С этим все согласились, и мы отправились на место встречи. По пути у меня не шли из головы Димкины безумные предположения: а вдруг в них все-таки что-то есть?
Мы не прождали и пяти минут, как появился Седой. Убедившись, что мы на месте, он коротко кивнул нам и сказал:
— Пошли.
Он шел легкой небрежной походкой, насвистывая по пути, а мы семенили за ним. Надо сказать, что теперь, когда встреча с Климом и его кодлой шпаны (что он приведет свою кодлу, можно было не сомневаться) сделалась непосредственной и близкой реальностью, мы (то есть, я, во всяком случае не берусь говорить за других, но, наверно, и Димка с Юркой испытывали то же самое) почувствовали себя не очень хорошо: возникла дурная тяжесть в ногах, и приходилось прилагать усилие, чтобы сдвинуть каждую ногу, вдруг ставшую свинцовой, и сердце бешено колотилось, и во рту пересохло… Нет, не то, что мы сомневались в способности Седого одолеть все и вытащить нас из любой передряги, но все равно было страшно. Однако мы должны были спасти нож — и я, стиснув зубы, перебарывал свой страх.
А Седой, будто нарочно, безмятежно насвистывал:
И с ними
Лет двадцать
Кто мог потягаться,
Как школьнику драться
С отборной шпаной?
И, подмигнув нам, пропел дальше:
Но вот недавно
Их козырь главный
Уже не козырь,
А так — пустяк!
И их оружьем
Их бьют не хуже
И бьют к тому же
На скоростях!
Допев эту песенку Высоцкого, он засвистал «Серую юбку»:
Когда в море горит бирюза,
Опасайся шального поступка,
У неё голубые глаза
И английская серая юбка…
— Чего приуныли, пацаны? — бросил он. — Уж влезли в это дело, так держитесь.
И, словно бы перестав обращать внимание на нас, стал опять глазеть по сторонам, положив руки в карманы и приминая тротуар своей небрежной походочкой.
Пару раз он ещё останавливался поболтать о пустяках со встречными приятелями, которые поглядывали на нас с любопытством, явно гадая, какие такие дела связывают нас с Седым, но напрямую вопросов не задавали, и к Гороховому полю мы подошли где-то без десяти одиннадцать.
А на нужном пустыре оказались без пяти. Клим уже был там — и, естественно, не один. С ним была компания мелкой шпаны, пацанов приблизительно нашего возраста или чуть постарше — штук семь этаких юных шакаленков. Клим верховодил ими — и, вроде бы, делал это с большим удовольствием. Увидев нас, он встал и с глумливой улыбочкой пошел нам навстречу. Но тут заметил Седого рядом с нами — и замер. Замерли и все его волчата.
— Седой, ты? — спросил он. — Вали отсюда, тут тебе делать нечего.
— Ошибаешься, — сказал Седой. — У меня тут свой интерес имеется. Давай отойдем, потолкуем.
— Не нарывайся, Седой, — сказал Клим. — Я бы знал, что ты за этими ребятами — я бы не эту мелкотню привел, а и Рябого, и Шпингаля, и ещё кое-кого. Тебя бы здесь закопали, и никто бы никогда не нашел!
Седой словно бы пропустил эту угрозу мимо ушей. Да эта угроза ведь сама по себе говорила: Клим признает, что без дополнительной помощи ему с Седым не справиться, даже всю эту свору мелкой шпаны на него выпустив, и готов идти на попятный.
— Давай поговорим, — спокойно повторил Седой. — Просто поговорим, так, чтобы все они нас не слышали. Чтобы у тебя потом неприятностей не было.
— Неприятностей?! — расхохотался Клим. Но были в его смехе дребезжащие нотки, которые показывали: он начал поджимать хвост.
— Угу, — кивнул Седой. — Ты сам не представляешь, во что влип. Давай, отойдем в сторонку.
И пошел к дальнему краю пустыря, не оглядываясь и не сомневаясь, что Клим потащится за ним следом. И Клим потащился.
Не доходя до края пустыря, Седой остановился, повернулся и заговорил с Климом. Нам было видно, что позы у обоих достаточно напряженные — у Клима, в первую очередь, но и заметно было, что Седой старается вести беседу в довольно дружелюбном тоне, стараясь вложить в голову этому придурку какие-то важные мысли, а не запугивая его.
Пока они говорили, семеро шпаненков приблизились к нам.
— Ты гляди, двое джинсовых! — сказал один из них.
— Сейчас Клим с Седым договорится, джинсы с них снимем, в трусах домой побегут! — загоготал другой.
— И ранцы у них классные, тоже пригодятся, — заметил третий.
У меня и у Юрки были роскошные чешские ранцы — из крупнозернистой грубой кожи, на медных заклепках. У Димки ранец был похуже, но тоже из натуральной кожи.
Эта сволочь потихоньку брала нас в кольцо. Один из них протянул руку и пощупал материал Юркиных джинсов. Юрка отпихнул его руку, и тот тут же вскинул кулак:
— Ты!.. Борзый!.. Урою!..
Седой вдруг повернул голову и гаркнул:
— Эй, вы! Отойти друг от друга на двадцать метров и не приближаться!
Шпаненки заколебались, выжидая, что скажет Клим. Клим еле заметно кивнул им — таким кивком, как будто он по собственной воле велит оставить нас в покое, а не подчиняясь Седому — и вся шобла нехотя отошла от нас.
Седой и Клим разговаривали ещё минут десять, и эти десять минут мы ждали в таком напряжении, что мускулы начало спазмами сводить, и в животе будто кто-то все кишки в тугой узел завязывал. Потом Седой кивнул Климу, будто благодаря его, и неспешно направился к нам. Проходя мимо нас, он не стал притормаживать, а лишь коротко бросил:
— Пошли.
Мы заспешили вслед за ним, переводя дух с таким облегчением, как никогда в жизни. Ничего сказано не было, но ведь и без всяких слов мы понимали — без Седого нас бы сейчас измордовали так, что мы бы, как говорится, полгода кровью харкали.
— Здорово ты их… — сказал Димка, когда прошло, наверно, минут десять, и мы были уже далеко.
— Да, пустяки, — буркнул Седой. — Вот сейчас задача потрудней будет.
— Какая? — спросили мы.
— Нож отобрать.
— Так нож не у него? — спросил я.
— Разумеется, нет. Вы ж видели, он мне ничего не отдавал. Но он сказал мне, у кого нож.
— У кого-то, кто покруче Клима и всей этой мелкой шпаны? — обеспокоено спросил Димка.
— Вот именно, — Седой хмыкнул и вытащил на ходу мятую пачку своей кубинской отравы. — Так что это была только службишка, служба впереди. Так ведь в сказках говорится?
— Кто же это? — вырвалось у меня.
— Узнаете… Хотя, думаю, вам бы лучше не ездить со мной, а разбежаться по домам.
— Ни за что! — с горячим возмущением воскликнули мы. Хотя на душе у нас опять стало тягостно и нехорошо: что же это за люди, с которыми сам Седой опасается связываться?
А он привел нас к метро, и ещё спросил, есть ли у нас пятаки на проезд. Пятак у каждого нашелся, и мы проехали до Библиотеки Ленина — то есть, до «Арбатской», а на «Библиотеку Ленина» мы сделали пересадку. Мы несколько раз пытались выяснить у Седого, куда мы едем, но он отмалчивался.
В итоге, мы сошли на станции «Ленинские горы», под стеклянным куполом над Москвой-рекой, и два выхода с этой станции вели на два берега реки. В общем, над нами было пространство стекла, в которое светило небо, а под нами — широченная асфальтовая платформа над водой. Я никогда не видел ничего подобного. От нас, если пройти не до «Курской» или «Бауманской», а до «Пролетарки», и поехать в сторону «Кузьминок», был участок пути, где метро проходило над землей. Но одно дело — просто над землей, а другое дело — просторная станция над рекой, с обеих сторон которой пути уходили в туннели.
Седой быстро сориентировался и повел нас к нужному выходу. Мы вышли на Ленинские горы и пошли по утоптанной дорожке между зеленых холмов над Москвой-рекой и над приречными прогулочными аллеями, с их лавочками и красивыми оградами. По мере того, как мы шли, народу становилось все больше, народ оживленно переговаривался, рассматривал что-то, передаваемое из рук в руки.
К нам подскочил мальчишка с ищущими глазами — приблизительно нашего возраста, ну, может, чуть постарше.
— Жвачка не нужна? — быстро спросил он, протягивая упаковку мятной жевательной резинки.
— Сколько? — на ходу прищурился Седой.
— Пять рублей пачка, — и торопливо добавил. — Но можно отдельными пластинками, по рублю пластинка.
Мы, что называется, «тихо прибалдели». Пять рублей! Да это ж больше двух недель школьных обедов!
Но Седой не смутился.
— Возьму, пожалуй, — сказал он, доставая пять рублевых бумажек. Кстати, — осведомился он, когда парень вручил ему жвачку, — ты Пучеглазого, случайно, не видел?
— Кого-кого? — недопонял парень.
— Пучеглазого. Неужели не знаешь, кто это такой?
Парень моргнул, задумался.
— Погоди… — проговорил он наконец. — Это такой толстомордый, с пузом? Ну, и глаза навыкате, все точно…
Седой небрежно кивнул. Парень поглядел на него с каким-то новым уважением.
— Вообще-то… Вообще-то он так не вертится, как другие. Ты вон у того спроси, у Кривого, они ж с Пучеглазым по одному и тому же товару спецы. Он, наверно, знает, появился Пучеглазый или ещё нет. А если появился, то в каком пивняке с покупателем переговоры ведет.
— Угу, — кивнул Седой и направился в сторону того, кого парень назвал Кривым. Мы пошли за ним, несколько оробело оглядываясь вокруг и держась метрах в двух позади: мы так поняли, Седому надо пока действовать самостоятельно, чтобы мы не висели на нем лишним грузом.
Да, мы попали на одну из крупнейших «толкучек» — или «черных рынков» Москвы, в одно из тех мест, где правили свои законы. Не могу передать, как мы были ошеломлены этим первым свиданием с совершенно неведомым нам миром. Мы, вроде, и не так спешили, тащась вслед за Седым, но, казалось, все проносится мимо нас на огромной скорости и вертится бешеной каруселью, сливается в огромный калейдоскоп, где не успеваешь схватывать целое, привлеченный то одним, то другим цветным осколком, меняющим весь узор.
Вот пристроился чуть в стороне от основного движения инвалид, на тряпице разложивший ценные значки и медали — и, кажется, даже ордена. Рядом с ним стояла сумка, из которой он извлекал пиво, бутылку за бутылкой, и потихоньку потягивал. Вот мужик в застегнутом наглухо пиджаке, он двигался навстречу главному потоку, с каким-то почти болезненным тщанием шаря по лицам — пытался угадать покупателей. Время от времени — видимо, решив, что именно этот человек может клюнуть — он быстро отгибал полу пиджака, показывал товар, что-то бормотал, а то и просто вскиды