м даже играли друг против друга где‑то внутри этой геймерской вселенной? Что ты будешь чувствовать, если это так? Если вы, возможно, скрытые всеми вашими псевдонимами, дружили? Были приятелями-соперниками? Или даже играли за одну и ту же команду?
Я ничего не чувствую по этому поводу.
Писательница Джоди Пиколт в романе “Ангел для сестры” говорит: “Позвольте сказать вам: если вы встречаете одиночек, что бы они вам ни говорили, их отрешенность от мира не объясняется любовью к уединению. Все оттого, что они не раз пытались встроиться в жизнь и постоянно разочаровывались в людях”[16]. Я считаю, что это помогает. Вот я вижу тебя сейчас: тебе двадцать четыре, ты уже разочаровался в жизни, разочаровался в своей матери, своих сестрах, своем отце, в том, что у тебя нет боксерского таланта, в том, что у тебя вообще никаких талантов нет; ты разочарован мрачным будущим, перспектива которого открывается тебе, и ты отказываешься винить в этом самого себя. Но тебе очень нужно кого‑то во всем этом обвинить, ты очень хочешь кого‑то обвинить, и все эти невысказанные обвинения, они выплывают за пределы тебя, копятся вокруг, а потом что‑то – пост в Твиттере, видеосюжет, да что угодно – и все эти обвинения длиною в жизнь вдруг оказываются направленными на меня, нависают над моей головой, и ты начинаешь разрабатывать свой план.
Тишина.
Мне просто интересно. В своей ночной жизни ты много времени просуществовал в выдуманных вселенных. В этих вселенных, во вселенной Call of Duty, смерть присутствует повсюду, но это ненастоящая смерть. Ты убиваешь много, много людей, но при этом ты никого не убил. Вот ты идешь: бежать убить укрытие. Бежать убить спрятаться. Когда ты поехал в Чатокуа, не было ли это поворотом в игре? Ты думал, что совершишь убийство, в результате которого никто не умрет? Или, возможно, ты даже не был уверен, что сделаешь это, поскольку тогда придется пересечь границу, отделяющую игровой мир от нашего, и возможно, это для тебя слишком? Ты мог нести с собой игровой нож, но в этом мире он по‑настоящему режет. Наносит раны и убивает по‑настоящему. Я думаю, что ты до последнего не был уверен, что на самом деле собираешься это сделать, не был уверен до тех пор, пока я не вышел на сцену, а ты не встал со своего места и не побежал. И только тогда твои бегущие ноги перенесли тебя через точку невозврата, и возможности остановиться уже не было. Ты уже был прямо передо мной, и там был я, и я был: реальность. Настоящая, самая что ни на есть реальная реальность, она стоит на своих ногах прямо перед тобой и смотрит тебе прямо в глаза. Там был я, но все твои другие реальности там были тоже – твое одиночество, твой неуспех, твои разочарования, твоя потребность найти виноватого, твои четыре года религиозной пропаганды, твоя идея Врага. Я был всем этим вместе, и ты стал наносить мне удары ножом, и ты думал, что это страшно, тебе это нравилось, но в то же время ты испытывал страх. Тебе было до смерти страшно. Потому что тем, кто жил в придуманном мире, оказался ты сам, и в этот момент ты пожинал плоды того, что твои выдумки привели тебя в реальный мир, они привели тебя, так и скажем, к убийству и к тому, что твоя собственная жизнь оказалась разрушенной.
Тишина.
Беседа третья
Разреши мне узнать у тебя, есть ли у тебя девушка?
Что это еще за вопрос?
Обыкновенный вопрос, который обычно задают обыкновенным молодым мужчинам. Ты когда‑нибудь был влюблен?
Я люблю Всевышнего.
Да, но я говорю о людях. Я помню, ты мне рассказывал о своих небесных гуриях. Но Небеса пока что еще очень далеко. Никаких гурий в ближайшее время. Есть у тебя кто‑то здесь?
Это не ваше дело.
Буду считать, что ты так ответил “нет”. Может, есть близкий друг? Помню, ты рассказывал, что в Ливане настоящие мужчины вызвали у тебя восхищение. Как в Джерси насчет настоящих мужчин?
Не говорите мерзостей.
Я понял – это снова “нет”. Просто хочу удостовериться: этого не было никогда? Ни единого человека за всю твою жизнь? Это заставляет меня испытывать неожиданные эмоции.
Что еще за эмоции?
Жалость.
Вы испытываете жалость ко мне? Нет-нет-нет. Это я. Это я испытываю жалость к вам. А еще вы лезете не в свое дело, бесцеремонно и грубо.
Я расскажу тебе, что бесцеремонно и грубо. Двадцатисемисекундное нападение с ножом. Вот это бесцеремонно и грубо. И в моем понимании это дает мне право задавать тебе личные вопросы. В чем состоит разница между девственником и тем, кому никто не дает?
Отвалите.
Тот, кому не дают, злится из‑за того, что остается девственником. А ты злой парень. Шесть миллиардов врагов, ноль друзей, даже меньше ноля любовников. Ты в ярости. Так много неудовлетворенности. Мне просто интересно, кого именно ты пытался убить на самом деле. Какую‑нибудь девицу, что тебя отшила? Какого‑нибудь парня из спортзала или с израильской границы? А может, свою маму? Так считает одна моя подруга, а она намного умнее, чем я. Был ли я твоей прокси-жертвой? Чье лицо ты видел перед собой, когда наносил мне удары ножом?
Этот разговор окончен.
Нет, не окончен. Важная особенность всего этого – это то, что оно происходит в моей голове, так что разговор не окончен, пока моя голова так не решит. Тебе даже не надо думать о том, что сказать. Я сам вложу в твой рот слова.
Тогда такие слова не будут иметь смысла.
Я думаю о некоторых других убийцах, вдохновлявшихся религией: о мужчинах в угнанных самолетах 11 сентября 2001 года, о мужчинах в Мумбаи, которые совершили смертоносное нападение на гостиницы “Тадж-палас” и “Оберой”, на иудейский центр “Шабад”, на всеми любимое кафе “Леопольд” 26 ноября 2008 года. Не помню, чтобы какая‑нибудь жена или любовница афишировала свою связь с кем‑то из них, не помню ни одной объятой ужасом спутницы жизни, что осуждала бы их либо оплакивала. Может статься, для любящего человека будет сложнее совершить такие хладнокровные нападения. Может статься, что для таких людей одиночество – изначально необходимое условие, делающее желанным свершение подобных деяний. И может статься, ты, дорогой А., тоже входишь в эту группу убийц-одиночек?
Если это то, во что вы для себя решили верить, верьте в это. И все же: моя жизнь на эмоциональном уровне не имеет ничего общего с тем, что я выбираю.
А теперь давай поговорим об Америке.
Зачем?
Просто хочу проверить, удастся ли мне обнаружить под маской исламистского радикала мальчика из Джерси. Тебе нравится Спрингстин? Ты следишь за футболом? Болеешь за “Джетс” или за “Джайентс”? Баскетбол? Ты отписался от них в соцсетях, когда они переехали в Бруклин? Что насчет Бон Джови? Куин Латифы? Мерил Стрип? Хотя я, пожалуй, сниму вопрос про Мерил Стрип. Не думаю, что она – твой типаж.
Я не буду вам отвечать.
Тогда давай поднимемся до национального уровня. Американа, идея Америки. Ты не считаешь, что убийство – это особый вид спорта по‑американски? Американцы убивают друг друга в больших количествах на ежедневной основе. Мы убиваем всех на свете – детей, взрослых, евреев, сам продолжи список. Мы убиваем в торговых центрах, в больницах, в религиозных святилищах. Я говорю “мы”, потому что я тоже гражданин Америки. Ты здесь родился, а я нет, так что ты можешь возразить мне, что я не настолько американец, насколько ты. Конечно же я никогда не задумывался о том, чтобы убить кого‑то, тем более не разрабатывал подобный план. А вот ты разработал план. И все же тебе не удалось успешно претворить его в жизнь. И это – то, что присутствует в тебе, – не особенно‑то американское, именно так я сейчас думаю. А что думаешь ты?
Я думаю, как много в вас дерьма.
Позволь мне задать тебе серьезный вопрос. Как ты считаешь, какова ценность отдельно взятой человеческой жизни?
В каком смысле “ценность”?
Я имею в виду не денежную стоимость. Не спрашиваю тебя, во сколько бы ты оценил каждый нанесенный тобою удар. Мой вопрос в большей степени касается морали. Жизнь: она, по‑твоему, дорого стоит или дешево?
Зависит от того, чья это жизнь.
И кто же определяет ее ценность?
Любой, у кого есть власть над кем‑либо еще. Если вы не обладаете властью, ваша жизнь ни хрена не стоит.
Это означает, что – с ножом в руках – ты обладал властью и ты определил, насколько ценной является моя жизнь.
Можно и так сказать.
Однако теперь ты находишься в тюрьме, а я задаю тебе вопросы. Удивительно, правда?
Да. Меня это удивляет.
Как ты определишь, насколько ценна твоя собственная жизнь? Мне это любопытно. Я все ждал удобного случая, чтобы спросить тебя про Сократа, который говорил, что неосмысленная жизнь не стоит того, чтобы быть прожитой. Из этого следует, что только осмысленная жизнь стоит того, чтобы быть прожитой. Вот мой вопрос: осмыслил ли ты собственную жизнь? Заглядываешь ли ты каждый день внутрь себя, пытаешься ли понять, что ты думаешь по поводу того, что сделал?
Для меня это звучит так тщеславно. Звучит, что твой гребаный нарциссизм. “Ой, жизнь, дай‑ка мне заглянуть внутрь, ведь это же все касается меня. Я есмь то, что важно”.
А ты – не есть то, что важно?
Я все это время пытаюсь донести до вас эту мысль. Я не важен. А вы – то-что-еще-более-неважно. Единственное, что важно – служить Всевышнему. Если вы являетесь его слугой, вот это важно. Послушайте: в школах делают опыт с мелкими железяками и магнитом. Когда ты подносишь магнит, все железяки выстраиваются в одну линию. Все оказываются направлены в одном направлении. Вот об этом я вам и говорю. Этот магнит – Всевышний. И если ты сделан из железа, будешь направлен в правильном направлении. А железо – это вера.