крещенные пальцы.
А Мартин умирал. Он не хочет видеть друзей, сообщила Изабель. Один раз его навестил Джеймс Фентон, но на этом все. Они с Изабель переехали в свой дом на Палм-Бич, где тепло, где он может сидеть в саду и читать. Он сказал, что пишет рассказ. Он может закончить его, а может не успеть. К нему приехали его дети. Он почти не ест. Ангел очень близко.
Изабель рассказала, что из‑за опухоли ему трудно говорить по телефону, но он с удовольствием читает электронную почту, и я написал ему. “Посылаю, – написал я, – тебе дружескую волну”. Мартин никогда не был любителем рассылать электронные письма, так что я удивился, когда получил пространный ответ. Он был настолько хвалебным, что я не стану воспроизводить его здесь целиком, но вот что он сказал:
Когда мы не так давно впервые после того ужасного злодеяния встретились с тобой, я, должен признаться, ожидал, что ты будешь другим, в некотором роде ослабевшим. Ничего подобного: ты был и остался самим собою и совершенно цельным. Тогда я с восхищением подумал: ему это по силам.
Может, это и не так, но написано тепло. Я написал в ответ гораздо более длинное письмо. Я привожу его здесь целиком, поскольку – мне казалось это тогда и кажется до сих пор – это было мое прощание.
Мой дорогой Мартин!
В ответ на твое пространное письмо я попытаюсь сделать то же и также превышу разрешенный в Твиттере объем сообщения.
Прежде всего должен сказать, как тронули меня твои слова, их щедрость и доброта. Ни один писатель не мог бы и мечтать о лучшем словесном объятии.
Во-вторых, я хочу сказать о твоем творчестве – его характеризуют как мастерство, так и бесстрашие, – и говоря о мастерстве, я имею в виду не только мастерское владение словом, хотя ты, несомненно, всегда им обладал, но и изобретательность на уровне формы, фейерверк комического и твой интеллект, а под словом “бесстрашие” объединяю твою волю (увы, она тебе необходима) иметь дело исключительно с самым важным материалом своего времени, будь то политическая, нравственная, сексуальная или любая другая сфера.
Твои произведения изменили и зарядили энергией литературу на английском языке, они будут служить источником вдохновения и для тех, кто придет после нас. Ты подхватил эстафетную палочку, которую передали тебе Беллоу, Набоков и твой отец, и передашь ее… я не знаю, кому… кому‑то, кому достанет таланта и мудрости подхватить ее и продолжить бежать с ней дальше.
Так что – браво, браво, дорогой друг.
То, что ты сделал, будет жить очень долго.
С восхищением и любовью,
Салман
В те наполненные печалью последние дни я часто ловил себя на том, что вспоминаю времена, когда – это было более тридцати лет тому назад – Мартин организовывал покерные вечера. Главной особенностью этих вечеринок было то, что там никто не мог ничего узнать о жизни других игроков. Если беседа начинала уходить в личное либо политическое русло, кто‑нибудь тут же громко провозглашал: “Играйте в покер!”, тем самым, как и следует, возвращая наше внимание к важным вещам.
Я вспоминал также, что еще до того, как я перебрался в Нью-Йорк, до того, как Иэн Макьюэн и его жена Анна-Лена Макэфи купили особняк в Котсуолдсе, а Мартин и Изабель оказались в Бруклине, мы втроем – Мартин, Иэн и я – изредка ужинали вместе, обычно в ресторанчике “Летуаль” на Шарлотт-стрит в Лондоне, чтобы привести мир в порядок. Как‑то в воскресной газете опубликовали монтаж из фотографий нас троих под заголовком “Крестные отцы”, и мы сошлись на том, что, будучи главами криминальных семейств литературного Лондона, должны встречаться регулярно, дабы быть уверенными, что все идет хорошо и не возникло никаких ненужных войн и перестрелок.
Банальности прошлого – вот что человек оплакивает так же сильно, как и гораздо более важные вещи (вроде литературного таланта), когда он прощается с другом.
Одна из причин, почему фильм Альфреда Хичкока “Психо” такой страшный, состоит в том, что в нем умирают не те люди. Самая главная звезда фильма, Джанет Ли, умирает уже где‑то через полчаса после начала. Надежный, добродушный, готовый все взять на себя детектив Мартин Болсам едва появляется на экране, и мы тут же узнаем, что он также мертв. Это пугает. Именно так я и начал себя ощущать. Смерть заявлялась по неправильным адресам.
Все мы стареем. Это уже не будет случаться реже, верно? Анжела Картер, Брюс Чатвин, Реймонд Карвер, Кристофер Хитченс – все они, по‑моему, ушли слишком рано. И вот уже настал черед уйти всему поколению.
Мартин скончался во сне, мирно и не испытывая боли, ночью 19 марта 2023 года.
В резиденции четы Рушди – Гриффитс, несмотря ни на что, начиная с декабря барометр настроения неуклонно тянулся к отметке “ясно”. По телевизору показывали чемпионат мира по футболу, и я смотрел почти каждую игру. Аргентина, за которую играет Лионель Месси, стала чемпионом мира, что меня порадовало. Чем ближе к дому, тем лучше были новости. (Речь не об общих новостях, которые, как обычно, изобиловали дикими перестрелками и насилием, а также Трампом и его трампубликанцами.) Для Элизиного “Обещания” нашелся хороший британский издатель, его собирались опубликовать в начале июля, почти одновременно с выходом американского издания. Что касается меня, я с каждым днем чувствовал себя все сильнее. Позднее, 2 и 5 декабря, я прошел два последних медицинских испытания, и оба завершились успешно. Я получил абсолютно чистое рентгеновское исследование легких. Белковая диета сработала! Жидкость больше не возвращалась! Проверено. А спустя три дня магнитно-резонансная томография показала, что моя предстательная железа совершенно чиста! Мне не нужно бояться ни биопсии, ни рака (я так и не понял, что из этого пугало меня сильнее). Окончательно проверено. У меня не осталось медицинских проблем, требующих решения. Я выбрался из череды хождений по врачам и вернулся в ряды обычных граждан.
6 декабря Элиза праздновала свой день рождения. Пришли Суфала и Киран Десаи. Мы заказали еду из ближайшего ресторанчика. Нам было что отпраздновать.
К примеру: мне больше не нужно было переживать из‑за своего лишнего веса. Как мне сообщила вопящая кровать в Раске (а она могла еще и взвешивать меня), я потерял порядка 25 килограммов. Я прожил несколько месяцев сначала в больничных пижамах, а затем в тренировочных штанах и футболках, и вот теперь, получив возможность примерить дома собственную одежду, обнаружил, что все брюки, что у меня есть, в буквальном смысле с меня сваливаются. Я радовался потере веса (хотя был полностью согласен со всеми, что подобный план диеты не стоит рекомендовать) и приятно удивился некоторым побочным эффектам (моя астма в значительной степени уменьшилась, и я больше не храпел, что было облегчением для той, с кем я делю постель), однако ситуация, сложившаяся у меня с одеждой, была проблемой, даже при том, что качество проблем улучшалось. Спадающие штаны – это смешно. Нападения с ножом – нет.
Я впадал в некое подобие эйфории, заявлял, что чувствую себя хорошо, что все наши проблемы позади и что наше счастливое будущее должно начаться прямо сейчас. Одна из главных причин такой чрезмерной уверенности состояла в том, что я мог снова сидеть за своим столом и чувствовать, как во мне играет кровь. Три месяца я даже не мог думать о том, чтобы писать. Когда же я наконец взялся за перо и просмотрел пометки, начатые для романа, который, возможно, последует за “Городом Победы”, то ощутил, что они абсурдны. Этого я написать не смогу, сказал я себе. Как сильно бы я ни хотел сосредоточиться на вымысле, вылезало нечто безмерное и невымышленное, то, что произошло со мной, и я понял, что Эндрю Уайли был прав. Пока я не покончу с нападением, не смогу писать ни о чем другом. Я понял, что мне придется написать книгу, которую вы сейчас читаете, и только после этого я смогу переключиться на что‑нибудь другое. Написать об этом – это будет мой способ принять то, что случилось, взять на себя ответственность за это, сделать своим, отказаться далее исполнять роль жертвы. Я должен ответить насилию искусством.
Мне не нравится думать о создании книг как о лечении: создание книг – это создание книг, а лечение – это лечение, однако шанс, что если я расскажу эту историю так, как вижу ее я, то стану чувствовать себя гораздо лучше, был велик.
Существовали и долгосрочные связанные со здоровьем проблемы, решение которых требовало первоочередного внимания. Сил у меня было немного. Уже к началу вечера я обычно чувствовал, что день для меня завершен. У меня по‑прежнему периодически мутнело сознание, и это внушало беспокойство. Проблемы с давлением также не ушли, хотя странным образом изменились в противоположную сторону. Когда я лежал в больницах, моей проблемой было слишком низкое давление, которое еще сильнее падало, когда я вставал, отсюда возникла необходимость носить корсет. Однако теперь, когда я измерял давление, оно оказывалось пугающе высоким. Я отказался от ношения корсета – давление оставалось высоким и даже начало достигать опасных отметок. Уровень систолического давления указывал на то, что со мной может случиться удар.
И вот – момент озарения. Я не помню, кого, меня или Элизу, это озарение посетило, но подозреваю, что ее. Мы поняли, что один из лекарственных препаратов, что мне прописали в Раске, должен был вызывать повышение кровяного давления. Я продолжал принимать его, поскольку на момент выписки мне никто не сказал, когда мне перестать это делать. Я позвонил своему семейному врачу.
– Немедленно прекратите его принимать, – велел тот.
Я прекратил; и уже через неделю или около того как систолические, так и диастолические показатели давления вернулись в пределы нормы.
Новый случай ятрогенного расстройства. Еще один раз лекарство заставило меня болеть.
Элиза много работала за компьютером, она загружала весь материал, что мы сняли, приводила его в систему и отбирала наиболее показательные видеосюжеты. В конце концов она поинтересовалась у меня, готов ли я посмотреть это.