отором в наручниках сидит он. Он не очень‑то хочет беседовать со мной, но поскольку живет лишь в моем воображении, вынужден это делать. Он мрачен. Он не склонен к разговорам. Стоит ли неосмысленная жизнь того, чтобы быть прожитой, – вот что я спрошу у него.
За нами наблюдают полицейские, а может быть, через зеркало Гезелла, и агенты специальных служб. Эта сцена напоминает то, как показывают допросы в телесериале “Закон и порядок”. (Для справки: в моем доме просто обожают “Закон и порядок”, так что я прекрасно знаком с основами работы американских правоохранительных органов, как их изображают в сериалах. Реальность – совершенно другое, это очевидно. Воображаемая локация, в которой мы находимся, – неподходящее место для обсуждения подобных вещей.)
Как же мне обратиться к нему, властелину ножа? В своем сознании я хожу кругами, пытаюсь подступиться к нему, думаю, по какому пути может пойти наш разговор. Следует ли мне рассказать ему о Яго, разрушившем собственную жизнь вместе с жизнями Отелло и Дездемоны лишь потому, что его обошли по службе? Я хочу выяснить у А., что он чувствует по отношению к собственной загубленной жизни, однако не думаю, что Шекспир будет самым удачным началом разговора на эту тему. Я также размышляю о более загадочных эпизодах в литературе. О сцене в “Les Caves du Vatican”, “Подземельях Ватикана”, Андре Жида, где персонаж по имени Лафкадио выкидывает человека, с которым только что познакомился, из движущегося поезда, убивает его без всякой на то причины. Или об эпизоде у Фридриха Дюрренматта, когда в романе “Правосудие” герой совершает убийство на глазах у множества свидетелей, после чего настаивает на своей невиновности, желая ответить на вопрос, “как бы выглядела действительность, будь убийцей не я, а кто‑нибудь другой”[14]. Я довольно быстро отбросил эти мысли, хотя в них и было разумное зерно. Мы не станем беседовать о литературе.
Я не хочу быть излишне дружелюбным. Я не испытываю дружелюбия. Но не хочу быть и слишком недружелюбным тоже. Я хочу сделать так, чтобы он открылся, если у меня это получится. Поскольку наша реальная встреча маловероятна – и становится невозможной, – я должен представить, что сумел попасть к нему в голову. Я должен попытаться сотворить его, сделать реальным. Не знаю, получится ли.
Какая‑то часть меня хочет подбежать к нему и с силой ударить кулаком в шею.
Он не выразил не малейшего раскаяния. Мне не нужны извинения. Я хочу узнать, что он чувствует теперь, когда у него было время все обдумать. Думает ли он теперь иначе? Или он гордится собой? Сделал бы он это снова? Одна организация в Иране присудила ему награду. Надеется ли он отбыть заключение, а потом поехать в Иран и получить ее? Из его социальных сетей ясно, что он испытывает преклонение перед несколькими исламскими радикалами. Кто он в своих собственных глазах – герой или просто молодой человек из Нью-Джерси, который сделал то, что, как он считал, должен был сделать?
Считает ли он себя американцем?
Я прочищаю горло и приступаю.
Беседа первая
Мы можем начать со слова “неискренний”?
Почему?
Ты так описал меня в интервью “Нью-Йорк пост”. Ты сказал, что считаешь меня неискренним человеком.
Окей. И что? Вы неискренний.
Ты смотрел фильм “Принцесса-невеста”?
Нет. Да. Не знаю. Какая разница? Почему вы спрашиваете меня о кино?
Там есть один герой, Виццини, которому очень нравится слово “непостижимый”. Он произносит его несколько раз на протяжении фильма. В конце концов другой герой, Иниго Монтойя, говорит ему: “Ты постоянно используешь это слово. Но по‑моему, оно означает не то, что ты думаешь”. Так вот, значит: могу ли я спросить тебя о слове “неискренний”?
Я понял. Вы решили продемонстрировать мне свое превосходство.
Я прошу тебя объяснить, как ты понимаешь это слово.
Это значит, что вы прикидываетесь, что говорите правду, хотя на самом деле врете.
Да, именно так.
Ну так и отвалите, господин остряк-самоучка.
У меня есть еще вопрос. Давай предположим, что ты прав. Давай предположим, что я действительно притворяюсь, что говорю правду, а сам обманываю людей.
Именно этим вы и занимаетесь. Все об этом знают.
И этого, по‑твоему, достаточно, чтобы убить человека? Как много людей ты встречал в своей жизни, которые были, по твоему мнению, неискренними?
В Америке многие прикидываются честными, но на самом деле носят маски и лгут.
И это причина, по которой их всех можно убить?
Молчание.
Ты когда‑нибудь думал о том, чтобы убить кого‑то другого?
Нет.
И это при том, что ты считаешь, что в Америке много неискренних людей. Ты уверен, что никогда прежде не думал кого‑то убить?
С чего бы мне вам об этом рассказывать?
Например, собственную мать. Ты говорил, что твоя мать не научила тебя как должно тому, что такое религия. Теперь она от тебя отреклась. Разве твоя мама не неискренняя? Она прикидывалась честной, а на самом деле скрывала правду?
Молчание.
Ладно. Давай оставим “неискреннего” и рассмотрим другое слово – “все”.
Какая глупость. Это обыкновенное слово.
Верно. Это обыкновенное слово, которое ты использовал, когда делал допущения обо мне. Ты сказал, что я нечестен и “все об этом знают”.
Подтверждаю. Все об этом знают.
Ты можешь сказать мне, кто они, эти “все”?
Вы задаете вопросы, на которые знаете ответы.
Прошу меня за это простить.
“Все” означает “все хорошие люди”. Люди, которые распознают дьявола, когда он приходит, чтобы обмануть их. Люди, которые отличают хорошее от плохого.
То есть ты считаешь, что я не просто неискренен, я еще и дьявол. Именно поэтому убить меня – значит совершить хорошее?
Вы всего лишь мелкий бес, не льстите себе. Но даже мелкий бес все равно есть дьявол.
А дьяволов следует уничтожать?
Да.
Ты считаешь так уже долгое время? Или это новые для тебя мысли?
Мы жили неправильно в своем доме. Моя мать, мои сестры. И я. Я ничего не понимал. Я пребывал в спячке. Теперь я пробудился.
Что тебя пробудило?
Всевышний пробудил меня.
Как же Он это сделал? К тебе пришло откровение?
Я не пророк. Время пророков осталось в прошлом. Откровения Всевышнего, адресованные Человеку, исчерпаны. Мне не являлся ангел, я учился. Получал знания.
Из книг? От людей?
От имама Ютуби.
Кто это?
Его можно найти на Ютуб-каналах. У него много лиц и много голосов. Но все они говорят правду.
Скажи мне эту правду.
Правда в том, что у правды много врагов. Тем, кому она известна, известна также цена правды, так что очень многие хотят ее обесценить. Много людей старается преследовать тех, кто знает правду. Так что правду необходимо защищать.
Любыми возможными способами?
Да. Так учил нас эль-Хадж Малик эш-Шабазз.
Малкольм Икс. Ты его последователь?
Я последователь Всевышнего.
А тебе известно, что Малкольм заимствовал эту фразу у Франца Фанона?
Не знаю я никакого Фанона.
Был такой чернокожий мыслитель на Мартинике. Он потом в Алжир переехал.
Плевать на него.
Знаешь ли, я ведь тоже изучал основы твоей веры. В университете в Британии.
Вы так ничему и не научились.
Почему ты так говоришь?
Ваши учителя, придерживались ли они веры? Это были имамы, обученные согласно закону?
Один был марксистом из Франции, другой, англичанин, не был религиозен.
Вот видите? Они ничему не могли научить вас, так что вы так ничему и не научились.
Мы можем сменить тему? Давай поговорим о твоем членстве в спортивном клубе.
У вас дурное сознание. Ум словно бабочка. Вы не способны сосредоточиться на вещах, которые важны по‑настоящему. Это американское сознание.
Но я родом из Индии. Из секулярной семьи индийских мусульман. У меня было индийское сознание, потом британское сознание, а теперь, наверное, ты прав, еще и американское сознание.
“Секулярный” – синоним к слову “лживый”. Это болезнь.
А ты в этом уверен? Потому что, к примеру, моя мама была очень правдивым человеком.
Ей наверняка было стыдно иметь такого сына, как вы. У вас мусульманское имя. Почему вы продолжаете носить это имя? Носить его значит лгать. Вашей матери должно было быть стыдно за то, что она выносила вас в своей утробе. Вашей семье должно быть стыдно признаваться, что в ваших жилах течет их кровь.
Когда моя мама умерла в Пакистане, одна газета написала, что людям, пришедшим на ее похороны, должно быть стыдно.
Вот видите. А я о чем говорил?
Так мы можем вернуться к членству в спортивном клубе?
Почему вас так заботит этот вопрос?
Это же был боксерский фитнес-клуб штата, верно? В Северном Бергене, штат Нью-Джерси? Ты подписался на премиум-членство и взял двадцать семь занятий по боксу. Снова число двадцать семь. Двадцать семь занятий, двадцатисемисекундное нападение. Было бы еще лучше, если бы тебе было двадцать семь лет. Как бы то ни было. Ты же спокойный человек. Ты ни с кем особо не разговаривал в спортзале. Твоя мама рассказывала, что ты был тихим мальчиком. Однако ты подал голос в ночь перед тем, как сесть в автобус в Чатокуа. Ты написал по электронной почте в спортзал и аннулировал свое членство.
И что с того?
Вот о чем я хочу тебя спросить: ты точно знал, что уже больше не вернешься к своей прежней жизни? Никаких больше занятий по боксу в твоем спортивном клубе, никаких больше видео с имамом Ютуби. Ты вел ночную жизнь, так рассказала твоя мама, сидел взаперти у себя в подвале и сам готовил для себя еду. Но когда ты аннулировал членство в спортклубе, ты точно знал, что той жизни пришел конец. Ты решил разрушить свою собственную жизнь вместе с моей. Возможно, ты предполагал, что окажешься взаперти, и уже не по своей воле. И не в своем подвале. В кое‑каком другом месте.