“Die Zeit”, потом – ее перепечатало еще несколько газет – повсюду в Европе. Это был снимок, наполненный эмоциями. Любовь была по ту и по эту сторону камеры. Это был снимок любви.
А потом наступила наша годовщина. Майский день, шесть лет прошло после моей встречи с раздвижной стеклянной дверью. Майский день, m’aidez, помоги мне, я подаю понятный по всему миру сигнал о помощи. Элизе пришлось спасать меня на той террасе на крыше, когда мы познакомились. А потом она осталась со мной и изменила мою жизнь к лучшему. И вот теперь, прямо сейчас, она спасает меня снова. Мы отправились в одно из наших любимых мест, во французский ресторан в Трайбеке, и подняли по стакану.
Юрист Ник (молодой, динамичный, умный и по‑настоящему хорошо знающий свое дело) решил, что А. может изменить свою позицию, признав, что “виновен”, чтобы попытаться заключить некую сделку со следствием.
Что ж, реальность кусается, подумал я. Быть может, он наконец поймет, что у его преступления была тысяча с плюсом свидетелей.
– Вот что странно, – сказал Ник. – Как правило, когда возбуждают дело на федеральном уровне, дело на уровне штата закрывают. Но похоже, что в этом случае два дела разрабатывают параллельно, и на федеральном уровне, и в штате.
– И он сможет признать себя виновным по обоим обвинениям?
– Я уверен, что его юристы захотят общего решения. По обоим делам сразу. Кое-что мне нужно уточнить. Но в целом картина такова: обвинения на уровне штата нам известны – покушение на убийство и нападение при отягчающих обстоятельствах. Похоже, что обвинением на федеральном уровне будет терроризм – оказание материальной поддержки известной террористической организации, ну или что‑то в подобном роде. Он признает себя виновным во всем, ему будет вынесен приговор в обоих судах, и он будет отбывать наказание по обоим приговорам, один срок за другим.
– И каковы могут быть эти сроки?
– Точно сказать не могу. Но очень приблизительно, если все будет, как я сказал, ему придется провести в тюрьме лет тридцать-сорок.
Я подумал: через сорок лет мне будет сто шестнадцать. Так что, наверное, это подходит.
Я спросил:
– А что насчет условно-досрочного освобождения? Ему могут сократить срок за хорошее поведение? Этот парень очень молод. Я не хочу, чтобы он рыскал по улицам и искал меня, когда ему будет сорок с небольшим.
Ник ответил:
– По приговорам, вынесенным на федеральном уровне, условно-досрочного освобождения не бывает. Он должен отсидеть весь срок. Самое большее, на что он может рассчитывать, – уменьшение срока на пятнадцать-двадцать процентов за хорошее поведение. Так что, если его приговорят к двадцати годам, он точно отсидит семнадцать. И если он получит еще двадцать в суде штата, то, возможно, еще семнадцать. Трудно предположить точно, поскольку у судьи при вынесении приговора всегда есть пространство для маневра.
– Я понял. Трудно радоваться, когда все настолько неопределенно, и мы даже не знаем, изменит ли он свою позицию, признает ли вину. Я только хочу сказать, что не слышал от него ни слова сожаления или раскаяния – ни разу за восемь месяцев, ни от него, ни через его юристов. Это значит – в моей книге – что он опасный человек.
– Это можно понять.
– А что будет, если он заключит сделку со следствием, которая мне не понравится?
– Ну, вы не обладаете правом вето. Вы, будучи потерпевшим, имеете право знать, что обсуждается и какой вариант является предпочтительным и будет согласован, и конечно же у вас есть право высказывать свое мнение по этому поводу, настолько категорично, насколько вы посчитаете нужным.
– Значит, это позволит нам оказывать на происходящее какое‑то влияние.
– Возможно. Незначительное.
– А где все это будет происходить? И когда?
– Дело на уровне штата будет рассматриваться в окружном суде Чатокуа. На федеральном уровне – в Баффало.
– Могут оба дела рассматриваться примерно в одно и то же время?
– Нет. Между двумя разными судами будет перерыв. И для каждого из случаев будет еще перерыв между признанием вины и вынесением приговора.
– Насколько долгий перерыв?
– Это может продлиться много месяцев. Все не может закончиться раньше, чем в середине следующего года.
– Господи, как же медленно.
Закончив разговор по телефону, я подумал: На самом деле и для меня может наступить минута Сэмюэла Беккета. Может статься, придет и такой день.
Гала-ужин ПЕН-клуба 2023 года, на котором мне должны были вручить награду “За мужество”, имел для меня особое значение. Я уже давно и глубоко ассоциирую себя с американским ПЕН-клубом. Я – его бывший президент и сооснователь организуемого ПЕН-клубом фестиваля “Голоса мира”, уже несколько десятилетий мы вместе участвуем в битве за добро. К сожалению, порой эта борьба не велась хорошо, а сводилась лишь к ссорам. Я не могу забыть, как восемь лет назад, в апреле 2015 года, когда ту же самую награду за мужество было предложено присудить убитому карикатуристу из французского сатирического журнала “Шарли Эбдо”, до обидного большое число известных писателей выступило против, поскольку этот журнал периодически со злой иронией высказывался относительно ислама. И хотя он гораздо чаще высмеивал Римскую католическую церковь и Израиль и публиковал едкую сатиру на правительство Франции, именно эти публикации бонзы от литературы сочли исламофобскими и державническими, даже при том, что некоторые из них признавались, что ни разу в жизни не видели ни одного номера “Шарли” и вообще не читают по‑французски. Это была очень жесткая ссора. Дружбы рушились, я тоже прекратил отношения с некоторыми друзьями, поскольку считал – я и сейчас так считаю, – что отказ встать плечом к плечу с нашими коллегами, которых уничтожают радикально настроенные исламские террористы за то, что они создают картинки, – крайне неоднозначный с точки зрения морали поступок. Я не могу сдержать свое любопытство – очень уж интересно, что эта клика настроенных против “Шарли” думает по поводу того, что награду присудили мне. Вероятно, это также не привело их в восторг. Не могу утверждать. Ни один из них не общался со мной на протяжении нескольких лет. И насколько мне известно, ни один из них никак не прокомментировал ни нападение на меня, ни награду ПЕН-клуба.
Все это создавало несколько пикантный фон для данного мероприятия клуба, однако не поглощало все мое внимание. Это был вечер, исполненный радости, ведь я наконец‑то воссоединился с миром писателей, снова находился в окружении тех, кого с большей уверенностью, чем кого‑либо еще, могу называть “мои люди”. Я был бесконечно счастлив находиться там, в Музее естественной истории, под чучелом кита, в окружении друзей. Это был еще один важный шаг обратно в мир – на данный момент самый важный.
В своей речи, произнесенной на гала-ужине, я отдал дань уважения тем, кто пришел мне на помощь в Чатокуа.
– В тот день я оказался мишенью, а они – героями.
Я говорил о том, какое важное значение приобретает ПЕН-клуб сегодня, “когда книги и библиотеки точно так же, как и писатели, оказываются в блокаде”. Я подытожил свои соображения – к своему собственному удивлению – ничем иным, как старым марксистским лозунгом: “Террор не должен нас пугать. Насилие не должно нас останавливать. La lute continue. Борьба продолжается”.
(Нет, Филип, обратился я про себя к великому мистеру Роту. Погодите клеить свой стикер.)
Гала-ужин ПЕН-клуба был моментом наивысшего оптимизма, и мы пребывали в приподнятом состоянии духа, однако новости, поступавшие от наших друзей, совсем не радовали. Мартина кремировали во Флориде, и Изабель не знала, что ей делать дальше. У Ханифа восстановилась некоторая подвижность в ногах, но не в руках. Он страстно желал вернуться в Англию, однако в физиотерапевтическом центре, куда он хотел попасть, не было мест. Пол не прошел тест на определение емкости легких, и его нельзя было оперировать, чтобы удалить несколько отделов больного легкого. Было почти что неприлично сохранять оптимизм.
Несколько дней спустя я узнал, что сделка А. со следствием вполне вероятна. И гипотетический срок тюремного заключения длиной в тридцать или сорок лет не был таким уж нереалистичным. Однако ни в чем не было определенности.
Мне оставалось только ждать.
8. Развязка?
И я ждал. Весна сменилась летом, а лето 2023 года было таким, что казалось, будто вся Земля объята огнем. Полыхавшие в Канаде пожары окрасили нью-йоркское небо в оранжевый цвет и сделали воздух опасным для дыхания. В Лас-Вегасе были побиты климатические рекорды, от разлитого в воздухе Долины Смерти жара люди начали умирать. Мне вспомнился научно-фантастический фильм 1961 года “День, когда загорелась Земля”, в котором из‑за деятельности людей Земля сошла со своей орбиты и начала приближаться к Солнцу. Вчера малобюджетный фильм, сегодня заголовки новостей. Земля в неизвестных водах, гласил заголовок BBC, были и репортажи о том, что рыба отваривается прямо в море.
Ожидание есть осмысление, а глубокое осмысление часто приводит к перемене мнения. Моя собственная ярость отошла на второй план. Она казалась банальной на фоне ярости планеты. С момента нападения прошел год, и в эту нежеланную годовщину я осознал, что со мной произошли три вещи, которые помогли мне пройти путь к принятию того, что со мной случилось. Первая из них – ход времени. Время не способно залечить все раны, но оно уняло боль, и ночные кошмары прекратились. Вторая – работа с психотерапевтом. Сеансы с моим врачом, доктором Джастином Ричардсоном, помогли мне намного больше, чем я способен выразить словами. А третьей вещью стало написание этой книги. Вся эта триада не привела меня к “развязке”, что бы это ни значило, но все это значило, что покушение давило на меня меньшим грузом, чем раньше. И в результате я уже не был уверен, что испытываю желание или потребность увидеть А. лицом к лицу и открыто обратиться к нему в суде. “Минута Сэмюэла Беккета” более не казалась мне важной.