев, не тронулась с места. — Как подойдешь, такая тоска, будто кто-то сердце хочет заморозить… Жить не хочется. Во что превратили Россию! А отойдешь подальше — сразу веселее, хрен с ней, с Россией, превратили и превратили. С голодухи никто не пухнет, на работу не гонят, на водочку хватает… Туда через забор не всякий мог перелезть, такой дрянной краской был покрашен, и летом, и зимой пачкала и воняла».
Вернувшись на работу, Перелесов хотел выбросить бабулькины цветы в урну, но в последний момент передумал. Так и вошел в свою приемную с тремя покалывающими руки букетами.
«Вам звонили вице-премьер, заместитель министра обороны и четыре раза журналистка из газеты. Вы обещали интервью, она прислала вопросы. Я распечатала, они у вас на столе», — поднялась ему навстречу из-за стола Анна Петровна.
«Это вам, — протянул цветы Перелесов, — народные, взял у бабушки на заправке».
«Благодарю, — приняла букетики секретарша, — хорошие цветы, долго стоят. Хорошо бы их… проветрить».
«Вы верите в пришельцев? — спросил, расстегивая плащ, Перелесов. — В синие, улетающие в космос, лучи?»
«Что с вами? — с тревогой посмотрела на него Анна Петровна. — С вами все в порядке?»
«Я влюбился», — ответил Перелесов.
«А она… не пришла?» — едва заметно улыбнулась секретарша.
«Соедините меня с вице-премьером, — попросил Перелесов, открывая дверь кабинета, — и соберите всю, вы слышите, всю документацию по дальневосточному договору с китайцами. Затребуйте у всех, кто визировал договор, всю переписку».
«Решили подарить ей первозданную тайгу? — вернулась за свой стол секретарша. — Вместо этих милых букетиков?»
«Подарить? Кому?» — удивился Перелесов.
«Вам виднее», — надела очки Анна Петровна. Перелесов понял, что время внеслужебных разговоров закончилось.
«Она придет, — уверенно сказал он. — Не сможет, не посмеет не прийти. Она… — приложив палец к губам, прошептал: — любит меня…»
Перелесов любил ездить в Псковскую область. Эта западная приграничная территория убедительно подтверждала странную закономерность, что интенсивнее всего Россия вымирает и пустеет именно вдоль границ, свирепо выставляя напоказ свою цивилизационную и государственную бесприютность. Была некая тайна в необъяснимом самоубийстве приграничных территорий. В деревнях Пыталовского (в километре от Латвии) района люди зимой не выходили из домов, опасаясь волков, о которых и слыхом не слыхивали в проклятое советское время. В деревнях рядом с прекрасно (на вырост) обустроенной границей с Белоруссией в Невельском районе до сих пор не было централизованного газа, как, впрочем, и водопровода с канализацией. Хотя, если это могло служить утешением, водопровода и канализации там не было никогда — ни во времена Великого княжества Литовского, ни — Российской империи. Электричество имелось, но (как и земледелие в этих краях) рискованное, исчезающее во время сильных гроз (молнии жгли, рвали провода, как нити) и неохотно потом возвращающееся на грузовиках с лестницами и матерящимися электриками. Мусор в сельской местности сваливали где попало. Лес рубили неистово, с какой-то вековой яростью. Даже до непрофильного (в плане охраны природы) Министерства развития и благоустройства приграничных территорий доходили жалобы дачников — коренного населения в деревнях практически не осталось — на ночной в космическом свете прожекторов рев бензопил, на размазывающие проселочные дороги в глиняную кашу трейлеры и лесовозы. Дачники обращали внимание властей на то, что следы этих бесконтрольных вырубок затем скрываются рукотворными, подступающими к жилым домам пожарами. Но государство, упразднившее службу лесной охраны, вот уже три десятилетия гнавшее необработанную древесину по бросовой цене на экспорт, не откликалось на жалобы граждан.