Это тоже пройдет», «У меня есть целый мир», «Будь смелым, иди туда, где хорошо», «Она летит, окрыленная храбростью», «Я несу твое сердце в своем», «Верь своей борьбе» (этот девиз ему понравился, смущала только локация — на внутренней стороне бедра девушки), «Без темноты мы никогда не увидим звезд».
Он вдруг вспомнил недавний километровый (как из девяностых годов!) хвост фур с просроченными, но взбодренными красителями и усилителями вкуса продуктами на российско-белорусской границе в Псковской области. Затор образовался на переходе с двусмысленным географическим названием «Лобок» по вине честного таможенника, неизвестно как попавшего на должность заместителя начальника терминала. Обычно таких нейтрализовали раньше.
Когда Перелесов по свирепому звонку из секретариата премьер-министра кинулся на место разруливать ситуацию, честного таможенника благополучно уволили за систематические нарушения трудовой дисциплины и превышение должностных полномочий, а хвост из фур, прошерстив «Лобок», втянулся вглубь Псковской области.
Россия определенно куда-то движется, подумал про молодежь и преследующие его по жизни фуры и лобки Перелесов, только вот по-прежнему физически и духовно питается просроченными санкционными продуктами. А что, если, посмотрел в небо, это самовосстанавливающийся лунный молитвенник взялся за дело, начал, как мужик, с… «Лобка»?
Выходящая из кафе на тонких куриных ногах, норовисто встряхнувшая головой, так что крашеные светлые волосы рассыпались по плечам, девушка показалась ему родной и знакомой, как будто вышедшей из прошлого, где жизнь была хуже и проще, а он — моложе и лучше. Эля! Перелесов непроизвольно ускорил шаг.
— Ни кожи ни рожи, — удивленно придержал его Грибов, — сутулая, ноги врозь. Ты чего?
— У нее точно нет татуировок, — проводил запрыгнувшую в притормозившую маршрутку девушку Перелесов.
— Кто знает, — умудренно вздохнул Грибов. — У меня сидела одна такая в кадрах — чистенькая, голосок как у птички, тю-тю-тю, и все про музыку, про книги, а как… Лобок бритый в красных зигзагах, как кот поцарапал, и — черная змея с языком от промежности до живота.
— И что? — заинтересовался, отвлекаясь мыслями от Эли, Перелесов.
— Что-что, — строго посмотрел на него экономический чекист, — ввел закрытый пункт в анкету. При приеме на работу в органы государственной безопасности смотреть, если есть, татуировки на органах и докладывать начальству.
— Кто будет смотреть?
— Найдутся охотники, — неопределенно, но без раздражения произнес Грибов, видимо намереваясь оказаться в их числе.
— А что другие охотники? Когда вдарим? — Перелесов решил поделиться с Грибовым государственной тайной о новой ракете, способной долететь до Вашингтона за семь, если верить Линдону, минут.
— Да знаю, знаю, — сердито махнул рукой Грибов, — они его убедили. Бесполезная трата денег!
— Почему?
— Потому что это наступательное оружие, первого удара! Мы никогда не ударим первыми, это невозможно, это все равно что взорвать банк, где твои деньги, или дом, где твои дети. Все ведь оттуда, даже эти… гиперзвуковые технологии, — по-кабаньи крутнулся вокруг своей оси Грибов, рыком запечатав уши возможным слушателям и насмерть перепугав идущую сзади слипшуюся парочку. — Они-то у себя не стали развивать, слили нам, а наши повелись, ордена на грудь за гениальную разведывательную операцию… Козлы! Забыли про СССР и звездные войны!
— Зачем же слили, если могли сами первыми ударить? — спросил Перелесов.
— Если бы могли, давно бы ударили и не учили тебя пять лет в масонском гадюшнике, как гнобить Россию, — угрюмо посмотрел на него Грибов. — А слили, чтобы заземлить средства, чтобы они не пошли на что-то полезное для страны. И ведь есть асимметричный ответ. Сколько раз предлагал. Зарыть на границе, да хоть в твоей Псковской области, самую мощную оставшуюся от СССР ядерную бомбу и передать, кому надо: сунетесь — взорвем! Вся ваша Европа сгниет от радиации, у нас-то в Псковской области один хрен народа не осталось. Облака в природе ходят вокруг Земли по часовой, а после взрыва — с диким ускорением против, так что и Штаты накроет, не отсидятся за океаном.
А может, подумал Перелесов, не надо искать логику? Вдруг Россия одновременно пребывает в трех раздельных сущностях: гусеницы, куколки и бабочки? Грибов и Линдон жрут листья, подгрызают стебли, высасывают корни. Народ каменеет в куколке. А бабочка… Где бабочка? Когда она взыграет крыльями, устремится опылять полезные растения? Вдруг Сам — воплощение высшей мудрости — холит и лелеет гусеницу, потому что без нее не будет ни куколки, ни бабочки?
А если, остановился посреди улицы Перелесов, что-то нарушилось, случился генетический сбой: куколка навечно окаменела, как мезозойский моллюск, никакой бабочки не будет, осталась только пожирающая все, что видит, гусеница?
— Странно как-то идешь, — заметил Грибов, — то бежишь за крашеной кикиморой, то стоишь как столб. — И ехидно добавил: — Не знаешь, в какую сторону податься, кого заложить? Это Россия, не угадаешь!
— Ты сам-то угадал? — Перелесов решил не говорить другу про встречу с Линдоном. Грибов сравнивал вице-премьера с отмычкой к сложным замкам. Замки, как и тату, — дело интимное. У Перелесова не было уверенности, что Линдон вскрыл для него верную дверь. Крепостная с зарытой под ней ядерной бомбой дверь Грибова тоже вызывала сомнения. Третья, вдруг выстрелило в голову, есть третья — авдотьевская! — дверь. В нее!
Рабочий ангел (молодец!) наконец-то пропустил на небо Луну. Она немедленно укрылась в подоспевшем облаке, чтобы прихорошиться и почистить перышки, а потом выплыла из него во всей лунной красе. Перелесов хотел спросить у Грибова, добрался ли до места сиреневый робот, но передумал. Слишком много государственных тайн.
— Я же сказал, — с тоской посмотрел на Луну Грибов. — Мы в России. Здесь не угадаешь.
19
В свое время господин Герхард настоятельно рекомендовал Перелесову изучать мемуары Бисмарка о России. Железный канцлер, экономя на дровах, несколько лет прожил в Санкт-Петербурге в должности посла Королевства Пруссии. В мемуарах Бисмарк постоянно сетовал на дороговизну дров, плутовство поставлявших в посольство продукты торговцев (брали за замороженные свиные туши как за свежую убоину), удивлялся нелюбви и презрению императорского двора к русскому народу, рассыпал между делом точные (на все времена) афоризмы, типа: «Россия опасна мизерностью своих потребностей».
А еще, продолжил спустя годы мысль железного канцлера Перелесов, она «сильна своей неопределенностью». За несколько дней до инаугурации расплодившиеся в Москве букмекерские конторы принимали ставки как на то, что Сам будет провозглашен императором, так и на то, что, приняв корону, он немедленно объявит об отставке и… уйдет в монастырь.
Ни Грибов, размышлял Перелесов, просматривая присланные Виорелем видеоматериалы, ни Линдон не понимают президента. Сам ювелирно работал в пространстве универсальной (Бисмарка-Перелесова) формулы: Россия опасна мизерностью своих потребностей, но сильна своей неопределенностью.
Виорель, впрочем, не менее ювелирно работал в пространстве другой формулы: Россия опасна и сильна своим природным православием. Выбравшаяся из берлоги Пятка сначала широко — во всю пасть — зевала, скребла щеку, потом истово крестилась, завидев в небе инновационные дирижабли с крестами и висящими, как гудящие яйца, колоколами. Крестилась, правда, Пятка почему-то на католический манер — слева направо. Из десяти отснятых дублей получился только один правильный, православный. У Перелесова отлегло от сердца. Съемка вполне годилась для подстраховки прямого таежного эфира. Кабан тоже смотрелся молодцом. Вылетал из зарослей облепихи хрустящей стрелой, пер, выставив клыки, на вековой кедр, как если бы хотел удариться в него башкой и убиться во славу веры. Но не убивался, а ловким вертикальным перебором копыт отталкивался от ствола, делал в воздухе сальто, с громким хрюком приземлялся на задницу, выставив в камеру разъяренное рыло, после чего победно скрывался в чаще.
Одобрив дубль с Пяткой, Перелесов засомневался в целесообразности кабаньего акробатического этюда.
«Мелко плаваешь, министр, — панибратски объяснил Виорель. — А что, если он того…»
«Что того?» — не понял Перелесов.
«Ну это, откинется с царства».
«Куда откинется?»
«А хрен его знает, — пожал плечами Виорель, — ведь надоел всем, как…»
«Ладно, — строго оборвал дрессировщика Перелесов, — отдаю на монтаж, а там по ситуации».
Некая дикая и неподвластная стандартному разуму пародия на реальность определенно присутствовала в организованном Виорелем кабаньем действе. Не зря, еще раз восхитился Перелесов скрытым (как угроза из фильма «Звездные войны») величием Самого, клоуны и хохмачи в России — стахановцы по государственным наградам. Ему вдруг ясно увиделся агитационный (на все случаи жизни) плакат: Сам задумчиво смотрит на лежащую перед ним на стеклянном столе соболиную, но лучше медвежью, усыпанную самоцветами, шапку Мономаха, а внизу надпись: Спокойная Сила. Принял — сила, отказался — сила, не принял, но и не отказался — апофеоз силы. Россия, в голове Перелесова родилась очередная формула, бесконечно сильна своим бессилием.
Он вспомнил, как в колледже его вдруг сорвали с занятий и отправили на остров в Северном море к столетнему норвежскому миллиардеру-мебельщику, опутавшему мир сетью гигантских торговых центров, где продавалась дешевая, из бросового материала, сборная мебель и хозяйственные товары на все случаи жизни.
Скалистый, изрезанный фьордами остров торчал из моря как острый кукиш. К самому ногтю кукиша прилепился мрачный (Перелесов видел такие в сериалах о викингах) дом с огромным камином, играючи съедающим толстенные (их доставляли из Карелии на вертолетах) бревна. У Бисмарка в Санкт-Петербурге точно не хватило бы денег на такие исполинские дрова.