— Удивительное дело, лошадь одна идет! — пробормотал амбарщик, и у него тотчас возникла мысль увести как лошадь, так и телегу. Поэтому он слез со своего воза, остановил лошадь кубьяса и полюбопытствовал, что же она везет.
В телеге лежал мертвый кубьяс со свернутой шеей.
У амбарщика мороз по коже продрал. Но он не стал терять времени даром, вскочил на телегу кубьяса и хлестнул лошадь.
Лошадь заржала и пустилась рысью, амбарщик твердой рукой направил ее к избе гуменщика, рассчитывая найти там помощь.
Его собственная телега, нагруженная мешками с зерном, осталась стоять на обочине. Из зарослей вышли Имби и Эрни с вытаращенными от волнения глазами. Каждый из них взвалил на спину по тяжеленному мешку зерна и, покачиваясь и оскальзываясь на мокрой дороге, потащился домой.
Снова стал накрапывать дождь — холодный и мерзкий.
Гуменщик сидел возле очага и попыхивал трубкой.
Тело кубьяса уже обмыли и положили в гроб. Похороны назначили на завтра.
Только вчера гуменщик похоронил знахарку. Завтра опять предстоял путь на кладбище.
Гуменщик сосредоточенно уставился на огонь. Он обвел вокруг пальца чуму, саму смерть он нередко водил за нос, несчетное число раз обманывал Старого Нечистого и всякую прочую нечисть. Теперь же за считанные дни ушли в мир иной его добрый друг и подруга молодости. Оба умерли нехорошей смертью — души их прямиком отправились в ад. И он, гуменщик, не смог им помочь.
— Ваше племя в наказание человечьему роду создано! — сказал он своему домовику, старине езепу, который тоже устроился возле очага погреть кости, сделанные из черенка метлы. — Вы только о том и думаете, как бы вцепиться человеку в горло. Старый Нечистый впереди и мелкая нечисть туда же!
— Сами виноваты! — отрезал домовик. — Вольно вам с нечистью дело иметь! Люди сами виноваты! Думают, что хитрее всех на свете, обманывают нас почем зря, а когда жадность вконец одолевает вас, вы остаетесь в дураках.
— Да, и впрямь не стоит иметь с вами дела, — согласился гуменщик. — Подлые вы прохвосты. В самый раз всех вас запалить и сжечь.
— Сами вы нас мастерите! — фыркнул в ответ старый домовик. — Думаешь, легкая у нас доля? Мне один знакомый сосун рассказывал — его каждый день гоняли за молоком. Только утром встанет — так сразу же надо отправляться в деревню отсасывать у коров молоко и потом сблевывать его в хозяйскую миску. Это-то что, ни один сосун работы не боится, делал, что велено, отсасывал и сблевывал, но однажды ребятишки нашли его дерьмо и смеха ради сунули в него рябиновую палочку. Сосуна и заклинило — молока-то он насосался, а выблевать его не может, хоть ты тресни! Хозяин ругается на чем свет стоит и дубинкой его охаживает, мол, где молоко, да где молоко! Молоко у него в животе прокисло, пованивать стало, а никак от него не избавиться. Стало сосуна пучить, мается бедняга...
— Замолкни! — крикнул гуменщик. — У меня тут друг в гробу лежит, которому твой хозяин шею свернул, а ты мне про какого-то дрянного сосуна рассказываешь! Заткнись!
— Вот-вот, домовики да сосуны со своими заботами вас не интересуют, — проворчал домовик. — Они только горбатиться на вас должны, а когда они за свой труд справедливой платы требуют — душу, как уговор был, так они же еще и виноваты! Жулики вы! Воруете у барона, друг у дружки воруете и нечистую силу обворовываете, а как платить — так никогда не желаете.
— Да нечем нам платить, — отвечал гуменщик. — Только наворованное и есть. Да еще жизнь, которая и так висит на паутинке. В лесу полно волков да леших, хвори прячутся в зарослях, всякий миг чума может заявиться, барин распоряжается, как ему вздумается. Наша жизнь тоже все равно что украдена, и что ни день, то надо смотреть, какими хитростями да уловками урвать ее, чтобы протянуть до завтрашнего дня. Если мы станем по-честному платить за все, что с нами будет? Да не станет нас, и тебя не станет, езеп, потому что кто еще стал бы выторговывать у Старого Нечистого, чтобы он вдохнул душу в старые веники да метлы? Другие катались бы себе на лодках по реке при свете факелов, играли бы на всяких инструментах и пели своим дамам песни, сражались бы между делом, скакали на лошадях и гибли героями, и о них слагали бы песни и в камне высекали бы их лики.
— Что за чушь ты несешь? — удивился домовик. — Где ты таких глупостей наслушался?
— Один снежный домовик рассказывал, — ответил гуменщик. — Он получил душу благодаря Хансу, который смастерил его для того, чтобы снежный домовик пособил ему в краже. А тот горазд оказался только рассказывать о жизни в далеких странах. Он рассказывал о людях, которые никогда не мастерят себе домовиков, так что при них он может быть только бессловесной водой, бессмысленно булькающей в колодце. А здесь ему дали жизнь. Вы должны быть нам благодарны.
— Считаешь, что лучше быть домовиком, чем старой метлой? — спросил езеп насмешливо.
— Да, считаю, — ответил гуменщик. — И лучше быть вором, который и жив-то только благодаря воровству, чем честным плательщиком. Вон, и Ханс, и Минна расплатились. Хорошо им теперь?
— Когда-нибудь узнаешь! — рассмеялся домовик езеп. — Когда-нибудь и тебе придется выложить свое состояние.
— Не трави душу, домовик! — сказал гуменщик. — Я это и без тебя прекрасно знаю.
На какое-то время дождь перестал, и, воспользовавшись этим, люди торопились принести из колодца воды в дом. Многие оскальзывались в грязи, не одно ведро при этом опрокинулось. Тогда люди ругмя ругались, и Старый Черт в аду, навострив свои свинячьи уши, прислушивался, однако выходить не стал, потому что очень уж мерзкая была погода.
28 ноября
О смерти кубьяса Лийна узнала рано утром. Рейн Коростель просунул голову в дверь и сообщил:
— Нынче чертового кубьяса хоронят.
— Что ты сказал? — вскричала Лийна и выскочила из кровати. Рейн вскинул брови и злорадно произнес:
— Да, и не надейся больше выйти замуж за какого-то барского говнюка. Помер твой кубьяс, шею ему, как куренку какому, свернули. Небось, попался по глупости Старому Нечистому, а тот его, голубчика, и прикончил. Поделом ему! Хоть бы всей этой барской сволочи конец пришел!
— Врешь ты все! — выкрикнула Лийна и набросилась на Рейна. Тот схватил ее за руки и усадил на стул.
— Тихо-тихо! — стал он уговаривать ее. — Ты чего? С какой стати мне тебе врать? Честное слово, помер он, и нынче его хоронят. Можешь пойти и удостовериться, я-то не пойду. Он был мужик одинокий, так что ни на какие поминки рассчитывать не приходится. Закопают, споют псалом-другой и разойдутся по домам. Я лучше дома останусь, чего по дождю шататься? Погодка та еще. Хлябь! Что по двору идешь, что по реке бредешь — разницы нет.
Лийна упала ничком на кровать и лежала, не подавая признаков жизни. Рейн поглядел на нее и неловко погладил дочку по голове.
— Ну что ты... — пробормотал он. — Иди поешь.
— Не буду. Оставь меня в покое.
— Ну, попозже придешь, — решил Рейн. — Я для тебя и булку припас и... Лийна, ты слышишь? Я жду тебя за столом. Ну, чего так валяться, он же от этого все равно не оживет. Вечером к нам Эндель зайдет, тогда и обговорим свадьбу...
— Еще чего! — закричала Лийна, вскочила и запустила в отца подушкой. — Убирайся отсюда! Лопай вместе со своим Энделем свою булку, чтоб вам подавиться ею! Уходи!
— Ты лучше успокойся! — сказал Рейн уже сердито. — Никуда тебе от Энделя не деться. Я твой отец, и я решаю. Смотри у меня, чтоб вечером вела себя вежливо и не тявкала, как собачонка. Эндель этого тоже не любит, он мужик основательный.
— Да уйдешь ты наконец?! — завопила Лийна и стала искать, чем бы запустить в отца, но Рейн уже захлопнул за собой дверь, и Лийна слышала, как он, сердито топая, удалился.
Она быстренько оделась и вылезла в окошко. Побежала к церкви и, услышав вскоре звон колокола, поняла, что похороны уже начались. Выходит, отец не соврал. Ханс и вправду умер.
Это показалось настолько невыносимым, что Лийна повернула назад и направилась в лес с твердым намерением утопиться. Через лес протекала речушка, в которой мужики летом ловили рыбу. К ней Лийна и направилась. Неожиданная новость настолько ошеломила ее, что она и не заметила, как Имби с Эрни, которые по обыкновению паслись возле дороги в надежде обнаружить что-нибудь полезное, заметив ее, потихоньку двинулись следом.
— Заметь, она идет прямиком в лес! — сказала Имби. — В такую-то погоду! Интересно, что она там ищет?
— Провалиться мне на этом месте, она пошла свое сокровище проверить! — прошептал Эрни. — В такую собачью погоду в лесу можно только клад искать!
Они шли, не выпуская Лийну из виду.
А та не замечала ничего. Слезы наконец нашли выход, текли по щекам и капали на одежду. Лийна плакала неслышно, она шла по-прежнему прямо и быстро — ни один встречный ни о чем бы не догадался, потому что дождь хлестал, и у любого лицо было бы мокрое. Только у Лийны оно было мокрое от слез.
Она продралась сквозь мокрые заросли и вышла на берег речки. Вода была серая, берега скользкие и топкие. Лийна стала спускаться к воде, поскользнулась и упала. Теперь она была с ног до головы в грязи, но ей было все равно. Кое-как, чуть ли не на четвереньках она добралась до воды. Ветер брызнул в лицо речной водой, вода была холодная. Лийна остановилась на мгновение и уставилась на свою безрадостную могилу.
Но иного выхода не было: Ханса больше нет, а отец заставляет выйти за этого ублюдка. Разве сможет она жить с таким скотом после тех ночей, когда в волчьем обличье слушала любовные излияния кубьяса, и особенно после той, когда они с Хансом сидели в подтаявшем снегу? Лучше уж в речку, пока боль еще свежа и душа готова на безумные поступки.
И она шагнула в воду.
У самого берега было неглубоко, поначалу ледяная вода поднималась не выше колен. Лийна ступила дальше, воды ей стало до чресел. Но тут за спиной раздался дикий крик, чьи-то руки схватили ее за шиворот и вытащили на берег, она свалилась на грязную землю и увидела склонившихся над нею перепуганных Имби и Эрни, Эрни осенил себя крестным знамением, а Имби, вытаращив от ужаса глаза, спросила: