Когда верующие считают, что то, во что они верят, нужно силой навязывать тем, кто в это не верит, либо когда они убеждены, что неверующим следует воздержаться от декларации (как в прямой, так и в юмористической форме) своего неверия, – вот тогда возникают проблемы. Воинственная христианизация в США привела к решению по делу Роу против Уэйда и последующей борьбе против абортов и права женщин делать выбор. Как я уже говорил выше, радикальный индуизм воинственного толка, исповедуемый нынешними лидерами в Индии, привел ко многим межконфессиональным трениям и даже вспышкам насилия. А воинственная исламизация, имеющая место по всему миру, привела непосредственно к террористическим режимам, возглавляемым талибами и аятоллами, к удушению общества в Саудовской Аравии, к нападению с ножом на Нагиба Махфуза, к покушениям на свободу мысли и притеснению женщин во многих исламских государствах и, переходя на личный уровень, к нападению на меня.
Многие люди, придерживающиеся как либеральных, так и консервативных взглядов, чувствуют себя неловко, когда их просят выступить с критикой религии. Однако если мы научимся просто отделять личные религиозные верования от политизированной идеологии, будет гораздо проще видеть вещи такими, каковы они есть, и высказывать свои мысли, не боясь оскорбить чьи‑то чувства. В своей частной жизни ты можешь верить, во что ты хочешь. Однако в исполненном всеми трудностями жизни мире политики и публичности ни одну идею нельзя окружать забором и оберегать от критики.
Все религии связаны с космогоническими историями, повествующими о том, что мир был сотворен одним или несколькими сверхъестественными существами. Это подводит меня к моей собственной космогонической истории, общей для всех религий. Я представляю себе, что очень давно, еще до того, как наши давние предки начали обретать хоть какое‑то научное понимание устройства Вселенной, когда они думали, что живут под тарелкой и небесный свет проникает к ним через отверстия в этой тарелке, они научились при помощи аллегорий отвечать на главные экзистенциальные вопросы – откуда здесь взялись мы? откуда взялось это здесь? – и появилось представление о живущих на небесах богах или боге, об Отце-Творце либо о пантеоне ему подобных. А затем, когда наши предки захотели привести в систему представления о том, что хорошо, а что плохо, каково правильное, а каково неправильное поведение, когда они задали следующий главный вопрос: Раз уж мы здесь, как же нам следует жить, в этот момент боги на небесах, боги из Вальхаллы, боги на Кайласе сделались также и моральными судиями (даже несмотря на то, что в пантеистических религиях огромные легионы божеств включали себя и тех, что на самом деле не вели себя хорошо и кого никак нельзя считать блестящими моральными ориентирами). Я долгое время представлял себе такое гипотетическое прошлое как детство человечества, думал, что тем нашим дальним родственникам боги нужны были так же, как детям нужны родители, которые могут объяснить детям, откуда те появились на свет и определить правила и границы, внутри которых им расти. Но наступает время, когда мы становимся взрослыми – либо должны бы были ими стать, ибо для многих людей этот момент так и не наступает. Позволю себе процитировать Первое послание Коринфянам Святого Павла, глава 13, стих 11: “Когда я был младенцем, то по‑младенчески говорил, по‑младенчески мыслил, по‑младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое”. И в этот период нам больше становятся не нужны авторитет(ы) и родительские фигуры, не нужны Творец или Творцы, чтобы объяснить устройство Вселенной и то, как мы сами превратились в тех, кто мы есть. И нам – либо, лучше скажу скромнее, мне – не нужны заповеди, попы и богочеловеки любого рода для того, чтобы обрести собственную мораль. Мы сотворили Бога, чтобы он служил воплощением наших собственных нравственных инстинктов.
Мне нечего к этому добавить, я сказал все. И хотя на меня всегда оказывали большое влияние мусульманская мысль и искусство (к примеру, цикл иллюстраций к “Хамзанаме”, сделанный в эпоху правления могольского императора Акбара; “Мантик ут-Тайр”, или “Беседа птиц”, мистическая эпическая поэма Фарид ад-Дина Аттара, своеобразный исламский аналог “Путешествия пилигрима в небесную страну”, и либеральная философия испано-арабского мыслителя, последователя аристотелевской школы Аверроэса, также известного как ибн Рушд, в честь которого наш отец дал имя нашей семье), я начинаю приходить к пониманию, что в определенном смысле я был подвержен христианскому влиянию в значительно большей степени, чем сам считал. Дело в том, что я люблю музыку. Множество христианских гимнов навсегда застряли в моей голове, и даже сегодня я могу исполнить “O Come, All Ye Faithful” (“O, придите, все верующие!”) либо “Adeste fideles” (“Придите, верующие!”) на латыни. Я с радостью вспоминаю время, которое вся моя школа-интернат в городе Рагби посвящала исполнению “Мессии” Генделя в построенной Уильямом Баттерфилдом из красного кирпича неоготической школьной капелле, где я охотно пел вместе со всеми “Аллилуйя”. Я не могу забыть, как прекрасно звучали голоса хора Королевского колледжа, он пел в кембриджской капелле, которую я всегда считал самым красивым во всей Англии зданием, и мелодии разносились по окутанным туманом лужайкам и дворам моего университета. И кроме того, что я только что процитировал Первое послание Коринфянам апостола Павла, я сейчас осознал, что цитировал его и раньше, не ссылаясь на оригинал, в этой самой книге, когда говорил о видении как бы сквозь тусклое стекло (что, на самом деле, является цитатой из Первого послания Коринфянам, глава 13, стих 12). Действительно, отрывки из библии короля Якова, официальной британской Библии, нередко срываются с моего языка. С тех пор как я прочитал комический шедевр П. Г. Вудхауса о Дживсе и Берти “Радость поутру”, я с нежностью вспоминаю Псалом 30 (“вечером водворяется плач, а наутро радость”)[19]. А что делать с Леонардо да Винчи, и с Микеланджело, и со всеми другими? Пару лет назад мы с Элизой были в Сикстинской капелле, рассматривали потолочные фрески, в то время как охранники мрачно твердили: “Silenzo, no foto”, чтобы мы сохраняли тишину и не фотографировали. Переполняемый эмоциями от увиденной красоты, я, мятежник-атеист, сумел‑таки сделать несколько снимков.
Так что – да, христианское искусство, архитектура, музыка, даже Ветхий Завет проникли глубоко внутрь меня так же, как их мусульманские и индуистские собратья. (“Город Победы” написан под серьезным влиянием индуистских сюжетов, точно так же, как когда‑то давно “Дети полуночи”.) Однако ничто из этого не делает меня верующим. Безбожие остается моей постоянной характеристикой. И это не изменится и в жизни, данной мне как второй шанс.
7 января 1938 года в Париже, когда все его главные произведения, за исключением “Больше лает, чем кусает”, еще не были написаны, работающий в то время над романом “Мёрфи” Сэмюэл Беккет возвращался домой из кино по авеню Порт-д’ Орлеан, где был атакован сутенером по фамилии Прудент, намеревавшимся ограбить его. Беккет оттолкнул Прудента, и тогда тот достал нож и ударил им писателя в грудь, совсем рядом с левым легким и сердцем. Беккета отвезли в ближайшую больницу, Бруссе, у него было сильное кровотечение, и он только чудом выжил; отдельную палату для него оплатил Джеймс Джойс.
Когда я стал читать про этот случай – еще один бессмертный литератор, еще одно нападение с ножом, – то начал ругать себя. Что это такое, клуб? С какой целью я пытаюсь окружить себя этими получившими ранения гигантами? Это глупо. Мне нужно остановиться.
А потом я прочел, что, выписавшись из больницы, Беккет пришел в суд над сутенером и спросил Прудента в зале суда, почему он это сделал. На что сутенер ответил ему: “Je ne sais pas, monsieur. Je m’excuse”. Я не знаю, сэр. Прошу прощения. Не то чтобы толковый ответ, но, когда я прочел об этом случае, мне захотелось взглянуть в лицо своему убийце, как это сделал Беккет, и переговорить с ним напрямую.
Насколько мне известно, этот парень до сих пор заявляет, что невиновен. Если это не изменится, предстоит полномасштабный судебный процесс и, как сказал мне Ник, мой адвокат, мне, возможно, придется прийти туда и лично дать показания в качестве свидетеля.
– Мне придется на самом деле туда идти? – спросил я. – Это нельзя сделать удаленно?
– Если бы на месте прокурора был я, – ответил Ник, – я бы хотел видеть вас в суде. Очень мощно, когда присутствует жертва нападения.
Ладно, подумал я, я готов это сделать.
Ник сказал, что позвонит в офис федерального прокурора США, чтобы узнать, как продвигается работа по расследованию покушения на убийство и нападения при отягчающих обстоятельствах, а также федералам, чтобы понять, на каком этапе находится обвинение в терроризме. Да, подумал я. Раз Сэмюэл Беккет смог встретиться в суде со своим сутенером, я, черт возьми, отлично справлюсь тоже.
Я согласился давать по одному интервью, приуроченному к публикации основных переводов “Города Победы”. Я давал эти интервью через Zoom – Эдуардо Лаго для “El Pais”, Маурицио Молинари для “La Repubblica” и Адаму Собожинскому для “Die Zeit”. Однако спустя какое‑то время у “Die Zeit” появилась идея пригласить Элизу, чтобы она сделала мое фото, которое они могли бы разместить вместе с интервью. Она с радостью согласилась. И вот в воскресный день в начале апреля, в первый по‑настоящему солнечный день весны, мы отправились в Центральный парк, к самому водоему, где повсюду были вишни в цвету. Там были бегуны, гуляющие, музыканты, люди, без дела валяющиеся на траве, люди, без дела сидящие в лодках; весь город вышел на улицу и наслаждался прекрасным днем.
Камера привлекает внимание, люди хотели увидеть, на что она нацелена, так что на протяжении всего дня меня очень многие узнавали. Было очень приятно видеть, какую поддержку, даже почтение проявляли те, кто узнал меня. Ньюйоркцы умеют не быть бесцеремонными. Они машут руками, пробегая мимо, широко улыбаются, продолжая следовать по своим делам, показывают поднятые вверх большие пальцы на обеих руках и радостно кричат что‑то ободряющее. Они не останавливаются. Они не доставляют тебе беспокойства. Мне нравилось находиться там, в парке, вместе со своими согражданами, радующимися жизни каждый на свой манер. Элиза сфотографировала меня среди цветущих вишен. Фотография стала очень популярна, сначала в