еялся, что работа Моники хоть как‑то поможет. “На остальное мы можем только надеяться”.
Я вышел из кабинета доктора В. исполненный решимости доказать ему, что это не так.
– Смелее, Моника, – попросил я ее на следующем занятии.
– Будет больно.
– Ой!
Позвольте мне заглянуть в будущее. После многочисленных упражнений суставы на моих пальцах начали снова сгибаться. Цель, которую мы перед собой ставили, – сделать так, чтобы я сумел сжать кулак. Первым шагом было дотронуться до ладони кончиками пальцев. В день, когда это получилось, мне хотелось аплодировать самому себе. Затем, постепенно, у меня стало получаться загибать пальцы внутрь. Так и в кулак руку получится собрать.
Мне также нужно было вытянуть большой палец вдоль ладони и дотронуться им до кончика мизинца. (Вы наверняка заметили, что я отказываюсь называть мизинец на американский манер “пинки”.) Долгое время это казалось путешествием по межзвездному пространству. И вот – о-па! – настал день, когда все изменилось. Большой палец, мизинец, познакомьтесь друг с другом. Я совершенно уверен, что вы уже встречались раньше.
Раз в месяц Моника отмечала, какие произошли улучшения. 8 марта 2023 года, ровно через семь месяцев после того, как нож вонзился мне в руку, результаты были хорошими. Кровь ушла из раны, длинный рубец сделался мягким и больше не мешал движениям большого пальца, поднятые вверх в известном жесте большие пальцы левой и правой руки выглядели одинаково, мой левый кулак был почти таким же, как и правый, пальцы двигались независимо друг от друга – спасибо шлифовальной машинке, – и рука становилась все сильнее. Пока еще не слишком хорошо, но лучше. Что касается чувствительности, она улучшилась незначительно. С большим и указательным пальцами все было нормально, увеличилась чувствительность у мизинца, но с двумя оставшимися пальцами прогресса не было. При этом то, что называют “защитными рефлексами”, вернулось и к этим пальцам. Я чувствовал горячее, так что не обожгусь, чувствовал острое, так что не порежусь. Как мне сказали, эти ощущения всегда возвращаются самыми первыми. До чего же умно устроено человеческое тело, с восхищением думал я. Что же это за чудо – та оболочка, которую все мы занимаем. Что за мастерское создание – человек![12]
На следующей неделе я вновь посетил доктора В. и продемонстрировал свои новые навыки. Он сказал мне то, что мечтает услышать каждый пациент:
– То, как восстанавливается ваша рука, – чудо.
Чудо! Да! Да, это именно оно!
– Чтобы вернулась чувствительность, может понадобиться еще полгода, вам нужно будет просто ждать, поскольку нервы…
Нервы восстанавливаются медленно! Я знаю, что нервы медленные! Все нормально!
– На самом деле может пройти год, и только тогда вы поймете, насколько вернулась чувствительность. Вы можете печатать?
Да. Я могу печатать. Я могу завязать шнурки, откупорить бутылку вина, нажать на дверную ручку и держать полный стакан воды. Я почти человек.
– Вам больше не нужно приходить ко мне, – заявил доктор В., – и Моника вам тоже больше не нужна.
Мне стало немного грустно. Мы отлично поладили с Моникой. Она выказала намерение прочитать все мои книги в хронологическом порядке. К этому моменту она закончила читать “Гримус” и прочла большую часть “Детей полуночи”.
– У вас впереди длинный путь, – сказал я ей.
– Я пройду его, – ответила она, – я открываю для себя, как замечательно вы пишете.
Мы обнялись, и она ушла. Со мной осталась рука, которая снова могла двигаться.
Перемотаем назад.
Пусть я оставил больницу в конце сентября 2022 года, больница меня не оставляла. С той недели, когда Моника начала работать с моей рукой, в течение трех месяцев я амбулаторно посещал специалистов по самым разным регионам моей анатомии, которые осматривали меня, довольно часто весьма скрупулезно. Под конец этой долгой череды осмотров я знал устройство Лангона, больницы Университета Нью-Йорка назубок. А эта больница, в свою очередь, знала практически все обо мне и моих внутренностях.
(Мы переживали по поводу безопасности, и во всех походах к врачу меня сопровождал кто‑то из охранников, которых мы наняли. Нам очень помогло, что мы жили в лофте в Сохо, сохраняя инкогнито, и мои приезды в больницу и отъезды из нее не были замечены широкой общественностью.)
Первым был назначен визит к урологу. Доктору У. было необходимо убедиться, что от проблем с мочеиспусканием, появившихся у меня в Раске, я избавился. Я заверил его, что так и есть. Ему потребовалась кровь на анализ. Ему потребовалась моча на анализ. Я послушно предоставил и то и другое. Тогда он спросил, когда я в последний раз проверял свою предстательную железу. Довольно давно, признался я ему.
– Так я посмотрю, – сказал он.
Ах, ну да, конечно, почему бы нет. Я здесь из‑за нападения с ножом, но давайте проверим предстательную железу, разумеется. Нагнитесь, раздвиньте ноги, лубрикант, резиновые перчатки, оох. Неприятно. Теперь еще неприятнее. Не спешите, работайте спокойно. И… все позади.
После осмотра сюрприз ниже пояса.
– Я что‑то почувствовал, – сказал доктор У., – что‑то маленькое. Маленький шарик на простате. Нужно провериться. Я закажу МРТ.
Я не находил слов. Как же так? После того как я едва выжил после покушения, мне теперь придется столкнуться с перспективой рака. Такое невозможно принять. Это нечестно.
– Возможно, там ничего и нет, – сказал доктор У.
Снова перемотаем вперед. Через неделю после приема у доктора У. мне сделали МРТ, а заодно и УЗИ правой ноги, которая визуально казалась толще левой, так что с помощью УЗИ нужно было проверить, нет ли там тромбов. По дороге домой я просматривал приложение больницы Лангон. Результаты опубликовали быстро. Были две новости, хорошая и плохая. Хорошая: тромбов нет, с ногой все в порядке. Плохая по большей части была сформулирована на непонятном медицинском наречии, однако включала в себя, словно написанные светящимися буквами, простые и понятные английские слова предположительно рак. По шкале вероятности от 1 до 5, которую они использовали, мне присвоили мерзкие 4 балла.
Предположительно рак.
Телефонный разговор с доктором У. Он видел заключение, но кое‑что ставит его в тупик. Обычный тест для определения рака простаты – это ПСА, анализ крови, измеряющий специфический антиген простаты в крови. Высокий ПСА указывает на опасность, низкий дает повод успокоиться. У меня ПСА был низкий, 2.1. По нормам это должно означать “проблем с простатой нет”. Но результат МРТ гласил “предположительно рак”. Эти результаты противоречили друг другу. Доктор У. обратился за вторым мнением к заведующему отделением урологии, который тоже должен со мной связаться. Когда мы организовали с ним видеоконференцию, оказалось, что этот господин – Доктор У-2 – американец индийского происхождения и до некоторой степени мой поклонник.
– Когда вы лежали в Раске, – сказал он, – у вас были урологические проблемы, включая инфекцию мочевыводящих путей.
Да, подтвердил я, довольно сильная инфекция мочеполовых путей, и я только сейчас перестал принимать антибиотики.
Он сказал, что, по его мнению, шарик на моей простате мог появиться вследствие этой инфекции.
– Она могла вызвать воспаление, – рассуждал он. – Думаю, вам слишком рано сделали МРТ. Нужно подождать несколько недель, а потом повторить исследование.
Так значит, рака у меня, возможно, нет? Предположительно не рак? Он ничего не утверждал: надо дождаться результатов, сказал он. Позже я поговорил со своим терапевтом, который был настроен более обнадеживающе.
– Раз ПСА такой низкий, то этот главный уролог, скорее всего, прав, это воспаление, вызванное инфекцией мочевыводящих путей.
В любом случае, продолжил он меня обнадеживать, даже если это рак, рак простаты поддается лечению, и мне не стоит беспокоиться, что мы потеряем время, пока ждем второго МРТ.
– Он распространяется очень медленно.
Так я остался в подвешенном состоянии.
Все продвигалось леденяще медленно. Спустя три недели у меня был очный прием у Доктора У-2 – и вот оно опять, подумал я, нагнитесь, раздвиньте ноги, лубрикант, резиновые перчатки, оох. Еще оох. И еще оох. И… все позади.
– Правда? Никакого шарика? Ничего?
– Ничего.
– Это же хорошо, правда? Раз нет шарика, нет и рака?
– Это хорошо.
– Значит это было воспаление, вызванное инфекцией мочевыводящих путей?
– Думаю, да.
– И теперь обо всем этом можно забыть?
– Что ж, – сказал Доктор У-2, опуская меня на землю, – нам нужно подождать еще несколько недель и снова сделать МРТ. Если там все будет чисто, возможно, не нужно будет брать биопсию иглой.
Биопсия иглой подразумевает, что мои задранные вверх ноги широко разведут и зафиксируют специальными подпорками. Иглу будут вводить через промежность. Вся процедура продлится около десяти минут. И будет крайне неприятной.
– Надеюсь, это не понадобится, – потухшим голосом сказал я.
Я почти никому не рассказывал об опасениях, связанных с простатой. Это пока что не рак, решил я, а слово на букву “Р” совершенно точно посеет панику в семье. Не нужно, чтобы они паниковали раньше, чем появится что‑то, из‑за чего стоит паниковать. Я поделился этим с Элизой. Но от остальных предпочел держать в секрете.
Второе МРТ провели в декабре, спустя пять недель после осмотра у Доктора У-2 и спустя два месяца после получения заключения предположительно рак. На этот раз исследование было чистым. По шкале от 1 до 5 я меня на этот раз оценили на единицу. Никаких шариков. У меня нет рака простаты. Вселенная не была настолько жестокой, хотя ей и понадобилось два долгих месяца, чтобы сообщить мне об этом. Тогда я все рассказал Самин. Она очень сердилась, что я не поделился с ней этим раньше.
Еще в октябре, через неделю после того, как мы переехали в Сохо, у Милана и Элизы, у обоих был положительный тест на ковид. Мой был отрицательным, но ни он, ни она не могли находиться со мною рядом. В течение недели я полагался на друзей, снабжавших меня едой и всем необходимым. Чередование хороших и плохих новостей продолжилось. На следующее утро после того, как Милан и Элиза получили положительные тесты, у меня был назначен прием у ухогорлоноса, который должен был проверить, как заживают глубокие раны у меня на шее. (Я думал о нем как о Докторе УГО, словно он был ожившим древним деревом из “Властелина колец”.)