Да, конечно.
И что ты можешь рассказать о людях, с которыми познакомился?
Они были сильными. У них была власть. Они понимали наш мир. Видели его таким, каков он есть.
Они были религиозны? Более религиозны, чем твоя мама и сестры?
Это были мужчины. У них было настоящее, мужское понимание веры. Они никому не давали скармливать себе их дерьмо. Они служили Всевышнему и сражались за Него.
Они открыли тебе глаза.
Они открыли мне сердце.
А потом ты вернулся домой, перебрался в подвал материнского дома и перестал разговаривать с мамой и сестрами. Чем ты там занимался?
Как вы уже сказали. Играл в компьютерные игры и смотрел Netflix. И слушал имама Ютуби.
И ты прожил так четыре года.
Я размышлял.
Размышлял о чем?
О том, как много у нас врагов. Вы и сами то же самое говорили. Четвертая часть человеческой расы – два миллиарда человек – это мы, а оставшиеся три четверти – не мы, которые испытывают ненависть к нам. Вы можете видеть это в Америке повсюду. Я видел это также и в Ливане. Враги вокруг нас, и нам следует учиться, как воевать с ними. Два миллиарда против шести миллиардов. Мы должны учиться побеждать в меньшинстве.
Я бы хотел развить ее, идею о врагах.
Разумеется. Потому что враг – это вы.
И идея врага оправдывает насилие в отношении таких людей.
Враг и есть насилие в человеческом облике. Насилие ходящее, говорящее и совершающее поступки. В определенном смысле враг – это не человек. Это дьявол. Как же следует поступать по отношению к подобным существам? Вы знаете ответ. Потому что вы сами такое существо.
Ты считаешь меня насилием, воплотившимся в облике человека. Тебе понадобилось четыре года, чтобы постичь это.
Вы не важны. Я много чего постиг. В конце концов я спросил себя: что лично я готов сделать с врагом? И только после этого я стал думать о людях вроде вас.
И что это за люди такие “вроде меня”?
Вас ненавидит два миллиарда человек. И это все, что необходимо знать про вас. Что вы чувствуете, каково это, когда вас так ненавидят? Вы должны ощущать себя червяком. Со всеми этими вашими умными разговорами вы сами знаете, что вы даже меньше, чем червяк. И мы должны раздавить вас своими каблуками. Вы тут разглагольствуете о поездках в разные страны, но в половину стран мира вам и ногой ступить не дадут, потому что вас там настолько ненавидят. Давайте, скажите об этом что‑нибудь, чего ж молчать.
Я многое знаю о том, что значит демонизировать, это правда. Я знаю, что можно создать такой образ человека, его второе “Я”, которое будет иметь очень мало общего с его исконным “Я”, но в которое поверят, потому что его будут тиражировать снова и снова, до тех пор пока оно не станет выглядеть настоящим, даже более настоящим, чем изначальное “Я”. Я считаю, что это второе “Я” было тем, о чем ты узнал, что сделал мишенью для своего чувства врага. Я отвечу на твой вопрос: я не есть это второе “Я”. Я – это я, и я повернулся спиной к ненависти и стал двигаться к любви.
Нет, это все фейк. То, что я знаю про вас, и есть настоящее. Все об этом знают.
У Ганса Христиана Андерсена есть история про тень, которая отделилась от человека и сделалась даже более реальной, чем сам человек. В конце сказки тень женится на принцессе, а настоящего человека казнят за то, что он – фейк.
Плевать я хотел на истории, я уже говорил вам это.
А что, если я расскажу тебе, что самое сердце книги, которую я написал – той, что ты ненавидишь, хотя прочитал всего две страницы, – это мусульманская семья из Восточного Лондона, они держат небольшой ресторанчик и описаны в книге с настоящей любовью? Что, если я скажу, что еще раньше я написал книгу, в которой поместил описанную с очевидной симпатией семью мусульман в сердце рассказа о достижении Индией и Пакистаном независимости? Что, если я скажу тебе, что, когда некоторые жители Нью-Йорка выступали против плана построить мечеть недалеко от мемориала жертвам 11 сентября, Граунд-Зеро, я отстаивал право мечети находиться там? Что, если расскажу, что нахожусь в последовательном противостоянии с нынешней индийской администрацией, противостою ее одноконфессиональной идеологии, главной жертвой которой становятся мусульмане? И что, если скажу тебе, что как‑то написал также книгу, в которой описана ситуация, в которой находятся мусульмане в Кашмире и молодой кашмирец, начавший свой джихад, и это сделано с симпатией? Да, к слову – я написал эту книгу, она называется “Клоун Шалимар”, я написал ее о тебе еще до того, как узнал тебя, и когда я писал ее, понял, что характер – это судьба; так вот, это именно то, до чего я пытаюсь достучаться в тебе, – то, что находится ниже всей этой болтовни Ютуби, то, что сделало для тебя возможным взяться за нож.
То, что вы мне говорите, неважно. Мы знаем, кто вы есть. И если вы считаете, что сможете переиграть нас, вы просто дурак.
Ну что же. В таком случае, я и есть такой дурак.
Молчание.
А что, если я скажу тебе, что причина, по которой я и люди вроде меня всегда выступают против смертной казни, состоит в том, что выносится очень много ошибочных приговоров и, если эти приговоры уже приведены в жизнь, дела этих ошибочно приговоренных людей уже не могут быть пересмотрены?
Не врите. Вы выступаете против смертной казни, потому что вас заслуженно к ней приговорили, а вы боитесь умирать.
Что если я скажу тебе, что есть писатели-мусульмане, которые считают мою книгу – ту самую книгу, которую ты возненавидел после того, как прочел две страницы, – прекрасной и правдивой? Что если скажу, что они восхищались ею, называли могущественным произведением искусства? Есть ли хоть малейший шанс, что ты рассмотришь возможность, что существуют и другие взгляды на то, что я делаю, на то, что я уже сделал? Что если ты позднее прочитаешь этих авторов и поймешь, что ошибался?
Это неважно. Я не особо‑то и читаю на самом деле. Не уверен, что про вас есть сюжеты на Netflix или компьютерные игры с вашим участием.
У тебя будет предостаточно времени для чтения. Не думаю, что там, где ты будешь находиться, есть Netflix или компьютерные игры.
Мне все равно.
Твоя любимая компьютерная игра – это Call of Duty, как я представляю, верно?
Это вы так себе представляете.
А что, если я скажу тебе, что мой младший сын – мой сын младше тебя меньше чем на два года, – продвинутый игрок в эту игру? Может быть, вы с ним даже играли друг против друга где‑то внутри этой геймерской вселенной? Что ты будешь чувствовать, если это так? Если вы, возможно, скрытые всеми вашими псевдонимами, дружили? Были приятелями-соперниками? Или даже играли за одну и ту же команду?
Я ничего не чувствую по этому поводу.
Писательница Джоди Пиколт в романе “Ангел для сестры” говорит: “Позвольте сказать вам: если вы встречаете одиночек, что бы они вам ни говорили, их отрешенность от мира не объясняется любовью к уединению. Все оттого, что они не раз пытались встроиться в жизнь и постоянно разочаровывались в людях”[16]. Я считаю, что это помогает. Вот я вижу тебя сейчас: тебе двадцать четыре, ты уже разочаровался в жизни, разочаровался в своей матери, своих сестрах, своем отце, в том, что у тебя нет боксерского таланта, в том, что у тебя вообще никаких талантов нет; ты разочарован мрачным будущим, перспектива которого открывается тебе, и ты отказываешься винить в этом самого себя. Но тебе очень нужно кого‑то во всем этом обвинить, ты очень хочешь кого‑то обвинить, и все эти невысказанные обвинения, они выплывают за пределы тебя, копятся вокруг, а потом что‑то – пост в Твиттере, видеосюжет, да что угодно – и все эти обвинения длиною в жизнь вдруг оказываются направленными на меня, нависают над моей головой, и ты начинаешь разрабатывать свой план.
Тишина.
Мне просто интересно. В своей ночной жизни ты много времени просуществовал в выдуманных вселенных. В этих вселенных, во вселенной Call of Duty, смерть присутствует повсюду, но это ненастоящая смерть. Ты убиваешь много, много людей, но при этом ты никого не убил. Вот ты идешь: бежать убить укрытие. Бежать убить спрятаться. Когда ты поехал в Чатокуа, не было ли это поворотом в игре? Ты думал, что совершишь убийство, в результате которого никто не умрет? Или, возможно, ты даже не был уверен, что сделаешь это, поскольку тогда придется пересечь границу, отделяющую игровой мир от нашего, и возможно, это для тебя слишком? Ты мог нести с собой игровой нож, но в этом мире он по‑настоящему режет. Наносит раны и убивает по‑настоящему. Я думаю, что ты до последнего не был уверен, что на самом деле собираешься это сделать, не был уверен до тех пор, пока я не вышел на сцену, а ты не встал со своего места и не побежал. И только тогда твои бегущие ноги перенесли тебя через точку невозврата, и возможности остановиться уже не было. Ты уже был прямо передо мной, и там был я, и я был: реальность. Настоящая, самая что ни на есть реальная реальность, она стоит на своих ногах прямо перед тобой и смотрит тебе прямо в глаза. Там был я, но все твои другие реальности там были тоже – твое одиночество, твой неуспех, твои разочарования, твоя потребность найти виноватого, твои четыре года религиозной пропаганды, твоя идея Врага. Я был всем этим вместе, и ты стал наносить мне удары ножом, и ты думал, что это страшно, тебе это нравилось, но в то же время ты испытывал страх. Тебе было до смерти страшно. Потому что тем, кто жил в придуманном мире, оказался ты сам, и в этот момент ты пожинал плоды того, что твои выдумки привели тебя в реальный мир, они привели тебя, так и скажем, к убийству и к тому, что твоя собственная жизнь оказалась разрушенной.
Тишина.
Разреши мне узнать у тебя, есть ли у тебя девушка?