ому‑то в гости, охрана ждала снаружи. Я не просто ощущал себя в безопасности. Я чувствовал, что меня ценят.
Те десять проведенных в Лондоне дней были насыщены эмоциями для всех. Милан навестил меня и сказал:
– Ты выглядишь гораздо лучше, чем при нашей последней встрече.
Да, не соглашался я, но это было пять месяцев назад, и после этого ты все время видел меня во время звонков по фейстайму.
– Это не одно и то же, – ответил он.
Самин чувствовала то же самое. В последний раз мы были с ней вместе семь месяцев назад, в травматологическом отделении больницы в Эри, когда я был совсем слаб и плох. Для нее тоже видеть меня во плоти было “настоящим”, тем, чего не могут передать цифровые изображения. И огромной радостью было увидеться с моей маленькой внучкой Роуз и со старыми друзьями. А еще было приятно видеть, что “Город Победы” представлен везде и повсюду, и услышать лестные отзывы о нем от друзей.
Элиза получила экземпляр последней британской верстки своего романа. На последней странице, где пишут благодарности, я обнаружил следующие слова:
Салман, пусть наша любовь покажет этому невозможному миру, что невозможного нет. Я люблю тебя всем сердцем, люблю каждой историей, которая когда‑то жила во мне и которая еще появится из меня на свет. Салман, ты – моя радость, мой дом, моя мечта и мое чудо – Навсегда.
Это было самое прекрасное признание в любви, которое я когда‑либо читал, а тем более получал.
К тому моменту, когда мы вернулись в Нью-Йорк, я думал, что довольно четко понимаю, на чем мне следует сосредоточиться в жизни, данной мне как второй шанс: на любви и на работе.
После долгого молчания я вновь активировал свой аккаунт в Твиттере, чтобы способствовать продвижению “Города Победы”, делиться отзывами и тому подобным. Однако Твиттер – отравленный колодец, стоит лишь опустить в него ведро, и вычерпаешь положенную тебе долю грязи. Столкнувшись с мнением оксфордского профессора, считавшего, что люди, защищавшие меня, одержимы “неолиберальной идеей свободы слова”, я мог просто пожать плечами. Но звучали и различные высказывания со стороны мусульман, радовавшихся тому, что со мной случилось: они надеялись, что я потеряю и второй глаз, и сравнивали меня – теперь одноглазого – с Даджалем, одноглазым “лжемессией” исламской демонологической традиции, который сначала будет притворяться пророком, а после заявит, что он и есть Бог. И вот я “разоблачен”, меня проинформировали, что Даджаль – это я. А еще я выглядел покореженным, был ужасен, словно монстр, и далее в том же духе. Не было необходимости впускать весь этот мусор себе в голову. Он не имеет ничего общего ни с любовью, ни с работой. С радостью и без тени сожаления я удалил Твиттер со своего телефона.
Я продолжал размышлять о конфликте историй, который так долго определял мою публичную жизнь – в одной обо мне говорится с уважением, в другой же – с отвращением, – и начал понимать, что этот конфликт следует рассматривать как часть глобальной войны историй, от которой страдаем мы все. 13 мая 2022 года американский ПЕН-клуб инициировал в ООН уникальную международную писательскую конференцию, на которой писатели собрались, чтобы обсудить, какой наилучший ответ они могут дать мировому кризису[17]. – в частности, войне на Украине, но не только ей. Меня попросили коротко выступить на этом собрании. Вот что я сказал тогда:
Мы принимаем участие в мировой войне историй – войне, которую ведут между собой несовместимые версии реальности – и нам нужно учиться тому, как следует вести в ней бой.
В России поднялся тиран, он жестоко захватывает Украину, народ которой, во главе с сатириком, сделавшимся героем, оказывает ему героическое сопротивление и одновременно пишет легенду о свободе. Тиран же, чтобы оправдать свою агрессию, создает лживые истории – о том, что украинцы – нацисты, о том, что России угрожают западные заговорщики. Он стремится промыть мозги своему народу при помощи этой лжи.
В то же самое время Америка откатывается назад, в Средние века, поскольку превосходство белых распространяется не только на тела черных, но и на тела женщин. Лживые истории, уходящие корнями в древнюю религиозность и идеи фанатиков, живших несколько сотен лет назад, используют, чтобы оправдать это, и они находят благодарную публику и последователей.
В Индии религиозная нетерпимость и политический авторитаризм идут рука об руку, и по мере того, как умирает демократия, возрастает насилие. И снова – игра ведется посредством лживых рассказов из индийской истории, рассказов, дарующих привилегию большинству и притесняющих меньшинства; и эти истории, надо сказать, пользуются популярностью, точно так же, как вызывает доверие ложь российского тирана.
Такова, на данный момент, отвратительная ежедневная рутина мира. Как же нам следует отвечать ей? Как уже было сказано, это мои собственные слова: настоящее принадлежит людям, облеченным властью, однако будущее принадлежит писателям, ведь по нашим книгам – по крайней мере по лучшим из них, тем, что перейдут в это будущее, – будут судить о происходящих в нашем настоящем злодеяниях. Но как же мы можем думать о будущем, когда настоящее вопит, привлекая к себе наше внимание, и что – если мы отвлечемся от будущих поколений и сосредоточим свое внимание на ужасном настоящем моменте, – что полезное и действенное можем мы совершить? Стихотворением не остановить пулю. Романом не обезвредить бомбу. Не все наши сатирики – герои.
Но мы не находимся в беспомощном положении. Даже после того, как Орфея растерзали, разорвали на куски, его отсеченная голова плыла по реке Гебр и продолжала петь, напоминая нам о том, что песня сильнее смерти. Мы можем петь правду и обличать лжецов, мы можем проявлять солидарность со своими товарищами, находящимися на фронтах, и помочь их голосам звучать сильнее, присоединив к ним свои.
И в первую очередь мы должны осознать, что истории всегда в центре происходящего, и лживые нарративы угнетателей оказываются привлекательными для многих. Поэтому нам следует работать над тем, чтобы глушить лживые нарративы, принадлежащие тиранам, популистам и дуракам, и рассказывать истории лучше, чем это делают они, рассказывать такие истории, в которых людям захочется жить.
Сражения разворачиваются не только на полях сражений. Истории, в которых мы живем, – спорные территории. Быть может, нам следует уподобиться джойсовскому Стивену Дедалу, который стремился выковать в кузнице своей души отсутствующую изначально совесть своей расы. Мы можем уподобиться Орфею и петь, глядя ужасу в лицо, и не прекращать свою песню, пока течение не изменится и не наступят лучшие дни.
Перечитывая этот текст почти через одиннадцать месяцев – те одиннадцать месяцев, на протяжении которых моя собственная жизнь изменилась из‑за насилия, порожденного лживыми историями, – я понял, что жизнь, данная мне как второй шанс, не может состоять исключительно из личных радостей. Любовь – она превыше всего, и работа конечно же, но идет война, которую нужно вести сразу на нескольких фронтах: против ревизионизма фанатиков, вознамерившихся переписать историю, что в Нью-Дели, что во Флориде; против сил, цинично стремящихся вычеркнуть из истории Америки два ее изначальных греха – рабовладение, а также угнетение и геноцид коренного населения континента; против фантазий об идеализированном прошлом (когда именно Америка была “великой” в том смысле, в котором ее хотят возродить люди в красных кепках?); против направленной против себя же самой лжи, из‑за которой Британия оказалась вырванной из Европы. Я не смогу сидеть в сторонке, пока гремят эти битвы. И в эту борьбу, в нее тоже, я буду вынужден оставаться включенным.
Однако оставался один спор, в котором мне было неинтересно участвовать далее. Спор, разбивший мою жизнь на куски. Спор о Боге.
Сейчас я изложу здесь, единственный и последний раз, свой взгляд на религию – на любую религию, на все религии, – после чего, как я считаю, с этим будет покончено. Я не верю в “подтверждение того, чего мы не видим”.[18] Я не религиозный человек. И происхожу из семьи в основном нерелигиозных людей. (Моя младшая сестра Набила, умершая слишком рано, была исключением. Она веровала искренне.) У меня никогда не было потребности в религиозной вере, чтобы она помогала мне понимать этот мир и взаимодействовать с ним. Однако я осознаю, что для многих людей религия служит нравственным якорем и оказывается жизненно необходимой. Мое личное мнение таково: личные верования любого человека касаются исключительно его самого, а никак не других людей. У меня не возникает сложностей с религией, когда она находится на своем месте, в личном пространстве, и не стремится навязывать свои ценности другим людям. Но когда религия оказывается политизированной, даже милитаризированной, тогда она становится общим делом, поскольку способна причинять вред.
Я всегда помню про то, что в эпоху Просвещения во Франции врагом в борьбе за свободу выступало не столько Государство, сколько Церковь. Католическая Церковь с полным арсеналом своего оружия – обвинениями в святотатстве, анафемой, отлучением от церкви, а также с настоящими орудиями пыток в руках Инквизиции – занималась тем, чтобы заключить человеческую мысль в жесткие рамки своих постулатов: Только так и никак иначе. А делом писателей и философов Просвещения стало оспаривать ее авторитет и нарушать установленные ею запреты. В этой борьбе были взращены идеи, привезенные Томасом Пейном в Америку и положенные в основу книг “Здравый смысл” и “Американский кризис”, вдохновивших движение за независимость, отцов-основателей США, а также формирование современной концепции прав человека.
В Индии, где, после омывших весь субконтинент кровью жестоких стычек периода Раздела, происходивших одновременно с получением независимости от британского правления и созданием двух государств, Индии и Пакистана – мусульмане совершали кровавые нападения на индуистов, индуисты на мусульман, и от одного до двух миллионов человек было убито, – другая группа отцов-основателей, Махатма Ганди и Джавахарлал Неру, пришла к выводу, что единственный способ сделать так, чтобы в Индии воцарился мир, – исключить религию из публичной сферы. И потому новая Конституция Индии была полностью секулярной – и словом, и буквой – и оставалась таковой вплоть до настоящего момента, пока нынешняя администрация не вознамерилась подорвать эти устои, дискредитировать этих основателей и создать исключительно религиозное мажоритарное индуистское государство.